сказано, но яхта повела себя удивительным образом, то и дело меняя
направление и рыская, словно у штурвала стоял совсем зеленый новичок.
Моряку нашлось бы над чем посмеяться. Со стороны казалось, будто через
весь залив во весь дух несется взбесившаяся яхта и лишь временами ее
сдерживает чья-то рука, тщетно пытаясь направить в Бенишию.
Владелец, позабыв о своей морской болезни, с тревогой смотрел на нас.
Пятнышко - ялик - на нашем пути все росло, мы могли уже разглядеть
склонившихся над накинутой на крюйс осетровой снастью Большого Алека и его
приятеля, которые прервали работу, чтобы над нами посмеяться. Чарли
надвинул зюйдвестку на глаза, и я последовал его примеру, хотя не
догадывался, что он затеял и как собирается осуществить свою затею.
Вспенивая воду и держась на траверзе ялика, мы подошли к нему так
близко, что по ветру до нас донеслись голоса Короля греков и его
помощника, ругавших нас со всем презрением, какое истые моряки испытывают
к любителям, особенно если те ведут себя, как последние идиоты.
Словно грозовой шквал, мы пронеслись мимо рыбаков, но ничего не
случилось. Взглянув на мое разочарованное лицо, Чарли усмехнулся и
крикнул:
- На грота-шкот, к повороту!
Он переложил руль на борт, и яхта послушно сделала поворот.
Грота-шкот ослаб и опустился, вслед за гиком пролетел над нашими головами
и с треском растянулся на ракс-бугеле. Яхта сильно накренилась, почти
легла на бок; страшный вопль донесся из каюты: это больных пассажиров
прокатило через всю каюту и швырнуло вповалку на койки правого борта.
Но нам было не до них. Завершив свой маневр, яхта с полоскающимися
парусами двинулась против ветра и встала на ровный киль. Мы снова
понеслись вперед; ялик был теперь прямо перед нами. Я увидел, как Большой
Алек бросился за борт, а его помощник ухватился за наш бушприт. Тут мы
наскочили на ялик, раздался треск, потом еще толчки и удары, когда ялик
очутился под нашим днищем.
- Теперь его карабину крышка, - пробормотал Чарли, бросившись на
палубу, чтобы взглянуть, нет ли Большого Алека где-нибудь за кормой.
Ветер и волны быстро остановили наше движение вперед, и нас стало
относить туда, где мы только что видели ялик. Черноволосая голова и
смуглое лицо грека высунулось из воды чуть ли не рядом, и мы втащили его
на борт. Он ничего не подозревал и был страшно зол на "любителей", которые
столь неуклюжим маневром чуть не утопили его, заставив глубоко нырнуть и
долго оставаться под водой, чтобы не разбиться о киль.
В следующую минуту, к великому ужасу и изумлению владельца яхты,
Чарли уже сидел верхом на Короле греков, а я помогал вязать его сезенью.
Владелец яхты возбужденно запрыгал вокруг нас, требуя объяснений, но к
этому времени приятель Алека сполз с бушприта на корму и заглядывал через
поручни в кубрик, силясь понять, что творится. Чарли тут же обхватил его
за шею и уложил на спину рядом с Большим Алеком.
Разбитый ялик лениво покачивался невдалеке; я привел в порядок
паруса, а Чарли стал править к ялику.
- По этим людям тюрьма плачет, - пояснил Чарли взбешенному владельцу.
- Они злостные браконьеры. Вы видели, что мы накрыли их на месте
преступления, и вас, конечно, вызовут в суд штата, как свидетеля.
Тем временем мы поравнялись с яликом, за которым тянулась
оборвавшаяся снасть. Чарли вытянул на борт футов сорок или пятьдесят ее
вместе с молодым осетром, так и застрявшим в путанице острых крючков,
потом отхватил этот кусок снасти своим ножом и бросил в кубрик рядом с
пленниками.
- А вот и вещественное доказательство, улика номер один, - продолжал
Чарли. - Глядите внимательно, чтобы опознать на суде, и запомните время и
место, где преступники были пойманы.
