юго-западных стен уже дотянулись до Гробниц и почти накрыли их. - Я был
одним из защитников подобной идеи в нашей Церкви...
- Я читал ваши трактаты о Святом Тейяре, - заметил Сол. - Вы блестяще
доказываете необходимость эволюции к точке Омега - Божеству, не
соскальзывая при этом в социнианскую ересь.
- Какую-какую? - переспросил Консул.
Отец Дюре слегка усмехнулся.
- Социн - итальянский еретик шестнадцатого века от Рождества Христова
[Фауст Социн (1539-1604) - один из основателей рационалистического
направления в протестантизме, отличавшегося религиозным радикализмом;
социниане считали Христа не Богом, а человеком, который указал путь к
спасению и обрел божественные свойства после воскресения]. Был отлучен,
потому что доказывал, что Бог - существо ограниченное, способное
развиваться по мере того, как мир... Вселенная... усложняется. Я
соскользнул в социнианскую ересь, Сол. То был первый из моих грехов.
Вайнтрауб не отводил глаз от священника.
- А последний?
- Помимо гордыни? - спокойно отозвался Дюре. - Величайшим из моих
грехов была фальсификация результатов семилетних раскопок на Армагасте. Я
пытался установить связь между тамошними исчезнувшими Строителями Арок и
протохристианским культом. Такой связи не существовало. Я подтасовал
результаты. Итак, вся ирония в том, что величайшим из моих грехов, по
крайней мере в глазах Церкви, является нарушение научной этики. Как ни
странно, в эти критические для нее дни Церковь готова примириться с
богословской ересью, но не терпит подложных научных протоколов.
- Армагаст, наверное, похож на эти места? - Сол очертил полукругом
долину, Гробницы и пустыню за скалами.
Дюре огляделся вокруг, и глаза его на миг вспыхнули:
- Пыль, камень, привкус смерти во рту - да. Но здесь куда более
зловещая атмосфера. В долине что-то есть, и это что-то всеми силами
противится неизбежной смерти.
Консул рассмеялся.
- Будем надеяться, что к этой категории относимся и мы. Я хочу
перенести комлог вон туда, на седловину, и еще раз попытаться установить
связь с кораблем.
- Я с вами, - сказал Сол.
- И я, - откликнулся отец Дюре, поднимаясь на ноги. Он пошатнулся, но
отказался опереться на руку Вайнтрауба.
Корабль не отвечал. А без корабля нечего и надеяться на мультисвязь с
Бродягами, Сетью или вообще с кем-либо вне Гипериона. Обычные диапазоны
тоже онемели.
- А может, его уничтожили? - спросил Вайнтрауб у Консула.
- Нет. Прием подтверждается, просто передатчик молчит. Гладстон все
еще держит корабль в карантине.
Прищурившись, Сол взглянул в глубь пустоши, где в горячем мареве
дрожали горы. Несколькими километрами ближе вонзались в небосвод зубчатые
руины Града Поэтов.
- Ну, что ж, - сказал он наконец. - Может, оно и к лучшему. Обойдемся
без бога из машины.
При этих словах Поль Дюре вдруг разразился смехом, таким раскатистым
и неудержимым, что даже закашлялся и был вынужден глотнуть воды.
- Что вас так рассмешило? - удивился Консул.
- Deus ex machina, "бог из машины"! То, о чем мы с вами говорили
только что. Подозреваю, именно поэтому нас и собрали здесь. Бедняга Ленар
и его "бог" в машине-крестоформе. Ламия с ее воскрешенным поэтом, запертым
в петле Шрюна, - она ведь ищет машину, которая освободит ее собственного
"бога". Вы, Сол, ожидаете черного "бога", дабы он наконец разрешил ужасную
участь вашей дочери. И Техно-Центр, машинное отродье, тоже пытается
создать своего бога.
Консул поправил солнцезащитные очки.
- Ну, а вы, отче?
Дюре покачал головой.
- Я? Наверное, жду, когда своего "бога" создаст самая большая машина
из всех - Вселенная. Не знаю, возможно, я так возвеличил Святого Тейяра,
потому что не нашел в современном мире следов живого Творца. Подобно
разумам Техно-Центра, и я мечтаю построить то, чего не могу найти.
