разнеслось, и зэки между собой потешались над духовным пастырем и хотели
писать письмо жене Шикина, да не знали адреса. Вместо того донесли
начальству.
Но свалить оперуполномоченного им не удалось. Генерал-майор Осколупов
выговаривал тогда Шикину не за сношения с секретаршей (это была область
моральных принципов секретарши) и не за то, что сношения происходили в
рабочее время (ибо день у майора Шикина был ненормированный), а лишь за то,
что узнали заключённые.
В понедельник двадцать шестого декабря майор Шикин пришёл на работу
немногим позже девяти часов утра, хотя если б он пришёл и к обеду -- никто б
ему не мог сделать замечания.
На третьем этаже против кабинета Яконова было в стене углубление или
тамбур, никогда не освещаемый электрической лампочкой, и из тамбура вели две
двери -- одна в кабинет Шикина, другая -- в партком. Обе двери были обтянуты
чёрной кожей и не имели надписей. Такое соседство дверей в тёмном тамбуре
было весьма удобно для Шикина: со стороны нельзя было доследить, куда именно
заныривали люди.
Сегодня, подходя к кабинету, Шикин встретился с секретарём парткома
Степановым, больным худым человеком в свинцово-поблескивающих очках.
Обменялись рукопожатием. Степанов тихо предложил:
-- Товарищ Шикин! -- Он никого не называл по имени-отчеству. -- Заходи,
шаров погоняем!
Приглашение относилось к парткомовскому настольному биллиарду. Шикин
иногда-таки заходил погонять шары, но сегодня много важных дел ждало его, и
он с достоинством покачал своею серебрящейся головой.
Степанов вздохнул и пошёл гонять шары сам с собой.
Войдя в кабинет, Шикин аккуратно положил портфель на стол. (Все бумаги
Шикина были секретные и совсекретные, держались в сейфе и никуда не
выносились, - но ходить без портфеля не воздействовало на умы. Поэтому он
носил в портфеле домой читать "Огонёк", "Крокодил" и "Вокруг света", на
которые самому подписываться обошлось бы в копеечку.) Затем прошёлся по
коврику, постоял у окна -- и назад к двери. Мысли будто ждали его, притаясь
тут, в кабинете, за сейфом, за шкафом, за диваном -- и теперь все разом
обступили и требовали к себе внимания.
Д'ел было!.. Дел было!..
Он растёр ладонями свой короткий седеющий ёжик. Во-первых, надо было
проверить важное начинание, обдуманное им в течении многих месяцев,
утверждённое недавно Яконовым, принятое к руководству, разъяснённое по
лабораториям, но ещё не налаженное. Это был новый порядок ведения секретных
журналов. Пытливо анализируя постановку бдительности в институте Марфино,
майор Шикин установил, и очень гордился этим, что по сути настоящей
секретности всё ещё нет! Правда, в каждой комнате стоят несгораемые стальные
шкафы в рост человека в количестве пятидесяти штук привезенные от
растрофеенной фирмы Лоренц; правда, все документы секретные, полусекретные и
лежавшие около секретных запираются в присутствии специальных дежурных в эти
шкафы на обеденный перерыв, на ужинный перерыв и на ночь. Но трагическое
упущение состоит в том, что запираются только законченные и незаконченные
работы. Однако, в стальные шкафы всё ещё не запираются проблески мысли,
первые догадки, неясные предположения -- именно то, из чего рождаются работы
будущего года, то есть, самые перспективные. Ловкому шпиону, разбирающемуся
в технике, достаточно проникнуть через колючую проволоку в зону, найти
где-нибудь в мусорном ящике клочок промокательной бумаги с таким чертежом
или схемой, потом выйти из зоны -- и уже американской разведкой перехвачено
направление нашей работы. Будучи человеком добросовестным, майор Шикин
однажды заставил дворника Егорова в своём присутствии разобрать весь
мусорный ящик во дворе. При этом нашлись две промоклых, смёрзшихся со снегом
и с золой бумажки, на которых явно были когда-то начерчены схемы. Шикин не
побрезговал взять эту дрянь за уголки и принести на стол к полковнику
Яконову. И Яконову некуда было деваться! Так был принят проект Шикина об
учреждении индивидуальных именных секретных журналов. Подходящие журналы
были немедленно приобретены на писчебумажных складах МГБ: они содержали по
двести больших страниц каждый, были пронумерованы, прошнурованы и
просургучены. Журналы предполагалось теперь раздать всем, кроме слесарей, то
карей и дворника. Вменялось в обязанность не писать ни на чём, кроме как на
страницах своего журнала. Помимо упразднения гибельных черновиков здесь было
ещё второе важное начинание: осуществлялся контроль за мыслью! Так как
каждый день в журнале должна проставляться дата, то теперь майор Шикин мог
проверить любого заключённого: много ли он думал в среду и сколько нового
придумал в пятницу. Двести пятьдесят таких журналов будут ещё двумястами
пятьюдесятью Шикиными, неотступно висящими над головой каждого арестанта.
