промолчал бы. Мену корит себя за то, что "обижает" Момо, а за то, что
поедом ест Фальвину, - никогда! Да она вовсе и не считает, что ест ее
поедом, она считает, что ведет себя с ней как надо.
Колен рассмеялся. А я вдруг заметил, что говорю о Момо, как о живом,
и у меня больно защемило сердце. Я тотчас переменил тему:
- Я написал записку Фюльберу, хочу предупредить его, что в
окрестностях появились банды грабителей. Посоветовал получше охранять
Ла-Рок, особенно по ночам. Ты не против отнести записку?
Колен покраснел еще гуще.
- А ты не думаешь, после того, что я тебе рассказал, не будет ли
это...
Он не договорил.
- Я думаю, что в Ла-Роке живет твоя подруга детства и тебе приятно ее
повидать. Ну и что из того? Что здесь плохого?
После троих мужчин на исповедь явилась Кати. Не успев войти в
комнату, она повисла у меня на шее. Хотя ее объятия оказали на меня весьма
определенное действие, я решил обратить все в шутку и, смеясь, отстранил
ее.
- Полегче, полегче! Ты, кажется, пришла сюда не для того, чтобы на
меня вешаться, а чтобы исповедаться. А раз так, садись и, пожалуйста, по
ту сторону стола, по крайней мере я хоть буду в безопасности.
Кати пришла в восторг от моих слов. Она готовилась к более холодному
приему. С места в карьер она начала исповедоваться. Я ждал, что будет
дальше, так как догадывался-она пришла не за этим. Пока она каялась в
своих грехах, в основном пустяках, которые вряд ли тревожили ее совесть, я
заметил, что она успела подвести глаза. Не слишком ярко, но тщательно. И
брови, и ресницы, и веки. Как видно, у нее еще не иссякли запасы
косметики, оставшиеся от прежних времен.
Она закончила свое невинное саморазоблачение - я не говорил ни слова.
Я выжидал. И чтобы сохранить полную бесстрастность, даже не глядел на нее.
Чертил что-то карандашом на промокашке. Бумагу я жалел, слишком дорога она
стала теперь.
- А в общем-то, - спросила она наконец, - неужели ты все еще на меня
сердишься?
Я продолжал рисовать.
- Сержусь? Нет.
Так как я не стал вдаваться в объяснения, она продолжала:
- А вид у тебя такой, будто ты недоволен.
Молчание. Я продолжал рисовать.
- Ты и вправду недоволен мной, Эмманюэль? - спросила она самым нежным
голоском.
Наверное, при этом она сделала мне глазки и состроила умильную
рожицу. Зря старается. Я весь поглощен своим делом. Рисую на промокашке
ангелочка.
- Я не доволен твоей исповедью, - сурово сказал я.
Тут я наконец поднял голову и в упор поглядел на нее. Этого она никак
не ждала. Видно, как аббата она меня всерьез не принимает.
- Разве так исповедуются? Ты не покаялась в самом главном своем
грехе.
- В каком же это? - спросила она с вызовом, который прозвучал в ее
голосе помимо воли.
- В кокетстве.
- Ах, вот оно что! - протянула она.
- Да, да, в кокетстве, - подхватил я. - В твоих глазах это пустяки.
Ты любишь мужа, знаешь, что ему не изменишь (при этих моих словах она
насмешливо улыбнулась), и говоришь себе: "Почему бы мне не позабавиться!"
К сожалению, эти невинные забавы в общине, где на шестерых мужчин всего
лишь две женщины, весьма опасны. Если я не положу конец твоим
заигрываниям, ты мне устроишь в Мальвиле бордель. По-моему, и так Пейсу
уже слишком на тебя заглядывается.
- Правда?
Она сияет! Она даже не старается делать вид, что раскаивается.
- Да, правда! И с другими ты тоже заигрываешь, к счастью, на них это
не действует.
- Ты хочешь сказать, что на тебя не действует, - заявила она с
вызовом. - Так это я и сама знаю. Тебе по вкусу одни толстомясые, вроде
той голой девки, которую ты повесил у себя в изголовье. Хорош кюре! Куда
приличнее повесить там распятье!
