"политико-воспитательная работа". Как в социальном, так и в
духовном смысле люмпены всегда были носителями наиболее
конъюнктурных, близоруких идей, опорой всего самого
революционного. На мой взгляд, самое опасное из того, что
происходит в нашей Церкви сегодня -- это не происки экуменистов
и даже не протестантские порядки, внедряемые на своих приходах
горсткой экспериментаторов, но постепенное оскудение веры в
среде простых верующих, воцарение в сердцах людей мирских
взглядов, мирского духа. Если эта "ползучая" секулярная
революция в Церкви произойдет, либерализации Православия уже не
сможет помешать ничто.
Детальное пережевывание экуменической и обновленческой
темы имеет и еще одно печальное следствие. Сами того не желая,
мы плодим и разносим по свету соблазны. Вспомним:
пересказывание деталей греха всегда строго воспрещалось святыми
отцами, даже на исповеди. Почему? Да потому, что в душе всегда
находятся струнки, симпатизирующие греху и вздрагивающие при
его напоминании. Ничего не поделать, таково наше немощное
существо!
Что же скажем в этой связи об обновленчестве и экуменизме?
Трудно сыскать заразу в духовном отношении более опасную для
современного обывателя. Что привлекает людей в либерализме?
Либерализм гуманен. Он стремится изменить Церковь так, чтобы
любой мог свободно войти в нее, ничего в себе не меняя. Войти
-- и даже того не заметить. Это ведь очень привлекательно:
оказаться в числе "избранных Богом" и живущих "духовной жизнью"
(не чета другим) безо всякой внутренней ломки, без умирания
ветхого человека и рождения нового, без мук пробуждающей-
ся совести. Таким образом, в основе обновленчества и
экуменизма без труда обнаруживается ни что иное, как маловерие,
гордыня и сластолюбие, а это настолько сильные и заразительные
страсти, что не будет удивительным, если под их влиянием
соблазны и недоумения возникнут даже в тех душах, где их не
было раньше.
Представьте себе, к примеру, антирекламу порнографии, для
вящей убедительности обильно приправленную наглядными пособиями
-- образчиками порнопродукции. Какое впечатление на душу
произведет эта "критика"? Ответ очевиден. Та же ситуация и с
церковным либерализмом. Раскрывать все секреты экуменической и
обновленческой кухни -- занятие в духовном смысле весьма
сомнительное. Тем не менее мы раз за разом попадаемся на эту
удочку, вынося на общий суд те вещи и суждения, которые, по
слову апостола Павла, не должны даже именоваться среди
христиан.
До боли обидно бывает видеть ответную реакцию поборников
"чистоты Православия" на очередное сумасбродство кого-либо из
либералов. Складывается впечатление, будто последние полностью
сроднились с ролью бульварных знаменитостей и окончательно
решили поступать от противного -- создавать вокруг себя
скандалы и действовать на нервы своим противникам, испытывая от
этого злорадное удовольствие. Традиционалисты же, увы, пока не
находят ничего лучшего, как подбирать брошенную перчатку и,
предоставляя право выбора оружия своим оппонентам, как-то вяло
и обреченно следовать за ними к месту новой дуэли. Пожалуй,
если завтра или послезавтра две-три известные своими
чудачествами персоны, сидя за чашкой чая, решат созвать
какой-нибудь "Всероссийский собор либерального духовенства",
консерваторы уделят этому частному начинанию столько внимания,
что превратят его в по-настоящему масштабное и значительное
событие.
Повторюсь еще раз, необходимость контраргументации и
разъяснительной работы по проблемам экуменизма и обновленчества
сегодня отрицать невозможно. Должна существовать церковная
пресса, должны быть межконфессиональные контакты, должна быть
современная по форме православная проповедь. Дело совсем в
другом. Мы объявляем священную войну за традицию, но при этом,
похоже, постоянно путаем вещи местами: не традиция нуждается в
нас, но мы нуждаемся в традиции. Не мы призваны хранить
Православие, а Православие -- нас. Чтобы православная традиция
оставалась живой, за нее надо бороться не внешним образом -- ею
просто нужно учиться жить.
Вспомним ситуацию с обновленчеством 20-х. Церковь в крайне
тяжелом положении. Гонения большевиков, внутренний раскол.
Кажется, нет никаких возможностей для управления положением,
противодействия самозванному Высшему Церковному управлению. Не
то, чтобы с помощью средств массовой информации нельзя ни о чем
известить верующих -- сообщение с Патриархом и между архиереями
отсутствует. Любые попытки связаться с епархиями пресекаются
властями. Обновленцам удаются, казалось бы, беспрецедентные
махинации и аферы. Но вот удивительное дело! Темный,
малограмотный, абсолютно неосведомленный "о сути момента"
церковный народ в самый решительный момент отказывается идти за
раскольниками! Люди чувствуют подмену. Чувствуют ее в духе, ибо
сердце, приученное к стоянию в истине, различает то, что не под
силу различить уму. А каково было бы оказаться в подобных
условиях иным из нынешних православных, убеждения которых, как
некий дайджест, составлены "по материалам печати"? Может ли
послужить этот словесный хлам надежным основанием той глубокой
и искренней веры, твердость стояния в которой нам, возможно,
предстоит проверить уже в самом ближайшем будущем? Сможем ли
распознать грядущие духовные соблазны, если копили, по большей
части, политический капитал?
