от пилюли ему не стало ни лучше, ни хуже.
Холмс вынул часы; прошла минута, другая, собака дышала
по-прежнему, а Шерлок Холмс сидел с глубоко огорченным,
разочарованным видом. Он прикусил губу, потом забарабанил
пальцами по столу -- словом, выказывал все признаки острого
нетерпения. Он так волновался, что мне стало его искренне жаль,
а оба сыщика иронически улыбались, явно радуясь его провалу.
-- Неужели же это просто совпадение? -- воскликнул он
наконец; вскочив со стула, он яростно зашагал по комнате. --
Нет, не может быть! Те самые пилюли, которые, как я
предполагал, убили Дреббера, найдены возле мертвого
Стэнджерсона. И вот они не действуют! Что же это значит? Не
верю, чтобы весь ход моих рассуждений оказался неправильным.
Это невозможно! И все-таки бедный пес жив... А! Теперь я знаю!
Знаю!
С этим радостным возгласом он схватил коробочку, разрезал
вторую пилюлю пополам, растворил в воде, долил молока и
поставил перед терьером. Едва несчастный пес лизнул языком эту
смесь, как по телу его пробежали судороги, он вытянулся и
застыл, словно сраженный молнией.
Шерлок Холмс глубоко вздохнул и отер со лба пот.
-- Надо больше доверять себе, -- сказал он. -- Пора бы мне
знать, что если какой-нибудь факт идет вразрез с длинной цепью
логических заключений, значит, его можно истолковать иначе. В
коробке лежало две пилюли -- в одной содержался смертельный яд,
другая -- совершенно безвредная. Как это я не догадался раньше,
чем увидел коробку!
Последняя фраза показалась мне настолько странной, что я
усомнился, в здравом ли он уме. Однако труп собаки служил
доказательством правильности его доводов. Я почувствовал, что
туман в моей голове постепенно рассеивается и я начинаю смутно
различать правду.
-- Вам всем это кажется сущей дичью, -- продолжал Холмс,
внимания на единственное обстоятельство, которое и служило
настоящим ключом к тайне. Мне посчастливилось ухватиться за
него, и все дальнейшее только подтверждало мою догадку и, в
сущности, являлось ее логическим следствием. Поэтому все то,
что ставило вас в тупик и, как вам казалось, еще больше
запутывало дело, мне, наоборот, многое объясняло и только
подтверждало мои заключения. Нельзя смешивать странное с
таинственным. Часто самое банальное преступление оказывается
самым загадочным, потому что ему не сопутствуют какие-нибудь
особенные обстоятельства, которые могли бы послужить основой
для умозаключений. Это убийство было бы бесконечно труднее
разгадать, если бы труп просто нашли на дороге, без всяких
"outre"11 и сенсационных подробностей, которые придали ему
характер необыкновенности, Странные подробности вовсе не
осложняют расследование, а, наоборот, облегчают его.
Грегсон, сгоравший от нетерпения во время этой речи, не
выдержал.
-- Послушайте, мистер Шерлок Холмс, -- сказал он, -- мы
охотно признаем, что вы человек сообразительный и изобрели свой
особый метод работы. Но сейчас нам ни к чему выслушивать лекцию
по теории. Сейчас надо ловить убийцу. У меня было свое
толкование дела, но, кажется, я ошибся. Молодой Шарпантье не
может быть причастен ко второму убийству. Лестрейд подозревал
Стэнджерсона и, очевидно, тоже промахнулся. Вы все время
сыплете намеками и делаете вид, будто знаете гораздо больше
нас, но теперь мы вправе спросить напрямик: что вам известно о
преступлении? Можете ли вы назвать убийцу?
-- Не могу не согласиться с Грегсоном, сэр, -- заметил
Лестрейд. -- Мы оба пытались найти разгадку, и оба ошиблись. С
той минуты, как я пришел, вы уже несколько раз говорили, что у
вас есть все необходимые улики. Надеюсь, теперь-то вы не
станете их утаивать?
-- Если медлить с арестом убийцы, -- добавил я, -- он
может совершить еще какие-нибудь злодеяния.
Мы так наседали на Холмса, что он явно заколебался.
