посланец принес от нее последнюю весть. Ведь мертвые продолжают жить:
они только изменяют свой вид. Они остаются подле нас, как быстро мы ми
скачем, и вдруг являют нам совсем новое лицо: ты узнаешь меня? Да, мама.
Он не мог не признать, что она выросла в его глазах. Это была его
первая мысль, вспыхнувшая в то мгновение, когда он узнал о ее тайном
браке. Но только сейчас мысль приобрела, четкую форму. Жанна действи-
тельно выросла благодаря этим нагроможденным вокруг нее чужим судьбам,
но осталась, как и прежде, праведной, мужественной и чистой. И умерла
она за все это, включая, и свою позднюю страсть. Хороша та смерть, кото-
рая подтверждает нашу жизнь. "Господин де Гойон, вы живы?" - так воск-
ликнул некогда Генрих после Варфоломеевской ночи, впервые встретившись в
большой зале Лувра с убийцами. В бессильной ярости призывал он тогда
мертвецов, точно они здесь присутствовали: "Господин де Гойон, вы живы?
", - а тот уже не находился среди живых. Он" не был в большой зале, он
лежал на дне колодца и стал пищей для воронья. И лишь сегодня он воск-
рес, как один из тех, кто знал его мать.
Однако и у Морнея иной раз душа была не на месте. Он раскаивался в
том, что причинил боль своему королю, сомневался даже, нужно ли это бы-
ло. Оказалось, что недостойная и опасная история с мельничихой продолжа-
ется, а ведь как раз она-то и послужила для Морнея последним толчком,
заставившим его открыть тяжелую тайну. Тревожило его и то обстоя-
тельство, что король теперь осведомлен о существовании брата, которого,
однако, признать не может: это противоречило бы религиозной практике и
нарушило бы общепринятый порядок. И Морней упрекал себя за то, что при
таком положении вещей решился потревожить тень графа де Гойона. Генрих
же, наоборот, был готов благодарить его за прямоту. И вот, растроганные,
хоть и под влиянием различных чувств, они в один прекрасный день снова
заключили друг друга в объятия - это случилось неожиданно и без слов,
которые только помешали бы.
МЕЛЬНИЦА
И вот Генрих едет на свою мельницу. Как часто совершает он этот путь
один, без провожатых, сначала по берегу реки Гаронны, мимо старинного
городка, потом в сторону! Он задевает за ветки деревьев, подковы его ко-
ня тонут в опавших листьях. На опушке рощи он останавливается и вгляды-
вается в свою мельницу: не видно ли мельника там на холме, обдуваемом
ветрами? Как хорошо, если б тот уехал куда-нибудь в своей телеге! Генрих
жаждет остаться наедине с его женой. Впрочем, он имеет право приехать
когда вздумается. Ведь мельник из Барбасты - это же он сам, всякий зна-
ет. И хоть арендатор, кажется, и не слишком хитер, а все-таки этот нео-
тесанный увалень переехал сюда с молоденькой, хорошенькой женой. Он зна-
ет своего государя и за аренду у него в долгу. Расплатиться он мог бы
молоденькой, хорошенькой женой, но прикасаться к ней государю не дозво-
лено. Муж ревнив, как турок.
Легенда о мельнике из Барбасты живет в народе. Пожилые и простодушные
люди действительно верят в то, что он собственноручно запускает крылья и
собирает муку, которая бежит из-под жернова. На самом деле он не завязал
до сих пор ни одного мешка. Это делает арендатор, и жену он тоже скрутил
крепко-накрепко. Король и супруг отлично понимают друг друга; каждый
знает, чего хочет другой, каждый осторожен и все время начеку. Это их
сблизило. Когда бы король ни заехал, арендатор уговаривает его остаться
откушать. Не жена дерзает на это, а муж. Он отлично сознает преимущества
своего положения, этот коренастый малый, владелец соблазнительной женщи-
ны, однако ему еще никак не удается в полной мере воспользоваться ими.
Но пусть только король попадется.
Нынче Генрих долго ждет на опушке, где на него падает тень; с мельни-
цы его не видно. Ее крылья вертятся - и все-таки в слуховом оконце ни
разу не показалось широкое, белое от муки лицо арендатора, окидывающего
взглядом окрестность. А вот и жена! Она высовывает голову, всматривается
в даль, щурится, ничего не видит, и все же на лице ее вдруг появляется
лукавое и вместе с тем боязливое выражение. Что бы это значило? Мука на
ее щеках очень идет к ее темным глазам, и она такая стройная. "Мадлон!"