Сол посмотрел в небо:
- В таком случае какого "бога" ищут Бродяги?
Ему ответил Консул.
- Их одержимость Гиперионом не каприз. Они верят, что именно здесь
родится новая надежда для человечества.
- Нам пора, - сказал Сол, укрывая Рахиль от солнца. - Ламия и поэт
должны вернуться к обеду.
Но к обеду они не вернулись. Солнце уже стало клониться к закату, а
их все еще не было. Каждый час Консул ходил к воротам долины и
высматривал, не появились ли среди валунов и дюн две движущиеся точки.
Тщетно. В который раз Консул пожалел, что у него нет электронного бинокля
Кассада.
Сумрак еще не до конца объял небо, а огненные вспышки в зените уже
возвестили о возобновлении космической битвы. Трое мужчин, устроившись на
ступеньке перед входом в Сфинкс, наблюдали за страшным фейерверком:
медленно набухали и лопались белые шары, распускались тускло-багровые
бутоны, внезапно прорезали небо зеленые и оранжевые молнии, после которых
перед глазами долго плавали огненные круги.
- Как вы думаете, кто побеждает? - спросил Сол.
- Неважно, - ответил Консул, не поднимая глаз. - Вам не кажется, что
на ночь лучше уйти из Сфинкса, подождать наших у какой-нибудь другой
Гробницы?
- Мне нельзя уходить от Сфинкса, - сказал ученый. - А вы поступайте,
как вам удобнее.
Дюре коснулся щеки ребенка. Малышка теребила губами соску, и нежная
щечка терлась о палец священника.
- Сколько ей, Сол?
- Два дня. По времени Гипериона она родилась... родиться минут через
пятнадцать после захода солнца на этой широте.
- Схожу взгляну в последний раз, - объявил Консул. - Потом разведем
костер - надо же дать знать им, где мы.
Консул уже спустился к тропе, когда Вайнтрауб внезапно вскочил и
указал рукой - но не туда, где в последних лучах солнца светились ворота
долины и откуда должны были появиться Ламия и Силен, а в противоположную,
сторону.
Консул замер. В следующую секунду он извлек из кармана маленький
нейростаннер, врученный ему Кассадом несколько дней назад. Поскольку Ламия
и Кассад отсутствовали, это было их единственное оружие.
- Видите? - прошептал Сол.
В сумраке за слабо светящейся Нефритовой Гробницей двигалась какая-то
фигура. Недостаточно большая и быстрая, чтобы оказаться Шрайком, да и
двигалась она как-то странно: медленно, то и дело замирая, шатаясь из
стороны в сторону.
Отец Дюре быстро оглянулся на ворота долины и вновь уставился на нее.
- Силен не мог попасть в долину оттуда?
- Разве что спрыгнул со стены ущелья, - прошептал Консул. - Или
сделал крюк на восемь километров к северо-востоку. К тому же Силен пониже.
Незнакомец снова остановился, пошатнулся - и упал. Теперь он был
неотличим от бесчисленных камней долины.
- Пошли, - приказал Консул.
звучал устало. - Никакого риска разглашения секретной информации не было.
руке станнер, установленный на двадцать метров, сознавая, что на таком
расстоянии от него мало проку. Отец Дюре, взявший у Сола ребенка, шел за
ним следом, а ученый тем временем искал подходящий камень.
- Давид и Голиаф? - пошутил Дюре, когда Сол догнал их, на ходу
вкладывая камень размером с ладонь в пращу, которую вырезал днем из
фибропластового мешка.
Загорелое лицо ученого еще больше потемнело:
- Похоже на то. Давайте я заберу Рахиль.
- Мне нравится нести ее. К тому же, если предстоит драка, лучше,
чтобы у вас обоих руки были свободны.
Сол, кивнув, поравнялся с Консулом. Священник с ребенком на руках
замыкал шествие.
Когда до незнакомца осталось метров пятнадцать, они разглядели, что
это - мужчина, одетый в грубую рясу, очень высокий и что он лежит ничком
на песке.
