- Что там? - спросил из-за спины Свен.
Зойка молча подвинулась.
В крохотном гостиничном номере - койка у стены, стул у окна, тумба с телевизором, кресло, обязательный эстамп, - на расшатанной сотнями буйных постояльцев кровати тихо спал очередной командированный, умаявшийся от беготни по начальству и магазинам. Спал, не раздеваясь, улегся поверх каньового покрывала в рубашке, в брюках, в носках, подоткнул под щеку жесткую вату подушки, смотрел свои нехитрые командировочные сны и знать не знал о грандиозном межгалактическом эксперименте, вольно затеянном в приютившем его отеле. Проспал он эксперимент. Или же - как вариант! - это и было его заветным желанием: отоспаться, вырубиться на триста-четыреста минут из суровой действительности, которую, кроме как во сне, и видеть-то больно.
- No comments, - сказала Зойка и тихонько прикрыла дверь. Свен комментариев и не требовал, все, выходит, ясно ему было, он вообще малость притих, присмирел, уже не вещал о глобальности умыслов, о грядущем переустройстве земного быта и о вступлении нашей голубой планеты в братство миров - потребителей желаний. Он топал за Зойкой и помалкивал в тряпочку.
А Зойка, поняв, что в сей милой дьяволиаде (спасибо Михаилу Афанасьевичу за летучий термин!) двери ведут не туда, куда положено, а невесть куда они ведут странника, напрягла воображение и рванула прямо сквозь ближайшую стену - напролом. По архитектурно-планировочным законам положено было бы очутиться в сортире, а она вовсе даже очутилась на некой улице, судя по антуражу - не столичной, но по количеству магазинных вывесок мощно обскакавшей Арбат или какой-нибудь Столешников переулок: все первые этажи невысоких домов были заняты магазинами. Тут тебе и "Обувь", и "Одежда", и "Ткани", и "Промтовары", и "Культтовары" (улавливаете разницу?), и "Спорттовары", и непременный писчебеднобумажный "Школьник", и "Книги", и даже "Зоомагазин", не говоря уж о "Продтоварах", "Гастрономе", "Булочной", "Бакалее", "Диете", "Кондитерской" и "Молочной". Народу на такой замечательной улице, к удивлению Зойки, сшивалось немного, нигде никаких очередей, нигде никаких толп с повышенным спросом, никаких нервных выкриков типа. "Кто последний?" или "Вас здесь не стояло!" или "Просили не занимать, у кассирши обед!" Редкие культурные - или культтоварные? - горожане шли, не торопясь, по ладно заасфальтированному тротуару, чинно заходили в магазинные двери, пропуская женщин и детей вперед, и оттуда, из-за дверей, тоже никаких склочных шумов не доносилось, а другие граждане, наоборот, выходили, даже пропуская вперед женщин и детей, из тех же дверей, неся под мышками цветные коробки, свертки, сумки или же полиэтиленовые пакеты с красивыми портретами Аллы Б. Пугачевой и членов группы "Ласковый каждый месяц". Пакеты с покупками вестимо.
- Кино, - сказала Зойка.
Все это и впрямь сильно смахивало на съемку высокохудожественного фильма в жанре соцреализма, а столь необычно ведущие себя покупатели легко могли быть зачислены по ведомству массовки: погуляют себе в декорациях - пятерик в кармане.
- Мечта кинорежиссера? - задумчиво угадал Свен - Вряд ли... Здесь синтезированы желания, по крайней мере, сотни испытуемых. Может, один из них - режиссер?
- Если и так, то не Феллини и не Бергман, - подбила бабки Зойка. - Как-то все это не по-краснококшайски, извини, Свен, придумано, без полета.. Любопытно, а в магазинах-то как с дефицитом, не напряженно?..
И услышала:
- Совсем даже не напряженно.
Оглянулась - Свен сказал? Нет, Свен не говорил, Свен молчал, Свен глазел на витрину магазина "Обувь", где - мать моя женщина! - выставлены были баретки всемирно известных фирм "Саламандра", "Топмэн", "Батя" и "Парижская коммуна", красивые мужские и женские баретки по сходным ценам выставлены были в провинциальной мечте Зойкиных постояльцев. Тогда кто же такое сказал, если не Свен?.