В том, что все наиболее важное в Церкви зависит не от
политических интриг и баталий, можно убедиться и из примера
последних лет. Буквально у нас на глазах произошло настоящее
чудо -- Православие в России не просто возродилось, но
возродилось именно в традиционных, консервативных формах--с
неизмененной богослужебной практикой, с довольно жестким
отношением к экуменизму, с твердым святоотеческим фундаментом,
с постепенным налаживанием нормальной общинной жизни. Все это
может показаться вещами само собой разумеющимися, но в
действительности это не так. Русскую Церковь "лихорадило" с
конца XIX века; затем -- памятный всем обновленческий раскол,
противоречия с эмиграцией и физическое подавление властями
любого идейного несогласия в пределах России; наконец, 50-80-е
годы -- это тоже период очень противоречивых процессов в
отношениях с государством и внутри самой Церкви. Все
рациональные (политические) предпосылки скорее склоняли
ситуацию к тому, чтобы, возродившись, Русское Православие
представляло собой нечто гораздо более либеральное, чем мы
видим ныне. Но ведь все случилось по-иному! Без дебатов, без
обличительства, безо всякой агитации большинство
новообращенных, которых никто не ориентировал политически,
утвердилось именно на консервативной позиции, восторжествовали
именно традиционные взгляды! Церковь очень разрослась -- не
десятки, а даже сотни новых приходов по всей стране с молодыми
пастырями во главе. Такое развитие вполне могло происходить
иначе, вдохновляться другими, более "прогрессивными" лозунгами
и идеями. Более того, на фоне горбачевской "перестройки" --
явления по своей сути более чем либерального* (* -- думается,
феномен "Перестройки" очень серьезен и нуждается в отдельном
подробном осмыслении. Духовное значение этой "тайны беззакония"
глобально и простирается гораздо далее государственных и
экономических реформ в Советском Союзе и других соцстранах. Она
обозначила наступление целой эпохи для всего человечества. За
десять дет у нас в России азарт всего "перво-перестроечиого"
как-то уже подзабылся, но, удивительное дело, на Западе и
сегодня эта идеология продолжает привлекать пристальное
внимание. Отставной президент Михаил Горбачев продолжает очень
активную деятельность, слывет "самым любимым человеком в мире"
и регулярно приглашается для участия в самых значительных
политических и общественных мероприятиях. Во время вручения в
Германии очередной премии им было заявлено следующее (не
ручаюсь сейчас за дословную передачу, но общий смысл был
таков): "Опыт Перестройки, столь удачно примененный в России,
необходимо распространить и на весь мир". Особого внимания,
анализа и оценки заслуживает нынешняя духовная ориентация
Михаила Сергеевича -- его откровенные симпатии к оккультизму и
неоязычеству. На недавно состоявшемся в США крупнейшем
конгрессе "Ныоэйдж" он играл одну из самых заметных ролей.
По-видимому, "Ньй эйдж" и др. подобные движения представляются
ему в роли наиболее надежных союзников в грядущей "Всемирной
Перестройке".) -- модернистский вариант развития выглядел бы
более логичным. Постсоветское общество все эти годы катилось в
абсолютно противоположном направлении -- по пути "гуманизма и
прогресса", -- и лавина эта была настолько мощной, что могла
запросто похоронить под собой любые проявления консервативного
мышления в России.
Почему же случилось так, что большинство из нас вопреки
"прогрессу" предпочло консервативную православную позицию?
Когда я пытаюсь размышлять над этим, то не нахожу никаких иных
объяснений, кроме мистических. На этом примере становится
видной воочию та грань в таинственном церковном организме,
которая отделяет в нем все политическое от промыслительного.
Это область, где сильнее и действеннее любых политических
аргументов оказывается кровь сотен тысяч мучеников, от подвига
которых мы отделены тонким временным слоем всего в два-три
поколения. Мученичество же не бывает ни либеральным, ни
прогрессивным. Оно всегда радикально и традиционно, оно само
есть высочайшее выражение приверженности христианской традиции.
Мы возродились на крови дедов и прадедов, и в России попросту
нет иных духовных корней, кроме этих невидимых кровных уз.
Здесь никогда не было того анонимного, аморфного христианства,
которое заносят к нам заморские ветры. Здесь даже сам воздух
пронизан страданием и... праздником. Да, да, праздником, ибо
праздник возможен лишь там, где живо страдание. Поэтому для
Запада, даже для религиозного Запада переживание праздника
стало делом совершенно недоступным, в России же люди,
встречаясь друг с другом в храме, здороваются: "С праздником
Вас!" -- и это простое и милое "с праздником!" служит здесь
основой очень многому.
Именно в праздничности и драматизме Православия заключены
те две великие стихии, которые влекут человека в Церковь,
делают его религиозную жизнь, его труд над собой, его страдания
-- осмысленными. И как жаль бывает, когда в реальной жизни
православная проповедь и православная катехизическая беседа
выглядят не сродно этому жизнеутверждающему,
жизнепреобразующему настрою! Приходится признать: зачастую мы
не только не раскрываем перед людьми глубины этой драмы и этой
радости, но даже поступаем противоположным образом
--запугиваем. Вероятно, это делается в расчете, чтобы человек,
испугавшись предупреждений: "не ходи в мормоны, не ходи в
баптисты, не ходи в католики, не ходи в обновленцы",
повертелся-повертелся на месте, да от безысходности и пришел бы
в православный храм. Но возможно ли из такой проповеди
почерпнуть что-либо положительное? Удастся ли человеку
составить какое-то представление о сути самого Православия?
Станет ли православная вера его искренним убеждением?
Маловероятно. На деле с ним может произойти совершенно
обратное: в храм такой человек, вполне возможно, придет, но
лишь затем, чтобы стать (по образу и подобию своих
