Сергей СНЕГОВ
ДИКТАТОР
Часть первая
ПОРЫВ К ВЛАСТИ
1
Все гости входили пристойно - аккуратно открывали и прикрывали дверь
в гостиную, сначала громко здоровались сразу со всеми, потом чинно
обходили комнату, рукопожатствуя с каждым. Он не вошел - ворвался. И так
хлопнул дверью, словно хотел с ней расправиться. И с порога крикнул нам:
- Это же безобразие! Я спрашиваю - как это вам понравится?
В эту минуту я увидел его впервые. Впоследствии я научился отделять
его внешность от характера, но тогда меня поразило, насколько облик
ворвавшегося в комнату человека не координируется с его поведением. Сейчас
портреты Гамова висят в миллионах квартир - никого не удивить подробным
описанием его облика. Но, повторяю, меня поразила не внешность Гамова, в
общем, вполне ординарная - невысок, широкоплеч, крупноголов, туловище
плотное, ноги коротковаты, руки еще короче, - а именно то, что
обыденнейшая внешность никак не гармонировала с необыкновенной манерой
вести себя.
- Алексей Гамов, по профессии - астрофизик, по душе - отпетый
философ, по натуре - взбесившийся бык, - сказал Павел Прищепа, инженер
моей лаборатории. Павел привел меня на "четверг" у Готлиба Бара, пообещав,
что встречусь с интересными людьми и наслажусь умными разговорами в смеси
с безумными выходками. Не знаю, относил ли Павел красочное появление
Гамова к обещанным "безумным выходкам", но Гамова он обрисовал точно, в
этом ныне не сомневаюсь.
Готлиб Бар, "хозяин четверга", знаток литературы, ироник и циник,
один отозвался на громкое воззвание Гамова:
- Один мой приятель сработал пьеску и назвал ее: "Как вам это
понравится?" Он подразумевал, что ни пьеса, ни зрители, которые будут ее
хвалить, ему самому ни капельки не нравятся. У меня такое же отношение -
не нравится. Удовлетворил мой ответ?
- Еще меньше, чем пьеса твоего приятеля! - Гамов плюхнулся в кресло,
вытянул ноги и энергично хлопнул себя по коленям короткими, сильными
руками - этот жест я часто потом видел у него в минуты, когда он бесился -
видимо, давал выход чувствам. - Догадываешься, почему? Ты же не знаешь, о
чем я спрашивал.
- Не знаю, - согласился Бар. - Но какое это имеет значение? Что бы ты
ни имел в виду, ответ может быть только в двоичном коде: да либо нет.
Слово "нравится" мне нравится гораздо меньше, чем "не нравится". Ибо и в
совершенстве есть изъяны, и на солнце есть пятна. "Нет" всегда
обоснованней, чем "да". Вот почему отвечаю спокойно: нет!
Гамов вдруг стал очень серьезен. Он был мастер на внезапные переходы
от возмущения к добродушию, от бешенства к спокойствию, от равнодушия к
ярости. Мгновенные перемены настроений входили в систему приемов, какими
он сражал противников.
- Значит, не дошли последние сообщения, - сказал он. - Так вот -
Артур Маруцзян выступил с новой речью. Он обещает помощь Патине против
Ламарии в их вековечном трагическом споре о каких-то трех вшивых
пограничных деревеньках. Завтра начнется всеобщая война.
- Уж и война! Да еще мировая! Допускаю, пара стычек патрулей, три
раненых, один убитый... Большего споры патинов с ламарами и не стоят.
- Война! Мировая! Завтра! Не ухмыляйся. Говорю, не говорю - кричу:
завтра война! И всем нам - крышка! Всему миру - крышка!
Он, конечно, не кричал, но постарался, чтобы голос звучал
выразительно. Он с вызовом оглядывал гостей Бара. Теперь я должен сказать
и о них, многие сыграли роль в последующей драме. Кое-кого я знал и
раньше, иных видел впервые. Среди незнакомых выделялся рослый, жилистый,
длиннорукий, с аскетическим лицом Джон Вудворт, кортезианец, лет десять
назад переселившийся в Латанию и объявивший, что наконец нашел родину по
душе. Это не мешало ему, как я сам потом слышал, гневно ругать наши
порядки и восхвалять Кортезию, которой он изменил. Правда, было известно и
то, что на старой родине он не рассыпался в похвалах и ей. Он был из
людей, каким видится хорошее лишь там, где их нет.