Арестанты всегда хитры и ленивы, они всегда стараются не работать, если это
возможно. Рабочего проверяют по его продукции. А вот проверить инженера,
проверить учёного -- в этом и состояло изобретение майора Шикина! (Увы,
оперчекистам не дают сталинских премий.) Сегодня как раз и требовалось
проконтролировать, розданы ли журналы на руки и начато ли их заполнение.
Другая сегодняшняя забота Шикина была -- укомплектовать до конца список
заключённых на этап, намечаемый тюремным управлением на этих днях, и
уточнить, когда же именно обещают транспорт.
Ещё владело Шикиным грандиозно начатое им, но пока плохо продвигавшееся
"Дело о поломке токарного станка", -- когда десятеро заключённых
перетаскивали станок из 3-й лаборатории в мехмастерские, и станок дал
трещину в станине. За неделю следствия уже было исписано до восьмидесяти
страниц протоколов, но истина никак не выяснялась: арестанты попались все не
новички.
Ещё нужно было произвести следствие по поводу того, откуда взялась книга
Диккенса, о которой Доронин донёс, что её читали в полукруглой комнате, в
частности Абрамсон. Вызывать на допрос самого Абрамсона, повторника, было бы
потерей времени. Значит, надо было вызывать вольных из его окружения и сразу
пугануть их, что всё раскрыто, что он признался.
Так много было сегодня у Шикина дел! (И ведь он ещё не знал, что нового
ему расскажут осведомители! Он не знал, что ему предстояло разбираться в
глумлении над правосудием в форме спектакля "Суд над князем Игорем"!) Шикин
в отчаянии растёр себе виски и лоб, чтобы всё это множество мыслей
как-нибудь уложилось, осело.
Колеблясь с чего начать, Шикин решил выйти в массы, то есть пройтись
немного по коридору в надежде встретить какого-нибудь осведомителя, который
движением бровей даст понять, что у него донесение срочное, не ждущее явки
по графику.
Но едва он вышел к столу дежурного, как услышал разговор того по телефону
о какой-то новой группе.
Как? Возможна ли такая стремительность? За воскресенье, пока Шикина не
было, на объекте образовалась новая группа?
Дежурный рассказал.
Удар был крепок! -- приезжал замминистра, приезжали генералы -- а Шикина
на объекте не было! Досада овладела майором. Дать замминистра повод думать,
что Шикин не терзается о бдительности! И не предупредить, не отсоветовать
вовремя: нельзя же включать в столь ответственную группу этого проклятого
Рубина -- двурушника, человека насквозь фальшивого: клянётся, что верит в
победу коммунизма -- и отказывается стать осведомителем! Ещё эту
демонстративную бороду носит, мерзавец! Сбрить!
Спеша медленно, делая ножками в мальчиковых ботинках осторожные шажки,
крупноголовый Шикин направился к комнате 21.
Была, впрочем, управа и на Рубина: на днях он подал очередное прошение в
Верховный Суд о пересмотре дела. От Шикина зависело -- сопроводить прошение
похвальной характеристикой или гнусно-отрицательной (как прошлые разы).