Ей-богу, она, кажется, кусается!
- Это репродукция картины Ренуара, - ответил я, с удивлением заметив,
что перешел от нападения к защите. - Ты ничего не смыслишь в искусстве.
- А фотография твоей немки на письменном столе - это тоже
искусство?.. Старая грымза! Корова дойная! А впрочем, конечно, тебе на все
плевать - у тебя есть Эвелина.
Ну и змея! Я сказал с холодной яростью:
- То есть как это у меня есть Эвелина? Ты это о чем? Ты, кажется,
принимаешь меня за Варвурда?
Впившись глазами в ее глаза, я испепелял ее взглядом. Она
осторожненько забила отбой.
- Да я ничего такого не сказала, - возразила она. - У меня и в мыслях
этого не было.
Плевать мне на то, что у нее было в мыслях. Я мало-помалу успокоился.
Схватил карандаш, затушевал крылышки у моего ангелочка. Зато подрисовал
ему рожки и большущий хвост. Цепкий хвост, как у обезьяны. И увидел, что
Кати вся извертелась, пытаясь разглядеть, что я рисую. До чего же она
гордится своим женским естеством, эта паршивка! Ей необходимо каждую
минуту ощущать свою власть! Подняв голову, я в упор поглядел на нее:
- По сути дела, ты мечтаешь об одном: чтобы все мужчины в Мальвиле в
тебя влюбились и все мучились. А тебе и горя мало - ты любишь одного Тома.
Я попал в точку, так мне, во всяком случае, показалось в ту минуту. В
глубине ее глаз снова вспыхнул вызывающий огонек.
- Что поделаешь, - ответила она. - Не каждой по нраву быть шлюхой,
как твоей Мьетте.
Молчание.
- Славно же ты говоришь о своей сестре. Браво! - сказал я, не повышая
голоса.
А в общем-то, Кати девчонка неплохая. Она покраснела и в первый раз с
начала исповеди по-настоящему смутилась.
- Я ее очень люблю. Ты не думай.
Долгое молчание.
- Ты, наверное, считаешь, что я злюка, - добавила она.
- Я считаю, что ты молода и неосторожна, - улыбнулся я.
Она промолчала, ее удивил мой дружеский тон после всех дерзостей,
которые она успела наговорить, и я добавил:
- Посмотри на Тома. Он влюблен по уши. А ты по молодости лет этим
злоупотребляешь. Ты им помыкаешь, и зря. Тома не тряпка, он мужчина, он
тебе это припомнит.
- Уже припомнил.
- Из-за глупостей, которые он наделал по твоей вине?
- Ну да! Я встал и опять улыбнулся.
- Пустяки, это уладится. На собрании он всю вину взял на себя. Он
защищал тебя, как лев.
Она подняла на меня ярко блестевшие глаза.
- Но ведь и ты тоже на собрании старался все уладить по-хорошему.
- И все-таки я хотел бы тебя остеречь. Насчет Пейсу. Веди себя,
пожалуйста, поаккуратней.
- А вот этого я тебе не обещаю, - ответила она с поразившей меня
искренностью. - Не могу я удержаться с мужчинами, и все тут.
Я смотрю на нее. Она окончательно сбила меня с толку. Размышляю. Как
видно, я в ней так и не разобрался по-настоящему. Если она говорит правду,
значит, вся моя проницательность ни к черту. А она продолжает:
- Знаешь, а не такой уж ты плохой кюре, хоть и бабник. Видишь, я беру
обратно все гадости, что я тут наговорила, в том числе про... В общем,
беру свои слова обратно. Ты хороший мужик. Вся беда в том, что не умею я
держать язык за зубами. Можно тебя поцеловать?
И она и в самом деле поцеловала меня. Совсем иначе, чем при своем
появлении. Впрочем, не будем преувеличивать - не такой уж этот поцелуй был
невинный. Доказательство тому - что он меня взволновал, а она это заметила
и торжествующе хохотнула. Но тут я открыл перед ней дверь, она
выскользнула из комнаты, бегом пересекла пустую площадку, а у подножия
винтовой лестницы обернулась и помахала мне на прощание рукой.