Вскоре, перестав рыскать и кружиться во все стороны, мы торжественно
шли к Бенишии. Король греков, связанный по рукам и ногам, лежал в кубрике,
наконец-то оказавшись пленником рыбачьего патруля.
КУЛАУ-ПРОКАЖЕННЫЙ
Оттого что мы больны, у нас отнимают свободу. Мы слушались закона. Мы
никого не обижали. А нас хотят запереть в тюрьму. Молокаи - тюрьма. Вы это
знаете. Вот Ниули, - его сестру семь лет как услали на Молокаи. С тех пор
он ее не видел. И не увидит. Она останется на Молокаи до самой смерти. Она
не хотела туда ехать. Ниули тоже этого не хотел. Это была воля белых
людей, которые правят нашей страной. А кто они, эти белые люди?
Мы это знаем. Нам рассказывали о них отцы и деды. Они пришли смирные,
как ягнята, с ласковыми словами. Оно и понятно: ведь нас было много, мы
были сильны, и все острова принадлежали нам. Да, они пришли с ласковыми
словами. Они разговаривали с нами по-разному. Одни просили разрешить им,
милостиво разрешить им проповедовать нам слово божие. Другие просили
разрешить им, милостиво разрешить им торговать с нами. Но это было только
начало. А теперь они все забрали себе - все острова, всю землю, весь скот.
Слуги господа бога и слуги господа рома действовали заодно и стали
большими начальниками. Они живут, как цари, в домах о многих комнатах, и у
них толпы слуг. У них ничего не было, а теперь они завладели всем. И если
вы, или я, или другие канаки голодают, они смеются и говорят: "А ты
работай. На то и плантации".
Кулау замолчал. Он поднял руку и скрюченными, узловатыми пальцами
снял с черноволосой головы сверкающий венок из цветов мальвы. Лунный свет
заливал ущелье серебром. Ночь дышала мирным покоем. Но те, кто слушал
Кулау, казались воинами, пострадавшими в жестоком бою. Их лица напоминали
львиные морды. У одного на месте носа зияла дыра, у другого с плеча
свисала култышка - остаток сгнившей руки. Их было тридцать человек, мужчин
и женщин, - тридцать отверженных, ибо на них лежала печать зверя.
Они сидели, увенчанные цветами, в душистой, пронизанной светом мгле,
выражая свое одобрение речи Кулау нечленораздельными хриплыми криками.
Когда-то они были людьми, но теперь это были чудовища, изувеченные и
обезображенные, словно их веками пытали в аду, - страшная карикатура на
человека. Пальцы - у кого они еще сохранились - напоминали когти гарпий;
лица были как неудавшиеся, забракованные слепки, которые какой-то
сумасшедший бог, играя, разбил и расплющил в машине жизни. Кое у кого этот
сумасшедший бог попросту стер половину лица, а у одной женщины жгучие
слезы текли из черных впадин, в которых когда-то были глаза. Некоторые
мучились и громко стонали от боли. Другие кашляли, и кашель их походил на
треск рвущейся материи. Двое были идиотами, похожими на огромных обезьян,
созданных так неудачно, что по сравнению с ними обезьяна показалась бы
ангелом. Они кривлялись и бормотали что-то, освещенные луной, в венках из
тяжелых золотистых цветов. Один из них, у которого раздувшееся ухо свисало
до плеча, сорвал яркий оранжево-алый цветок и украсил им свое страшное
ухо, колыхавшееся при каждом его движении.
И над этими существами Кулау был царем. А это захлебнувшееся цветами
ущелье, зажатое между зубчатых скал и утесов, откуда доносилось блеяние
диких коз, было его царством. С трех сторон поднимались мрачные стены,
увешанные причудливыми занавесями из тропической зелени и чернеющие
входами в пещеры - горные берлоги его подданных. С четвертой стороны
долина обрывалась в глубочайшую пропасть, и там, вдалеке, виднелись
вершины более низких гор и хребтов, у подножия которых гудел и пенился
океанский прибой. В тихую погоду к каменистому берегу у входа в долину
Калалау можно было подойти на лодке, но только в очень тихую погоду. И
смелый горец мог проникнуть с берега в верхнюю часть долины, в зажатое
скалами ущелье, где царствовал Кулау; но такой человек должен был обладать
большой смелостью и к тому же знать еле видные глазу козьи тропы. Казалось
невероятным, что жалкие, беспомощные калеки, составлявшие племя Кулау,
сумели пробраться по головокружительным тропинкам в это неприступное
место.