Дверь щ 21 была сплошная, без стеклянных шибок. Майор толкнул, она
оказалась запертой. Он постучал. Не было слышно шагов, но дверь вдруг
приоткрылась. В её растворе стоял Смолосидов с недобрым чёрным чубом. Видя
Шикина, он не пошевельнулся и не раскрыл дверь шире.
-- Здравствуйте, -- неопределённо сказал Шикин, не привыкший к такому
приёму. Смолосидов был ещё более оперчекист, чем сам Шикин.
Чёрный Смолосидов с чуть отведенными кривыми руками стоял пригнувшись,
как боксёр. И молчал.
-- Я... Мне.. -- растерялся Шикин. -- Пустите, мне нужно познакомиться с
вашей группой.
Смолосидов отступил на полшага, и, продолжая загораживать собою комнату,
поманил Шикина. Шикин втиснулся в узкий раствор двери и оглянулся вслед
пальцу Смолосидова. На второй половинке двери изнутри была приколота
бумажка:
"Список лиц, допущенных в комнату 21.
1. Зам. министра МГБ -- Селивановский
2. Нач. Отдела -- генерал-майор Бульбанюк
3. Нач. Отдела -- генерал-майор Осколупов
4. Нач. группы -- инженер-майор Ройтман
5. Лейтенант Смолосидов
6. Заключённый Рубин
Утвердил министр Госбезопасности
Абакумов"
Шикин в благоговейном трепете отступил в коридор.
-- Мне бы.. Рубина вызвать... -- шёпотом сказал он.
-- Нельзя! -- так же шёпотом отклонил Смолосидов. И запер дверь.
Утром на свежем воздухе, коля дрова, Сологдин проверял в себе ночное
решение. Бывает, что мысли, безусловные ночью в полусне, оказываются
несостоятельными при свете утра.
Он не запомнил ни одного полена, ни одного удара - он думал.
Но недоспоренный спор мешал ему размышлять с ясностью. Всё новые и новые
хлёсткие доводы, вчера не высказанные Льву, сейчас с опозданием приходили в
голову.
Главная же осталась досада и горечь от вчерашнего нелепого поворота
спора, что Рубин как бы получал право быть судьёю в поступках Сологдина --
именно в том решении, которое сегодня предстояло принять. Можно было
вычеркнуть Лёвку Рубина из скрижали друзей, но нельзя было вычеркнуть
брошенный вызов. Он оставался и язвил. Он отнимал у Сологдина право на его
изобретение.
А вообще спор был очень полезен, как всякая борьба. Похвала -- это
выпускной клапан, она сбрасывает наше внутреннее давление, и потому всегда
нам вредна. Напротив, брань, даже самая несправедливая -- это всё топка
нашему котлу, это очень нужно.
Конечно, всему цветущему хочется жить. Дмитрий Сологдин, с незаурядными
способностями ума и тела, имел право на свою жатву, на свой отстой молочных
благ.
Но он сам вчера сказал: к высокой цели ведут только высокие средства.
Тюремное объявление за чаем Сологдин принял со светящейся усмешкой. Вот
ещё одно доказательство его предвидения. Он сам прервал переписку вовремя, и
жена не будет метаться в неизвестности.
А вообще крепчание тюремного режима лишний раз предупреждало, что вся
обстановка будет суроветь, и выхода из тюрьмы в виде так называемого "конца
срока" -- не будет.
Только если кто получит досрочку.
Или изобретение и досрочка, или -- не жить никогда.
В девять часов Сологдин одним из первых прошёл в толпе арестантов на
лестницу и поднялся в конструкторское бюро бравый, налитый молодостью, с
завивом белокурой бородки ("вот идёт граф Сологдин").
Его победно-сверкающие глаза встретили втягивающий взгляд Ларисы.
Как она рвалась к нему всю ночь! Как она радовалась сейчас иметь право
сидеть возле и любоваться им! Может быть, переброситься записочкой.
Но не таков был момент. Сологдин скрыл глаза в любезном поклоне и тут же
дал Еминой работу: надо сходить в мехмастерские и уточнить, сколько уже
выточено крепёжных болтиков по заказу 114. При этом он очень просил её
поспешить.
Лариса в тревоге и недоумении смотрела на него. Ушла.
