желтых соломенных шляпах, чуть не с зонтик величиной, зато без сюртуков
и жилетов, звали друг друга попросту: Билл, Бак, Хэнк, Джо и Энди, гово-
рили лениво и врастяжку и не могли обойтись без ругани. Почти что каждый
столбик подпирал какой-нибудь лодырь, засунув руки в карманы штанов; вы-
нимал он их оттуда только для того, чтобы почесаться или одолжить ко-
му-нибудь жвачку табаку. Все время только слышно было:
- Одолжи мне табачку, Хэнк!
- Не могу, у самого только на одну жвачку осталось. Попроси у Билла.
Может, Билл ему и даст, а может, соврет и скажет, что у его нет. Бы-
вают такие лодыри, что за душою у них нет ни цента, даже табаку ни крош-
ки. Эти только и пробавляются займами, иначе им и табаку никогда не ви-
дать. Лодырь обыкновенно говорит приятелю:
- Ты бы мне одолжил табачку, Джек, а то я только что отдал Бену Томп-
сону последнюю порцию.
И ведь всегда врет; разве только чужак попался бы на эту удочку, но
Джек здешний и потому отвечает:
- Ты ему дал табаку? Неужто? Кошкина бабушка ему дала, а не ты. Отдай
то, что брал у меня, Лейф Бакнер, тогда, так уж и быть, я тебе одолжу
тонны две и расписки с тебя не возьму.
- Да ведь я тебе один раз отдал долг!
- Да, отдал, - жвачек шесть. Занимал-то ты хороший табак, покупной, а
отдал самосад.
Покупной табак - это прессованный плиточный табак, но эти парни жуют
больше простой листовый, скрученный в жгуты. Когда они занимают табак,
то не отрезают, как полагается, ножом, а берут всю пачку в зубы и грызут
и в то же время рвут ее руками до тех пор, пока пачка не перервется по-
полам; тогда владелец пачки, глядя с тоской на возвращенный ему остаток,
Говорит иронически:
- Вот что: дай-ка ты мне жвачку, а себе возьми пачку.
Все улицы и переулки в городе - сплошная грязь; ничего другого там не
было и нет, кроме грязи, черной, как деготь, местами глубиной не меньше
фута, а уж два-три дюйма наверняка будет везде. Повсюду в ней валяются и
хрюкают свиньи. Глядишь, какая-нибудь свинья, вся в грязи, бредет лениво
по улице вместе со своими поросятами и плюхается как раз посреди дороги,
так что людям надо обходить ее кругом, и лежит, растянувшись во всю дли-
ну, зажмурив глаза и пошевеливая ушами, а поросята сосут ее, и вид у нее
такой довольный, будто ей за это жалованье платят. А лодырь уж тут как
тут и орет во все горло:
- Эй, пес! Возьми ее, возьми!
Свинья улепетывает с оглушительным визгом, а две-три собаки треплют
ее за уши, и сзади ее догоняют еще дюжины тричетыре; тут все лодыри
вскакивают с места и смотрят вслед, пока собаки не скроются из виду; им
смешно, и вообще они очень довольны, что вышел такой шум. Потом они
опять устраиваются и сидят до тех пор, пока собаки не начнут драться.
Ничем нельзя их так расшевелить и порадовать, как собачьей дракой, разве
только если смазать бездомную собачонку скипидаром и поджечь ее или на-
вязать ей на хвост жестянку, чтоб она бегала, пока не околеет.
На берегу реки некоторые домишки едва лепились над обрывом, все кри-
вые, кособокие, - того и гляди, рухнут в воду. Хозяева из них давно вые-
хали. Под другими берег обвалился, и угол дома повис в воздухе. Люди еще
жили в этих домах, но это было довольно опасно: иногда вдруг разом спол-
зала полоса земли с дом шириной. Случалось, что начинала оседать полоса
берега в целую четверть мили шириной, оседала да оседала понемножку, по-
ка наконец, как-нибудь летом, вся не сваливалась в реку. Таким городам,
как вот этот, приходится все время пятиться назад да назад, потому что
река их все время подтачивает.
Чем ближе к полудню, тем все больше и больше становилось на улицах
подвод и лошадей. Семейные люди привозили с собой обед из деревни и
съедали его тут же, на подводе. Виски тоже выпито было порядком, и я ви-
дел три драки. Вдруг кто-то закричал:
- Вот идет старик Боге! Он всегда приезжает из деревни раз в месяц,
чтобы нализаться как следует. Вот он, ребята!
Все лодыри обрадовались; я подумал, что они, должно быть, привыкли
потешаться над этим Богсом. Один из них заметил:
- Интересно, кого он нынче собирается исколотить и стереть в порошок?
Если б он расколотил всех тех, кого собирался расколотить за последние
двадцать лет, то-то прославился бы!
Другой сказал:
- Хорошо бы, старик Богс мне пригрозил, тогда бы я уж знал, что про-
живу еще лет тысячу.
Тут этот самый Богс промчался мимо нас верхом на лошади, с криком и
воплями, как индеец:
- Прочь с дороги! Я на военной тропе, скоро гроба подорожают!
Он был здорово выпивши и едва держался в седле; на вид ему было за
пятьдесят, и лицо у него было очень красное. Все над ним смеялись, кри-
чали ему что-то и дразнили его, а он отругивался, говорил, что дойдет и
до них очередь, тогда он ими займется, а сейчас ему некогда. Он приехал
в город для того, чтобы убить полковника Шерборна, и девиз у него такой:
"Сперва дело, а пустяки потом".
