мир, и народ - одно со своим королем.
Вокруг и впереди него шагали в полном составе гарнизоны Манта и
Сен-Дени вместе с городскими старейшинами и советниками, которые в слу-
чае чего могут стать заложниками, а посему да будет мир и да здравствует
король! Между тем некогда восторженное неистовство бушевало вокруг дру-
гого коня, на котором сидел серебряный рыцарь, серебряный и белокурый, и
в мыслях у него была только смерть. Кровопролитие, измена, долгие годы
фанатической смуты, пока любимый герой этого города сам не пал жертвой
убийства. Не будем вспоминать о покойном герцоге Гизе, не то любовь на-
рода показалась бы сегодня куда слабее, что могло бы нас опечалить. А мы
радостно отдаемся своему служению. Особенно радостно нужно служить во
имя любви народа.
Вместо кровожадного любимца толпы мы предлагаем всеобщему лицезрению
прекраснейшую из женщин - прекраснее ее не было никого во веки веков. Ее
носилки двигались впереди всех, впереди короля, его войска, придворных,
городских советников, сановников. Впереди, на некотором расстоянии, дви-
гались носилки, их несли два мула в красной сбруе, окружены они были ро-
той стрелков. Занавески из красного узорчатого шелка были отдернуты; кто
желал, мог умиляться застенчивой улыбке женщины. Она не горда, говорили
одни. Она подарила королю сына. Ну, разве похожа она на распутное созда-
ние ада, как ее называют. Другие возражали: ее одежда чересчур роскошна,
это не годится. Довольно взглянуть на лица женщин. Кем нужно быть, чтобы
противостоять такой дружной зависти. А вот она противостоит, отвечали на
это. Так угодно королю. Она его сокровище, его гордость, и она честь
его.
Это говорили законоведы его парламента, в то время как он сам со всем
шествием направлялся к церкви Нотр-Дам. Он кланялся всем, кто его при-
ветствовал, и каждому, кто протискивался вперед, чтобы рассмотреть его и
его повелительницу. Шляпа с белым султаном чаще была у него в руках, чем
на голове. Три красивые женщины в трауре стояли у окна, им он поклонился
очень низко. На мощеной площади перед собором Богоматери его гуманисты
говорили: все-таки он привел нас к победе, и вот наконец настало наше
время. Однако сами видели, что они, как и их король, успели меж тем по-
седеть. Они говорили: власть и могущество приходят поздно, чтобы люди
умели лучше пользоваться ими. И все они, более ста человек в красных
мантиях, двинулись ему навстречу.
После "Те Deum" снова составилось шествие, но теперь оно уже не прив-
лекало такой толпы зрителей, как раньше; было восемь часов, самое время
ужинать. Король добрался до своего Лувра почти в одиночестве. Остальные
раньше разбрелись по домам. Когда ему принесли ужин, он почувствовал,
что зябнет. Холодно в старом дворце!.. Его могло бы согреть присутствие
бесценной повелительницы. После публичной торжественной церемонии, в ко-
торой впервые участвовала Габриель, им обоим, естественно, нельзя было
проводить вечер вместе. Но, может быть, и возлюбленная зябнет в своем
доме? Каждый из них одинок, а что думает она о своем величественном по-
явлении перед парижским народом?
Хорошо бы узнать, как ей кажется - действительно ли все обошлось
счастливо, а если нет, то по какой причине. Она, наверно, так же ясно
уловила истинные настроения толпы, как и он сам. "Даже спиной научишься
ощущать, что думают люди, именно спиной, после того как минуешь их и они
прокричат: да здравствует король! Все, что от меня зависело, я сделал",
- на этот счет Генрих был спокоен. "Кобыла в яблоках плясала подо мной,
когда я кланялся трем дамам в трауре. Я не держался на коне чванно, точ-
но испанское величество, но и не гарцевал, как юный головорез. Те три
женщины ответили мне чарующими улыбками. А уж созерцание моей повели-
тельницы несомненно умилило до слез всех одинаково, и мужчин и женщин,
иначе быть не может".