Нахмурив брови и опустив голову, он шагал по комнате взад и
вперед, как всегда, когда он что-то напряженно обдумывал.
-- Убийств больше не будет, -- сказал он, внезапно
остановившись. -- Об этом можете не беспокоиться. Вы
спрашиваете, знаю ли я имя убийцы. Да, знаю. Но знать имя --
это еще слишком мало, надо суметь поймать преступника. Я очень
надеюсь, что принятые мною меры облегчат эту трудную задачу, но
тут нужно действовать с величайшей осторожностью, ибо нам
придется иметь дело с человеком хитрым и готовым на все, и к
тому же, как я уже имел случай доказать, у него есть сообщник,
не менее умный, чем он сам. Пока убийца не знает, что
преступление разгадано, у нас еще есть возможность схватить
его; но если у него мелькнет хоть малейшее подозрение, он
тотчас же переменит имя и затеряется среди четырех миллионов
жителей нашего огромного города. Не желая никого обидеть, я
должен все же сказать, что такие преступники не по плечу
сыскной полиции, поэтому-то я и не обращался к вашей помощи.
Если я потерплю неудачу, вся вина за упущение падет на меня --
и я готов понести ответственность. Пока же могу пообещать, что
немедленно расскажу вам все, как только я буду уверен, что моим
планам ничто не угрожает.
Грегсон и Лестрейд были явно недовольны и этим обещанием и
обидным намеком на сыскную полицию. Грегсон вспыхнул до корней
своих льняных волос, а похожие на бусинки глаза Лестрейда
загорелись гневом и любопытством. Однако ни тот, ни другой не
успели произнести ни слова: в дверь постучали, и на пороге
появился своей собственной, непрезентабельной персоной
представитель уличных мальчишек.
-- Сэр, -- заявил он, прикладывая руку к вихрам надо лбом,
-- кэб ждет на улице.
-- Молодчина! -- одобрительно сказал Холмс. -- Почему
Скотленд-Ярд не пользуется этой новой моделью? -- продолжал он,
выдвинув ящик стола и доставая пару стальных наручников. --
Смотрите, как прекрасно действует пружина -- они захлопываются
мгновенно.
-- Мы обойдемся и старой моделью, -- ответил Лестрейд, --
было бы на кого им надеть.
-- Отлично, отлично! -- улыбнулся Холмс. -- Пусть кэбмен
пока что снесет вниз мои вещи. Позови его, Уиггинс.
Я удивился: Холмс, видимо, собрался уезжать, а мне не
сказал ни слова! В комнате стоял небольшой чемодан; Холмс
вытащил его на середину и, став на колени, начал возиться с
ремнями.
-- Помогите мне затянуть этот ремень, -- не поворачивая
головы, сказал он вошедшему кэбмену.
Кэбмен с вызывающе пренебрежительным видом шагнул вперед и
протянул руки к ремню. Послышался резкий щелчок, металлическое
звяканье, и Шерлок Холмс быстро поднялся на ноги. Глаза его
блестели.
-- Джентльмены, -- воскликнул он, -- позвольте представить
вам мистера Джефферсона Хоупа, убийцу Еноха Дреббера и Джозефа
Стэнджерсона!
Все произошло в одно мгновение, я даже не успел
сообразить, в чем дело. Но в память мою навсегда врезалась эта
минута -- торжествующая улыбка Холмса и его звенящий голос и
дикое, изумленное выражение на лице кэбмена при виде блестящих
наручников, словно по волшебству сковавших его руки.
Секунду-другую мы, оцепенев, стояли, словно каменные идолы.
Вдруг пленник с яростным ревом вырвался из рук Холмса и кинулся
к окну. Он вышиб раму и стекло, но выскочить не успел: Грегсон,
Лестрейд и Холмс набросились на него, как ищейки, и оттащили от
окна. Началась жестокая схватка. Рассвирепевший преступник
обладал недюжинной силой: как мы ни старались навалиться на
него, он то и дело раскидывал нас в разные стороны. Такая
сверхъестественная сила бывает разве только у человека,
бьющегося в эпилептическом припадке. Лицо его и руки были
изрезаны осколками стекла, но, несмотря на потерю крови, он
сопротивлялся с ничуть не ослабевавшей яростью. И только когда
Лестрейд изловчился просунуть руку под его шарф, схватил его за
горло и чуть не задушил, он понял, что бороться бесполезно; все
же мы не чувствовали себя в безопасности, пока не связали ему
ноги. Наконец, еле переводя дух, мы поднялись с пола.