Спокойные люди спокойно текли по тротуарам мечты, обтекали Зойку и Свена, не замечая их, а некоторые даже и протекали сквозь них, словно существуя в ином измерении, или, может, "сквозной" эффект этот сгоряча почудился возбужденной Зойке, поскольку текущие мимо - или все-таки сквозь? - люди вольно оставляли в ее натруженных мозгах обрывки своих фраз, осколки мыслей, левые и правые части сложно-сочиненных, а также сложно-подчиненных предложений забывали они в Зойкиных сдвинутых по фазе мозгах, и вся эта лингвистическая окрошка переливалась там, плескалась, бурлила и булькала.
Да-да, совсем даже не напряженно, еще раз булькнула навязчивая окрошка и полилась дальше в следующем порядке, а, вернее, беспорядке: возьму-ка я саламандеров пару, а я возьму три пары, а я тыщу пар и продам, где до получки триста в загашнике, и нет нам и не будет покоя в прекрасном, но все же яростном мире изобилия, но молока шестипроцентного завезли - хоть залейся, пива - залейся, водки -залейся, бензина АИ-76 - залейся, вот потому я этой сучке мохера сто метров, джерси сто метров, джинсовки сто метров, Коленьке, ангелу, постной ветчинки всего полкилы на закуску, а пол-литра туда, а поллитра сюда, это ж какие деньги нужны, но мохера по-прежнему сто метров, зато партия в который, елки, раз торжественно провозглашает, что настаивать надо на смородинном листе, где до получки уже двести в загашнике, а если и не укупим всего, не сдюжим, то славно погужуемся в море и на суше, и мохера сто метров, но даже тетрадей в клеточку пятьсот штук, юбки в клеточку мне и золовке, кепи в клеточку всем парням, попугая заморского, ара по национальности в клеточку посади, деточкам малым сырку бы голладского хоть сто грамм, но плащи голландские - навалом, но носки финские со стрелками - полстраны обуем, и стрелки на часах с серпом и молотом, время кремлевское, выверенное перестройкой, а тут - ну как серпом по яйцам мне эти женины, блин, потребности, деньги-то я не кую, а яиц-то яиц -видимо-невидимо, хочешь - жни, а хочешь - куй плюс все кругом видимо и, что характерно, все без очереди, без давки, культурненько, и закуски вдоволь, и кругом, братцы мои, голова кругом плюс весна без конца и без края, без конца и без края, мечта.
- Не-е-ет! - закричала Зойка - Не на-а-а-до! - закричала Зойка. - Погасите свет!
Почему свет? При чем здесь свет?..
Когда в мозгах полощется окрошка, возможно ли разумное сказать?.. Откуда цитата? Не исключено, из Шекспира.
А свет, между прочим, погас.
- Где я? - испуганно спросила Зойка. По инерции испуганно, потому что ничего она уже не боялась, все пугалки, как говаривала ее покойная бабушка, давно пораспугались.
- Нигде, - ответил Свен. - Вы же сами пожелали...
- А они?
- Кто?
- Люди. Они как будто прошли сквозь меня со своими мыслями, прошли, протопали, как стадо...
- Наверно, вы того тоже пожелали... А они по-прежнему там. На улице.
- В мире изобилия? Вы что, Свен, коммунизм нам смоделировали? Вот уж спасибо, вот уж не ждали, не гадали, не хотели...
- Если финские плащи и фээргэшные башмаки - это, по-вашему, коммунизм, тогда - да, тогда - простите. Только, полагаю, люди ни о каком таком коммунизме не думают, люди просто-напросто хотели купить, - заметьте, купить, а не взять по потребностям, как в вашем книжном коммунизме! - купить то, что хотели.
- И купили?
- Почему бы нет.
- И все, что они купили, у них останется?
- Зоя, милая, это же только модель реальности. Я пытаюсь установить уровень ваших желаний, а значит, готовность общества существовать по принципу "хочу - могу". Поясняю: когда эксперимент завершится, никто из испытуемых даже не вспомнит о виденном.
- И я?
- Вы - нет. Но, если захотите...
- Почему это я - нет?
- Потому что по вашей реакции я и определяю вышеназванную готовность общества.
- Казенно говоришь, Свенчик. Прямо-таки передовица из "Правды".. - Зойка опять накалялась, как лампочка Ильича. Все-таки Свен - не наш, не наш, ну, точно - инопланетянин с рыбкиной кровью, и вовсе начхать ему на нас, вовсе наплевать и нагадить, экспериментатору фигову!.. Так она сейчас думала, поскольку смена настроений у Зойки всегда происходила мгновенно, без пастельных полутонов: от черного к белому и наоборот. -Только, значит, по моей реакции и определишь?