- Разве не была она прекрасна? - тихо спросил он, упершись взглядом в
стол и не посмотрев, кто из его дворян прислуживает ему. А исполнял сей-
час эту обязанность храбрый Крийон, человек, покрытый рубцами от бесс-
четных сражений и верный из верных. Под Лаоном он сражался храбро и вы-
говорил себе в награду, что в нынешний вечер будет наливать королю вино.
Он налил вино и ответил:
- Да, сир! Она была слишком прекрасна.
Генрих обернулся.
- Храбрый Крийон, садись со мной за стол.
Остальные придворные поняли это как указание удалиться.
- Теперь скажи, в чем ты ее упрекаешь.
- Государь, я боготворю ее, - заявил воин. - Я весь ваш, а потому
благоговею перед вашей возлюбленной, ничего другого у меня и в мыслях
нет. Но люди, так уж они созданы, были возмущены носовым платком, кото-
рый она держала в руке; говорят, одна его вышивка стоит двадцать экю. А
хоть бы и сто! Ведь это возлюбленная моего короля.
- Выпей со мной, храбрый Крийон. А что говорят еще?
- Сир! Очень много и по большей части ерунду.
- Ну-ка, выкладывай все.
- Я ведь простой рубака, как многие другие, толкаюсь неприметно среди
народа, ну и слышу, например, будто вы увеличили содержание вашей воз-
любленной с четырехсот до пятисот экю в месяц и купили ей поместье, а у
самого у вас одни долги. Меня это не смущает. Где войны, там и ростовщи-
ки. У вашего величества на предмет денег имеется ваш Гонди, ваш Цамет,
иноземные плуты, они выжимают из вас все соки, - так говорит народ. А
из-за этого вам самому приходится облагать народ поборами, говорит он.
Несправедливо облагать, утверждает он.
Генрих заговорил - уже не для храброго Крийона, которому налил стакан
вина, а может быть, и несколько подряд.
- Несчастные! Они еще недовольны мною. До сих пор не хотят признать,
что я отнюдь не делаю им жизнь тяжелее, а наоборот, по возможности об-
легчаю ее. Они полюбят меня, когда я все налажу, согласно своим планам и
тому, что будет рассчитано в арсенале.
Воин, сидящий за его столом, услышав слово "арсенал", вскипел:
- Того, что в арсенале, люди считают худее всех. И правда, разве мо-
жет солдат вдруг удариться в финансовые дела?
- Это все? - снова спросил Генрих своего боевого товарища. У того на
лбу и на щеках закраснелись рубцы - не от выпитого вина, он мог выпить и
больше, наоборот, только вино и придало ему смелости высказаться, иначе
слова застряли бы у него в горле.
- Сир! - сказал храбрый Крийон. - Если бы вы остались гугенотом!
- Ну, тебе-то по крайней мере я полюбился еще еретиком. - Генрих пох-
лопал его по плечу и рассмеялся.
- По мне будьте вы хоть турецким султаном. - Воин смущенно замялся и
понизил голос. - Я не называю вас ни изменником, ни лицемером, но так
говорят проповедники со всех кафедр и монахи, ходящие из дома в дом. Лю-
ди думают, что вы вообще не признаете никакой религии.
Еще тише, чем его собеседник, совсем неслышно, глядя в стол, Генрих
сказал:
- Я часто сам так думаю. Что я знаю?
Храбрый Крийон:
- Все считают, что вы переменили веру только из расчета, для того,
чтобы вас признал папа. А главное, чтобы он расторг ваш брак, и тогда бы
вы женились на своей возлюбленной.
Тут Генрих произнес привычное проклятие.
- Так я и сделаю.
- Да. Если он пожелает. И вот мы должны смотреть, как вы смиряетесь
перед папой. Наш король прежде ни перед кем не унижался.
Генрих:
- Он наместник бога на земле.
Храбрый Крийон:
- Какого бога? Бога монахов, которые шныряют повсюду и нашептывают,
будто вы антихрист? Ваша судьба, мол, предрешена, и вам не уйти от нее.
Генрих:
- Так говорят? - Он отлично знал, что говорят именно так, но не ожи-
дал, что пришло время преданному человеку сообщить ему об этом.
У боевого товарища гнев рвался наружу, он отважился на полную откро-
венность.