Второй незнакомец, Аркадий Гонсалес, преподаватель истории искусства,
знаток древней живописи, казался сошедшим с одной из старых картин,
сменившим одежду на современную. Узколицый, остроносый, со щеками такой
нежной окраски, с талией, столь тонкой, с кистями рук, столь маленькими,
что, переоденься он женщиной, никто бы не догадался, что перед ним фанатик
жестокости и силач. Все это я узнал о нем после, а в тот вечер только
любовался им - он был незаурядно красив.
Зато третий незнакомец, Николай Пустовойт, желания любоваться им
отнюдь не вызывал. О таких, как он, говорят: "Отворотясь - не
насмотришься". Я не хочу сказать, что он был уродлив, фигура и лицо
выглядели нормально, а в целом складывалось впечатление, что он некрасив.
Вероятно, это происходило от несимметричности - на крупном теле сидела на
длинной шее маленькая голова, а на маленьком лице торчал чрезмерный нос,
мощно нависающий над столь же чрезмерным толстогубым ртом. Было время,
когда его изображения часто передавались по стерео и печатались в газетах,
необычный облик постепенно перестал удивлять. Но в тот первый день
знакомства я запомнил только огромный нос над широким - за щеки - красным
ртом, все остальное на лице терялось. И от крупного телом да еще такого
мощноротого Пустовойта, ожидался голос громкий и повелительный, во всяком
случае четкий. А он говорил тихо и невнятно, почти смиренно, он был добрым
и мягким, этот странный голос Николая Пустовойта, в тот момент бухгалтера
строительной конторы, а впоследствии могущественного министра Милосердия -
как много, как бесконечно много отчаявшихся людей протягивали к нему руки
за помощью! Сейчас я знаю, что из всех внешних черт Николая Пустовойта
только его тихий, его добрый голос истинно отвечал характеру.
Об остальных гостях Готлиба Бара говорить не буду, они сами заговорят
о себе в назначенное время; но о "хозяине четверга" сказать нужно. Кстати,
о забавном прозвище. Оно возникло из его литературных увлечений. Он
говорил, что какой-то писатель - я его не читал - опубликовал роман под
удивительным названием "Человек, который был четвергом". "Я, конечно, не
четверг, - важно говорил о себе Бар, - но раз уж собираю вас у себя на
четверговые встречи, значит, хозяин четверга - наименование точно отвечает
моему значению в вашей компании". И хохотал, упоенный хлестким прозвищем.
Любовь к позе было главное в нем, впоследствии моем друге и помощнике. И
он искренне считал себя значительней всех нас, ибо умел о любом факте
высказать два противоположных мнения - и каждое убедительное. Но сразу же
отмечу, что этот софист и ерник, в тот момент лишь главный инженер
моторостроительного завода, Готлиб Бар, глубже нас всех вникал в
практические дела, куда шире нас выискивал бездны возможностей в каждой
проблеме. По профессии инженер, он в глубинной природе своей был
государственным организатором. И не подозревал об этом, пока ему чуть ли
не силой раскрыли, кто он.
Жена Бара, безликая женщина, вкатила столик с чашками, самоваром и
печеньем и тут же удалилась. Я в тот вечер не рассмотрел ее. Впоследствии
я сотни раз видел его жену, но так и не запомнил ее облика. Вероятно,
нечего было рассматривать. Она возникала, что-то делала и исчезала. Все
остальное, кроме того, что она возникает и исчезает, не имело значения.
Николай Пустовойт налил себе чаю, схватил печенье - и, звонко хрустя
им, заговорил:
- Патины вечно ссорятся с ламарами, но почему война?
Гамов ответил с прежней энергией:
- Потому что ваш любимый вождь, ваш ошалелый дурак, ваше ничтожество
Артур Маруцзян обещал сегодня помощь патинам в их пограничных спорах. А
патины этим завтра воспользуются.