- Братья, - начал Кулау.
Но тут один из косноязычных, обезьяноподобных уродов издал безумный,
звериный крик, и Кулау замолчал, дожидаясь, когда отзвуки этого
пронзительного вопля, перекатившись между скалистыми стенами, замрут
вдали, в неподвижном ночном воздухе.
- Братья, не удивительно ли? Нашей была эта земля, а теперь она не
наша. Что дали нам за нашу землю эти слуги господа бога и господа рома?
Получил ли кто из вас за нее хоть доллар, хоть один доллар? А они стали
хозяевами и теперь говорят нам, что мы можем работать на земле - на их
земле, и что плоды наших трудов тоже достанутся им. В прежние дни нам не
нужно было трудиться. И ко всему этому теперь, когда нас поразила болезнь,
они отнимают у нас свободу.
- А кто принес нам эту болезнь, Кулау? - спросил сухопарый, жилистый
Килолиана, который лицом так напоминал смеющегося фавна, что, казалось,
вместо ног у него должны быть копыта. Но это были не копыта, а ноги,
только все в крупных язвах и лиловых пятнах гниения. А когда-то Килолиана
смелее всех карабкался по горам и знал все козьи тропинки, он-то и привел
Кулау и его несчастный народ в безопасные верховья Калалау.
- Это правильный вопрос, ответил Кулау. - От того что мы не хотели
работать на их сахарных плантациях, где раньше паслись наши кони, они
привезли из-за моря рабов-китайцев. А с ними пришла китайская болезнь - та
самая, которой мы болеем и за которую нас хотят заточить на Молокаи. Мы
родились на Кауаи. Мы бывали и на других островах, кто где: на Оаху, Мауи,
Гавайи, в Гонолулу. Но всегда мы возвращались на Кауаи. Почему мы
возвращались? Как вы думаете? Потому что мы любим Кауаи. Мы здесь
родились, здесь жили. И здесь умрем, если... если среди нас нет трусливых
душ. Таких нам не нужно. Таким место на Молокаи. И если они есть среди
нас, пускай уходят. Завтра на берег высадятся солдаты. Пусть трусливые
души спустятся к ним. Их живо отправят на Молокаи. А мы, мы останемся и
будем бороться. Но не бойтесь, мы не умрем. У нас есть винтовки. Вы ведь
знаете, как узка тропа, двоим на ней не разойтись. Я, Кулау, который ловил
когда-то диких быков на Ниихау, один могу защищать эту тропу от тысячи
врагов. Вот Капалеи, он раньше был судьей над людьми, почтенным человеком,
а теперь он - затравленная крыса, как и мы с вами. Он мудрый, послушайте
его.
Капалеи поднялся. Когда-то он был судьей. Он учился в колледже в
Пунахоу. Он сидел за одним столом с господами и начальниками и с высокими
представителями иностранных держав, охраняющими интересы торговцев и
миссионеров. Вот каков был Капалеи в прошлом. А сейчас, как и сказал
Кулау, это была затравленная крыса, человек вне закона, превратившийся в
нечто столь страшное, что он был теперь и ниже закона и выше его. Вместо
носа и щек у него остались только черные ямы, глаза без век горели под
голыми надбровными дугами.
- Мы не затеваем раздоров, - начал он. - Мы просим, чтобы нас
оставили в покое. Но если они не оставляют нас в покое - значит, они и
затевают раздоры и пусть понесут за это наказание. Вы видите, у меня нет
пальцев. - Он поднял свои култышки, чтобы все могли их увидеть. - Но вот
от этого большого пальца еще сохранился сустав, и я могу нажать им на
спуск так же крепко, как и в былые дни - указательным пальцем, которого
нет. Мы любим Кауаи. Так давайте жить здесь или умрем здесь, но не пойдем
в тюрьму на Молокаи. Болезнь эта не наша. На нас нет греха. Слуги господа
бога и слуги господа рома привезли сюда болезнь вместе с китайскими кули,