- И еще по уровню желаний испытуемых.
- А ты о них думал7 О людях?
- Я только о них и думаю.
Как накалилась, так и погасла. Выключили. Свен и выключил. Верно, о людях он думает, чего зря заводиться. Другое дело, что думает он о них как-то не по-людски, но это уже - издержки инопланетного происхождения. Одернула себя - неужто веришь, что он - со звезды?.. А откуда? Не из Красно-же-кокшайска, в самом-то деле... Чужой он. Чужой, чужой, чужой! И чем скорее отвяжется, тем лучше, тем легче. И ей, Зойке, и всем, всем, всем... Сколько у него времени осталось?
Спросила:
- Сколько у тебя еще времени?
Свен пожал плечами
- Не могу подсчитать. Выключиться сложно, держу эксперимент. Часов пять, наверное. Или меньше...
- Так мало?!
Казалось, только пятнадцать минут назад - не больше! - входила голышом в теплый Атлантический...
- Увы, Зоя, время сильнее нас.
Время всегда было сильнее нас. Только фантасты в своих книгах вольно подчиняли его людям, обходились с ним, как со старым будильником: захотел - на час подвинул, захотел - вовсе остановил. Но и с фантастами время не чикается: и сами они помирают, и книги не надолго переживают их...
Как хотелось бы Зойке вернуться назад, во вчера, сбежать с работы пораньше, приехать в свой Девятый проезд до темноты и никого не встретить под тополем!
Пусть бы кто другой нашел Свена.
Пусть никто не нашел бы его!
Известно: человек предполагает, а Бог располагает. Вон ведь как выходит: Бог един для всей Вселенной, раз смог он свести в урочный миг двух разных представителей двух разных цивилизаций. Захотел - смог На то он и Бог!
А Свен-то, Свен куда следом?..
- Зажгите свет! - воскликнула она.
И, конечно же, сразу же он зажегся, зажглось солнце, все кругом замечательно осветило, и Зойка, сощурившись, вышла в чистое поле, в ромашки, в лебеду какую-то, в травы, травы, травы, которые, как пелось некогда, не успели от росы серебряной согнуться. Согнуться не успели, а трава в поле мокрой была - ну, не от росы, ну, от дождя, к примеру. Зойка стояла по колено в мокрой и холодной траве, а мимо громыхал товарняк, который вез колбасу от Москвы до самых до окраин. Зойка уже ничему не удивлялась. Она не удивилась и тому, что колбасу везли на открытых железнодорожных платформах, везли аккуратными штабелями, а сама колбаса более походила на свежесрубленные мачтовые сосны. Но в полуметровых в обхвате срезах колбасных бревен легко угадывалась и розовая забытая нежность "докторской", и белые жировые пятнашки "любительской", и темно-вишневая упругость "салями", и раблезианская наглость "ветчинно-рубленой"...
Колбасный сытый дух витал над русским полем. Былина.
Бесконечно шел поезд. Начинался за горизонтом и пропадал за ним. Прогибались, вопили под колесами рельсы, тяжко дышала насыпь, ходуном ходила многострадальная железная дорога, десятилетиями кормящая страну, на ладан дышащая родимая "железка", сработанная, говорят, еще писателем Гариным-Михайловским в промежутке между сочинением романов "Детство Темы" и "Студенты".
Чье это желание, подумала Зойка?
И сама себе ответила: в с е х н е е.
А приснилось оно, допустим, тому чуваку, что спал сейчас, не раздеваясь, в одноместной камере Зойкиного отеля.
- Все! - отрезала Зойка. - Не могу больше!
Не оглядываясь - черт с ним, со Свеном! - рванулась на насыпь, как Анна Каренина, в секундной тьме проскочила ее и возникла на божьем свете - на тротуаре перед старым, малость облупившимся, но вполне еще справным домом, перед явно парадным подъездом, поскольку над ним висела доска с блеклой надписью: "Дом ребенка". А на ступеньках крыльца стояла пожилая благообразного вида женщина и ожидающе смотрела на Зойку.
- Здравствуйте, - машинально сказала Зойка.
- Вы опоздали, - строго сказала женщина.
- Куда? - удивилась Зойка.
- К раздаче.
- К какой раздаче?