- Зачем ты так? - с обидой произнес Пустовойт. - Ты же знаешь, я не
максималист. Трудно, очень трудно говорить с тобой!
Он отвернулся от Гамова. Эстафету спора перехватил Вудворт.
- А я буду говорить! - сейчас Вудворт возмутился не на шутку. - И не
позволю так отзываться о Маруцзяне. Я максималист, лидер моей партии мною
высоко чтим. Я не знаю другого такого же...
- ...Дурака и ничтожества, - хладнокровно повторил Гамов. - К
сожалению, по-иному назвать вашего лидера не могу. Теперь у вас две
возможности, Вудворт: вызвать меня на дуэль либо написать на меня донос.
Вызывать не советую: стреляю без промаха - сто раз проверено на
испытаниях. На дуэли все шансы на моей стороне.
- Есть еще третья возможность, - гневно отрезал Вудворт. - Прекратить
всякое знакомство с таким человеком, как вы, Гамов.
И он решительно отошел от Гамова. Гостиная в трехкомнатной квартире
Бара была просторная - на три кресла и шесть стульев. Вудворт прихватил
кружечку чая и уселся в дальнем углу, демонстрируя равнодушие ко всему,
что еще произойдет. Гамов проводил Вудворта насмешливым взглядом. На
Гамова насел Бар.
- Все, что ты нам наговорил тут, - вздор! И я это докажу.
- Ты все можешь доказать - и что черное бело, и что белое
черным-черно.
- Ограничусь пока тем, что белое - бело. Отвечай - можно ли начать
большую войну без подготовки? Без накопления материальных ресурсов,
резервов оружия, без скрытой мобилизации?
- Невозможно. Ну и что?
- А то, что такой подготовки нет. Мы ее не видим, а ведь ее скрыть
невозможно. Тебя это не убеждает?
- Убеждает в том, в чем я давно убежден: если Маруцзян и маршал
Комлин начинают большую войну, предварительно к ней не подготовившись, то
им нельзя управлять страной. Нас сокрушат.
Бар обратился к молчаливому Казимиру Штупе, военному метеорологу, я с
ним встречался в семье Павла Прищепы. Генерал Леонид Прищепа, отец Павла,
по должности соприкасался с метеорологической службой и благоволил к
молодому ученому. Павел с ним дружил.
- Надеюсь, Казимир, вы не выдадите государственных секретов, если
скажете, есть ли изменения в режиме метеорологических станций? Судя по
тому, что небо безоблачно и ветры не рыщут по равнинам, больших нарушений
погоды не ждать? Я верно оцениваю обстановку?
Штупа пожал плечами. Изменения в погоде могут произойти ежечасно.
Можно говорить лишь о запланированной стабильности климата, но не о
постоянстве ветра или дождя. Опасных нарушений метеообстановки пока не
происходит. И особых мер по сохранению климата не предписано. Кстати, на
ближайшие двое суток планируется отличная погода.
- Ты слышал, Гамов? - Бар любил побеждать в словесных перепалках и
умел это делать. - Нарушений климата не предвидится, а без этого крупная
война невозможна. В старину обходились шествованием пехоты и наступлениями
бронетанковых армий. Современная добротная война - это, прежде всего,
жестокая метеосхватка. Разве не так?
Гамов снова переменился - согнулся в кресле, криво усмехаясь. Он
вдруг словно бы постарел на десяток лет. Он не мог создать в себе такую
перемену искусственно. Его искренно терзали страшные предчувствия грядущих
событий.
- Добротная война? - сказал он горько. - Бессмысленная, так
правильней. Преступление перед человечеством, какого еще не бывало!
- Все войны по-своему преступны. Ибо приводят к гибели невинных и
непричастных людей. Ты это хотел сказать?
- Бессмысленная война, - повторил он. - Много было войн в истории, в
некоторых имелся свой смысл. А в той, что разразится, смысла нет. Она
бесцельна и потому преступна.
До этой минуты я только молчал и слушал. У меня не было своего мнения