- Оставайтесь здесь, - бросил Консул и побежал к нему. Перевернув
тело, он сунул станнер в карман и вытащил из-за пояса бутылку с водой.
Ноги сами понесли Сола вперед, голова у него шла кругом, колени
подгибались. Дюре брел позади.
Войдя в крут света от ручного фонарика Консула, священник увидел, как
Сол сдернул с упавшего капюшон. Открылось лицо - длинное, азиатское,
искаженное странной гримасой. Нефритовая Гробница бросала на него
зеленоватые отблески.
- Тамплиер, - пробормотал Дюре, недоумевая, откуда здесь взялся
последователь Мюира.
- Это Истинный Глас Древа, - сказал Консул. - Наш исчезнувший
спутник... Хет Мастин.
21
Всю вторую половину дня Мартин Силен работал над своей поэмой, и
только наступившая ночь заставила его отложить перо.
Придя в город, он обнаружил, что его кабинет разгромлен, антикварный
стол исчез. Время не пощадило дворца Печального Короля Билли - окна были
выбиты, по выцветшим коврам, стоившим когда-то целое состояние, кочевали
миниатюрные дюны, под руинами поселились крысы и скальные угри. В башнях
вместо придворных уютно устроились голуби и одичавшие охотничьи птицы. В
конце-концов поэт вернулся в накрытую гигантским куполом столовую Дома
Искусств, примостился у низкого столика и начал писать.
На выщербленных плитах лежал толстый слой пыли, проломы в куполе
заплели красные пустынные вьюнки, но Силен ничего не замечал, с головой
уйдя в работу над "Песнями".
В поэме рассказывалось о свержении титанов их собственными
отпрысками, олимпийскими богами. Силен описывал великую битву,
разразившуюся после того, как титаны отказались сойти со сцены. Бурлили
моря - то Океан сражался с узурпатором-Нептуном, гасли звезды - Гиперион
бился с Аполлоном за власть над светом, сам космос содрогался - то Сатурн
защищал от Юпитера свой престол. Нет, то была не просто смена одного
пантеона божеств другим - кончался золотой век и наступали смутные
времена, сулящие ужас и гибель всем смертным.
Аллегорический смысл "Песней Гипериона" был кристально ясен: в
титанах легко угадывались герои недолгой эпохи освоения человечеством
галактики, олимпийцами-узурпаторами были, конечно же, ИскИны Техно-Центра,
а ареной битвы - знакомые континенты, моря и воздушные океаны планет Сети.
И здесь же чудовищный Дис, сын Сатурна, жаждущий занять трон Юпитера,
охотился за своими жертвами, унося и богов, и смертных.
В "Песнях" рассказывали и об отношениях между творцами и их
творениями - о любви родителей к детям, художников к своим произведениям,
всех творцов к тому, что они сотворили. Поэма прославляла любовь и
верность, не скатываясь в нигилизм, проводниками которого из века в век
остаются властолюбие, людские амбиции и интеллектуальная спесь.
Мартин Силен работал над своей поэмой больше двух стандартных веков.
Самые удачные его строки родились именно здесь, в этих декорациях, -
покинутый город, ветры пустыни, завывающие за спиной, как зловещий хор из
греческой трагедии, постоянный страх перед внезапным появлением Шрайка.
Спасая жизнь, Силен когда-то ушел отсюда и, покинув свою музу, тем самым
обрек свое перо на молчание. А теперь, снова взявшись за работу, идя по
верному следу, этому идеальному проводнику, знакомому лишь настоящим
художникам, он чувствовал, что возвращается к жизни. Сосуды расширились,
легкие задышали глубже - он буквально упивался богатством красок и
чистотой воздуха. Поэт наслаждался каждым росчерком старинного пера на
пергаменте, кипа исписанных страниц громоздилась на круглом столе, вместо
пресс-папье придавленная обломками камней, стихи снова текли свободно,
бессмертие приближалось с каждой строфой, с каждой строкой.
Силен уже подошел к самой увлекательной и трудной части поэмы -
сценам, где война уже перевернула вверх дном тысячи ландшафтов, обратила в
прах целые цивилизации и представители Титанов просят перемирия для