Он спокойно может называть ее имя, они далеко друг от друга, крылья
мельницы хлопают, ей не услышать. Только сейчас она вздрагивает - его
конь заржал; и перед тем, как отойти от окна, она делает знак в сторону
опушки, как бы говоря: "Иди! Я одна!"
Генрих привязывает лошадь, взбирается на холм, обходит его кругом,
высматривая, не покажется ли где-нибудь арендатор. Наконец он входит в
мельницу. Большая мукомольня перед ним как на ладони. У двух стен штабе-
лями сложены мешки. Подле третьей работают жернова. А от четвертой, пос-
вистывая, дует ветер, когда сквозняк приоткрывает дверь. Мельничиха
быстро оборачивается: она сыпала зерно или притворяется, что сыплет. Ко-
сынка сползла с ее шеи, и груди холмиками светлой плоти торопливо подни-
маются и опускаются от дыхания женщины, захваченной врасплох. - Мой го-
сударь, - говорит она и преклоняет колено, с достоинством подбирая юбку.
Это уже не крестьянка, она понимает, что такое ирония, как только появ-
ляется Генрих, заговаривает книжным языком, и ее уже не заставишь выра-
жаться проще. Это одна из хитростей, какими она его привлекает.
- Мадлон, - сказал Генрих радостно и нетерпеливо. - Твой страж заснул
в каком-нибудь кабаке. У нас есть время. Давай, я завяжу тебе платок. -
Вместо этого он ловко расстегнул ей платье. Она не противилась, но пов-
торяла: - У нас же есть время, зачем вы так спешите, мой государь? Когда
вы получите то, чего хотите, вы сядете на коня, и поминай как звали, а я
себе все глаза выплачу по вас. Я так люблю ваше общество, оттого что вы
хорошо говорите, - добавила она, и хотя выражение лица оставалось почти-
тельным, в узких глазах притаилось больше насмешливости, чем у супруги
какого-нибудь маршала.
В этот миг Генрих преклонялся в образе мельничихи перед всем женским
полом; поэтому совсем не обратил внимание на то, что она делает. Возле
сложенных у стены мешков с мукой она положила еще два, так что получи-
лось нечто вроде сиденья, а при желании - и ложа. Она на него опустилась
и поманила к себе Генриха, оказавшись, таким образом, хозяйкой положе-
ния.
- Мой друг, - сказала мельничиха, - теперь мы могли бы сейчас же пе-
рейти к любовным утехам; но это такое занятие, при котором я не желаю,
чтобы меня прерывали. А в это время дня люди уж непременно зайдут на
мельницу. Что до кабака, то если даже там кто-нибудь и заснул, так ведь
оттуда до нас нет тысячи шагов и спящий может вдруг проснуться. - Прек-
расная мельничиха говорила звонким и ровным голосом, без всякого смуще-
ния, хотя Генрих старался тем временем совлечь с нее юбку, в чем и пре-
успел... Казалось, все это происходит вовсе не с нею. Она же была как
будто поглощена только своими заботами и соображениями, обхватил округ-
лой рукой его плечо, чтобы он внимательнее слушал, и наконец перешла к
главному.
- Я хочу, чтобы мы в ближайшее время провели вместе целый день, с са-
мого утра и до вечера, и подарили друг другу всевозможные любовные ра-
дости и удовольствия, но так, чтобы никто посторонний или непрошеный не
испортил нам самые приятные минуты, Ты ведь того же мнения, дружок?
- Насколько я понимаю твои назидания... - проговорил он и попытался
ее опрокинуть навзничь, не замечая, что рука, нежно его обнимавшая, слу-
жила ей и для защиты. Так как ему пришлось отказаться от своего намере-
ния, Он рассмеялся и вернулся к тому, что она говорила: - Значит, нужно
на один день убрать отсюда твоего мужа? Ведь верно, очаровательная Мад-
лон? Если таково твое намерение, так... и выполняй его! Лишь ты одна мо-
жешь это сделать.