Момо похоронили рядом с Жерменом, возле могилы с останками родных
Колена, Пейсу и Мейсонье. Мы заложили это кладбище в День происшествия,
принадлежало оно уже к миру "после", и мы знали, что нам всем предстоит
успокоиться здесь. Оно было расположено перед внешним двором, там, где
находилась когда-то стоянка машин. Маленькая площадка, выбитая в скале;
подальше, метрах в сорока, она сужалась и переходила в дорогу между утесом
и уходящей вниз крутизной. В этом месте дорога огибала скалу почти под
прямым углом.
Именно в этом узком проходе между пропастью и нависшей над ней
каменной громадой мы решили возвести палисад, чтобы защитить внешний двор
от ночного нападения. Палисад мы выдвинули вперед, сколотили его из
толстых, хорошо пригнанных одна к другой дубовых досок. В воротах палисада
у самой земли сделали маленькую опускную дверцу-в нее можно было с трудом
пролезть на четвереньках. Именно через эту дверцу мы решили впускать
посетителя, сначала рассмотрев его в потайной глазок рядом со смотровым
окошком. Ворота же открывать только в крайнем случае-это было небезопасно.
Предусмотрели мы и возможность штурма. Поверх палисада протянули
четыре ряда колючей проволоки (ее можно было убрать, чтобы пропустить
повозку). Стоило прикоснуться к проволоке, как поднимался перезвон:
гремели металлические банки. Впрочем, гость, пришедший с мирными
намерениями, мог позвонить в колокольчик: Колен обнаружил его в своей
лавке и приладил сбоку от смотрового окошка.
Маленькую площадку между палисадом и рвами крепостной стены Мейсонье
назвал передним краем обороны, или ПКО.
По его совету было решено устроить на ней западни, расположив их в
шахматном порядке и оставив безопасную дорогу в три метра шириной, которая
шла по краю правого рва, потом мимо углубления в скале, мимо маленького
кладбища и подходила к палисаду. Западни, или, как их прозвал Мейсонье,
"ловушки для дураков", были устроены по классическому образцу - просто ямы
в шестьдесят сантиметров глубиной, их дно было утыкано острыми,
закаленными на огне кольями или выстлано дощечками, которые щерились
гвоздями. Прикрывались ямы картоном, присыпанным землей.
В это самое время Пейсу заканчивал надстройку крепостной стены:
уложив над ее зубцами крепкие деревянные балки, он возвел на них каменную
кладку метра полтора высотой. Покончив с этим делом, он попросил Мейсонье
закрыть амбразуры толстыми деревянными щитами, которые открывались бы
наружу снизу вверх. "Так ты сможешь обстреливать подножие своих
укреплений, и ни одна сволочь издали к тебе не пристреляется, а в нижней
части щитов еще надо прорезать щели, чтобы удвоить количество бойниц".
Он, разумеется, исходил при этом из молчаливого предположения,
которое разделяли и мы все, что у осаждающих, как и у нас самих, будут
только охотничьи ружья и старые толстые дубовые доски послужат надежной
защитой от пуль. Это наше предположение, почти бессознательное, опровергли
дальнейшие события.
Как-то утром я был в ПКО один - строительство палисада было уже
закончено, но западни еще не оборудованы, - когда зазвонил колокольчик.
Это оказался Газель на сером ослике Фюльбера. Едва я открыл смотровое
окошко, он спешился и явил моим глазам вежливый и холодный лик.
Он отказался выпить вина, протянул мне через окошко послание Фюльбера
и объяснил, что подождет ответа здесь. По правде сказать, я не особенно
уговаривал его войти, поскольку строительство ПКО было еще не завершено.
Вот что значилось в письме.
"Дорогой Эмманюэль! Спасибо, что ты уведомил нас о
бандах грабителей. Пока в наших краях они еще не
показывались. Правда и то, что мы не так богаты, как
мальвильцы.
Передай, пожалуйста, мои соболезнования Мену по поводу
гибели ее сына и скажи ей, что я неустанно поминаю его в
своих молитвах.
Имею честь сообщить тебе, что общее собрание верующих
нашего прихода избрало меня епископом Ла-Рока.
Таким образом, я приобрел право рукоположить мсье