- Сир! Разведены вы или нет, все равно вам следовало жениться на сво-
ей возлюбленной и сегодня совершить торжественный въезд со своей короле-
вой. Если людям так хочется, покажите им, каков бывает антихрист. Не
бойтесь, они не пикнули бы, и не король смирялся бы тогда; раз и навсег-
да смирился бы римский папа и слушался вас вместе со своими попами, мо-
нахами и всей братией. Аминь!
- Храбрый Крийон, теперь нам пора спать, - заключил Генрих.
КАЗНЬ
Король приказал отыскать старые планы умершего зодчего; по ним он де-
лал пристройки к своему Луврскому дворцу, продолжая жить в нем. Посте-
пенно пришлось нанять около двух тысяч рабочих, которые наполнили шумом
все дворцовые строения. А пока шли работы, король не раз отправлялся в
путешествия. В сущности, это были военные походы, но он называл их путе-
шествиями.
Он украсил южный садовый фасад орнаментом: Н и G переплетались на
нем. Вслед за тем он взялся за постройку большой галереи от Лувра к
дворцу Тюильри и этот последний тоже обновил. Со временем он расширил
Лувр вплоть до павильона, названного по имени богини Флоры, и в другую
сторону, до великолепного дворцового здания Тюильри. Когда все это будет
полностью завершено, истечет и отпущенный ему срок. Итак, до конца дней
предстоит ему жить у себя в доме среди беспорядка, беспокойства и весе-
лой работы, с постоянными мыслями, чем за нее платить.
Он начал с дома, а в итоге многое оказалось перестроенным, и тогда
стало ясно, что перестроено все королевство. Пока дело делается, осмыс-
лить его трудно, и отношение к нему остается неопределенным. Заботам об
общей пользе всегда сопутствует недоверие, намного опережающее благодар-
ность. Стоит отдельным людям что-либо утратить - незаслуженный преизбы-
ток власти, денег, поместий и влияния, - и перемены такого рода уже
объявляются общественным бедствием. Об этом есть кому позаботиться. У
вельмож, которых король выгнал из их владений, были, конечно, целые тол-
пы приспешников. Каждый из них жил за счет народа, как тот обжора, явив-
шийся Генриху в лихорадочном бреду, который ел за шестерых, а голодные
крестьяне потворствовали ему.
Рони, позднее, много позднее герцог Сюлли, - король не торопится, ибо
этот рыцарь с соборного фасада - лучший его слуга, на каждом шагу созда-
ющий ему врагов, - итак, господин де Рони для начала попадает в финансо-
вый совет. О назначении его просила Габриель д'Эстре, сам король сообщил
об этом господину де Рони. Потому-то совет снисходительно, сквозь пальцы
смотрит на транжирство бесценной повелительницы и ее широко разветвлен-
ной семьи.
Королевский советник де Рони, как и обещал, рискуя головой, отдался
делу. Добился, чтобы король поручил проверку финансовых ведомств во всем
королевстве именно ему - минуя всех старших членов коллегии. Уж это само
по себе вызвало озлобление, а тут вдобавок контроль. Не было ведомства,
из которого Рони не выжал бы денег, вскрыв целую сеть хищений и положив
конец наглому расточительству, а в случае нужды прибегал даже к силе.
Ибо королевский советник являлся в сопровождении вооруженной стражи и
сам часто из советника превращался в солдата. И при этом он - протес-
тант, упорно остается таковым и дает повод всем тем, кто по его милости
лишился легкой добычи, поднимать разговор о вере.
- Ваша религия терпит притеснения, - твердили крестьянам со всех сто-
рон. - Теперь вы снова обрабатываете землю, но выручки с урожая нам,
должностным лицам, не сдаете, а это грех. Вам не грозит больше продажа
имущества с торгов, скот свой вы кормите, как не кормили уже давно, и от
пошлин избавлены тоже, все пути вам открыты. Местный суд, который попро-
бовал восстановить пошлины, распущен. Это насилие, его совершают два
еретика. Берегите душу свою от погибели!
Они и берегли, как умели, и даже поднимали бунты; вопреки очевидности
они полагали, что им живется хуже. Таково воздействие пересудов, которые
неустанно орошают человеческий слух, как воды рек - поля. Пересуды сво-
дились к тому, что за спиной явного еретика Рони другой, обращенный для