- То-то и есть, что не могу, государь. Скорее ты один. - После чего
принялась объяснять, как именно это нужно, сделать. - Только ваши ве-
домства, сир, могут задержать мельника на целый день.
- Ты хочешь сказать: засадить?
Нет, она хотела сказать не это. Нужно составить документы, всесторон-
не обсудить их, несколько раз давать писцам на переделку, и только под
вечер обе стороны наконец их подпишут. Обе стороны? Ну да, ведь одна
сторона - это Мишо, арендатор мельницы. - А другая? - Женщина помолчала,
вглядываясь узкими глазками в своего молодого короля и стараясь понять,
угадает ли он. Ведь мужчины такие дуралеи, когда у них на уме совсем
другое. - А вторая сторона - вы сами, сир, - наконец, заявила она, слов-
но открывая ему тайну, понизила голос и кротко кивнула - из жалости к
его душевному состоянию. - Ваш нотариус составит вместо вас главные до-
кументы, а мы тут будем покамест наслаждаться изо всех сил.
Последние слова она снова произнесла громче, и притом с оттенком бла-
женного ожидания, хотя в этом блаженстве сквозила тихая насмешка. И тут
он вдруг сразу понял все: его намеревались обобрать. В предполагаемых
документах должно было быть сказано, что право на владение мельницей он
переуступает простодушному супругу. Такова цена этой женщины, и она бу-
дет любить добросовестно; Мишо напрасно надеялся избежать рогов при эта-
кой сделке. "Ибо ей хочется получить все: и мельницу, и любовь, а глав-
ное - одержать победу над обоими мужчинами", - думал Генрих.
- Я понял, - сказал он только; и в эту минуту он не требовал от Мад-
лон ничего, кроме того, что она сама ему уже дала: женской хитрости, ко-
торая так изобретательна, искусства обещаний, увертливости и неумолимос-
ти ее сладостного сердца.
А в следующее мгновение он подумал: "Мошенница, это тебе не удастся!"
- и решительно повалил ее. Но она сейчас же крикнула: "Мишо!" Один из
сложенных у стены мешков вдруг выдвинулся вперед, из-за него вылез арен-
датор и, как медведь, навалился на Генриха. Чтобы сбросить с себя эту
тяжесть, Генриху понадобилась поистине не меньшая увертливость, чем
мельничихе, когда она старалась прибрать его к рукам. Она же следила за
гостем с искренним восхищением знатока, предоставив мужа его участи.
Так как государь уже благополучно встал на ноги и отскочил от аренда-
тора, этот увалень загнулся и. своей толстой башкой вознамерился ударить
короля в живот. Но увалень был брошен наземь, и Генрих властно крикнул:
"Мишо! ", - однако он опоздал. Лоб у арендатора посинел и распух, и
олух, казалось, близок к апоплексическому удару. Вцепившись в руку свое-
го государя, он поднялся с полу, продолжая, однако, крепко держать ее.
Генрих и "не противился: только бы этот болван успокоился и дело не кон-
чилось скандалом. Поэтому Генрих дал мельнику тащить себя, куда тому хо-
телось. А Мишо, спотыкаясь, топтался по мукомольне в слепой ярости,
впрочем, ярость эта, возможно, была уже не так слепа, как представлялось
Генриху, ибо они вдруг очутились у края глубокого сруба, в котором вра-
щался мельничный винт.
Чуть не сделав последний шаг, Генрих понял намерение арендатора и
пинком отбросил его от себя. - Иначе все было бы кончено. Арендатор
толкнул бы его в колодец, и руку до плеча затянуло бы железным винтом.
Ужас разнообразен в своих проявлениях. Арендатор Мишо валяется в но-
гах у короля и тихонько воет - это напоминает далекий рев осла. Притом
он время от времени вывертывает шею, желая убедиться, что король
действительно цел и невредим, а затем снова начинается валяние в ногах и
вытье. Лицо Мадлон стало белее муки, голова у нее трясется, как у стару-
хи, мельничиха опустилась на колени; она старается молитвенно сложить
воздетые руки, но они слишком сильно дрожат.
Чувствуя, что его трясет ледяной озноб, и все-таки звонко смеясь, по-
кидает Генрих эту пару, выбирается с мельницы, бежит, хохочет, стряхива-
ет с себя муку, стряхивает приключение. Бывают в жизни такие происшест-