-- Внизу стоит кэб, -- сказал Шерлок Холмс. -- На нем мы и
доставим его в Скотленд-Ярд. Ну что же, джентльмены, -- приятно
улыбнулся он, -- нашей маленькой тайны уже не существует. Прошу
вас, задавайте любые вопросы и не опасайтесь, что я откажусь
отвечать.
* ЧАСТЬ II. СТРАНА СВЯТЫХ *
ГЛАВА I. В ВЕЛИКОЙ СОЛЯНОЙ ПУСТЫНЕ
В центральной части огромного североамериканского материка
лежит унылая, бесплодная пустыня, с давних времен служившая
преградой на пути цивилизации. От Сьерра-Невады до Небраски, от
реки Иеллоустон на севере до Колорадо на юге простирается
страна безлюдья и мертвой тишины. Но природа и в этом унылом
запустении показала свой прихотливый нрав. Здесь есть и высокие
горы, увенчанные снежными шапками, и темные, мрачные долины.
Здесь есть скалистые ущелья, где пробегают быстрые потоки, и
огромные равнины, зимою белые от снега, а летом покрытые серой
солончаковой пылью. Но всюду одинаково голо, неприютно и
печально.
В этой стране безнадежности не живут люди. Иногда в
поисках новых мест для охоты туда забредают индейцы из племени
поуни или черноногих, но даже самые отчаянные храбрецы
стремятся поскорее покинуть эти зловещие равнины и вернуться в
родные прерии. Здесь по кустарникам рыщут койоты, порой в
воздухе захлопает крыльями сарыч, и, грузно переваливаясь,
пройдет по темной лощине серый медведь, стараясь найти
пропитание среди голых скал. Вот, пожалуй, и все обитатели этой
глухомани.
Наверное, нет в мире картины безрадостнее той, что
открывается с северного склона Сьерра-Бланка. Кругом, насколько
хватает глаз, простирается бесконечная плоская равнина, сплошь
покрытая солончаковой пылью; лишь кое-где на ней темнеют
карликовые кусты чаппараля. Далеко на горизонте высится длинная
цепь гор с зубчатыми вершинами, на которых белеет снег. На всем
этом огромном пространстве нет ни признаков жизни, ни следов,
оставленных живыми существами. В голубовато-стальном небе не
видно птиц, и ничто не шевельнется на тусклой серой земле --
все обволакивает полная тишина. Сколько ни напрягать слух, в
этой великой пустыне не услышишь ни малейшего звука, здесь
царит безмолвие -- нерушимое, гнетущее безмолвие.
Выше говорилось, что на равнине нет никаких следов живой
жизни; пожалуй, это не совсем верно. С высоты Сьерра-Бланка
видна извилистая дорога, которая тянется через пустыню и
исчезает где-то вдали. Она изборождена колесами и истоптана
ногами многих искателей счастья. Вдоль дороги, поблескивая под
солнцем, ярко белеют на сером солончаке какие-то предметы.
Подойдите ближе и приглядитесь! Это кости -- одни крупные и
массивные, другие помельче и потоньше. Крупные кости бычьи,
другие же -- человеческие. На полторы тысячи миль можно
проследить страшный караванным путь по этим вехам -- останкам
тех, кто погиб в соляной пустыне.
4 мая 1847 года все это увидел перед собой одинокий
путник. По виду он мог бы сойти за духа или за демона тех мест.
С первого взгляда трудно было определить, сколько ему лет --
под сорок или под шестьдесят. Желтая пергаментная кожа туго
обтягивала кости его худого, изможденного лица, в длинных
темных волосах и бороде серебрилась сильная проседь, запавшие
глаза горели неестественным блеском, а рука, сжимавшая ружье,
напоминала кисть скелета. Чтобы устоять на ногах, ему
приходилось опираться на ружье, хотя, судя по высокому росту и
могучему сложению, он должен был обладать крепким, выносливым
организмом; впрочем, его заострившееся лицо и одежда, мешком