Увидев меня, он подъехал поближе и спросил:
- Ты откуда, мальчик? К смерти приготовился или нет?
Потом двинулся дальше. Я было испугался, но какой-то человек сказал:
- Это он просто так; когда напьется, он всегда такой. Первый дурак во
всем Арканзасе, а вовсе не злой, - мухи не обидит ни пьяный, ни трезвый.
Богс подъехал к самой большой из городских лавок, нагнулся, загляды-
вая под навес, и крикнул:
- Выходи сюда, Шерборн! Выходи, давай встретимся лицом к лицу, обман-
щик! Ты мне нужен, собака, и так я не уеду, вот что!
И пошел и пошел: ругал Шерборна на чем свет стоит, говорил все, что
только на ум взбредет, а вся улица слушала и смеялась и подзадоривала
его. Из лавки вышел человек лет этак пятидесяти пяти, с гордой осанкой,
и одет он был хорошо, лучше всех в городе; толпа расступилась перед ним
и дала ему пройти. Он сказал Богсу очень спокойно, с расстановкой:
- Мне это надоело, но я еще потерплю до часу дня. До часу дня - за-
метьте, но не дольше. Если вы обругаете меня хотя бы один раз после это-
го, я вас отыщу где угодно.
Потом он повернулся и ушел в лавку. Толпа, видно, сразу протрезви-
лась: никто не шелохнулся, и смеху больше не было. Боге проехался по
улице, все так же ругая Шерборна, но довольно скоро повернул обратно;
остановился перед лавкой, а сам все ругается. Вокруг него собрался на-
род, хотели его унять, но он никак не унимался; ему сказали, что уже без
четверти час и лучше ему ехать домой, да поживее. Но толку из этого не
вышло. Он все так же ругался, бросил свою шляпу в грязь и проехался по
ней, а потом опять поскакал по улице во весь опор, так что развевалась
его седая грива. Все, кто только мог, старались сманить его с лошади,
чтобы посадить под замок для вытрезвления, но ничего не вышло - он все
скакал по улице к ругал Шерборна. Наконец кто-то сказал:
- Сходите за его дочерью! Скорей приведите его дочь! Иной раз он ее
слушается. Если кто-нибудь может его уговорить, так это только она.
Кто-то пустился бегом. Я прошел немного дальше по улице остановился.
Минут через пять или десять Богс является опять, только уже не на лоша-
ди. Он шел по улице шатаясь, с непокрытой головой, а двое приятелей дер-
жали его за руки и подталкивали. Он присмирел, и вид у него был встрево-
женный; он не то чтоб упирался - наоборот, словно сам себя подталкивал.
Вдруг кто-то крикнул: "Богс! "
Я обернулся поглядеть, кто это крикнул, а это был тот самый полковник
Шерборн. Он стоял неподвижно посреди улицы, и в руках у него был двуст-
вольный пистолет со взведенными курками, - он не целился, а просто так
держал его дулом кверху. В ту же минуту я увидел, что к нам бежит моло-
денькая девушка, а за ней двое мужчин. Богс и его приятели обернулись
посмотреть, кто это его зовет, и как только увидели пистолет, оба прия-
теля отскочили в сторону, а пистолет медленно опустился, так что оба
ствола со взведенными курками глядели в цель, Боге вскинул руки кверху и
крикнул:
- О господи! Не стреляйте!
Бах! - раздался первый выстрел, и Богс зашатался, хватая руками воз-
дух. Бах! - второй выстрел, и он, раскинув руки, повалился на землю, тя-
жело и неуклюже. Молодая девушка вскрикнула, бросилась к отцу и упала на
его тело, рыдая в крича:
- Он убил его, убил!
Толпа сомкнулась вокруг них; люди толкали и теснили друг друга, вытя-
гивали шею и старались получше все рассмотреть, а стоявшие внутри круга
отталкивали и кричали:
- Назад! Назад! Посторонитесь, ему нечем дышать!
Полковник Шерборн бросил пистолет на землю, повернулся и пошел прочь.
Богса понесли в аптеку поблизости; толпа все так же теснилась вокруг,
весь город шел за ним, и я протиснулся вперед и занял хорошее местечко
под окном, откуда мне было видно Богса. Его положили на пол, подсунули
ему под голову толстую Библию, а другую раскрыли и положили ему на
грудь: только сначала расстегнули ему рубашку, так что я видел, куда по-
пала одна пуля. Он вздохнул раз десять, и Библия у него на груди подни-
малась, когда он вдыхал воздух, и опять опускалась, когда выдыхал, а по-
том он затих - умер. Тогда оторвали от него дочь - она все рыдала и пла-
кала - и увели ее. Она была лет шестнадцати, такая тихая и кроткая,
только очень бледная от страха.
Ну, скоро здесь собрался весь город, толкаясь, теснясь в силясь проб-
раться поближе к окну и взглянуть на тело убитого, но те, кто раньше за-
нял место, не уступали, хотя люди за их спиной твердили все время:
- Слушайте, ведь вы же посмотрели, и будет с вас. Это несправедливо!
Право, нехорошо, что вы там стоите все время и не даете другим взгля-
нуть! Другим тоже хочется не меньше вашего!
Они начали переругиваться, а я решил улизнуть; думаю, как бы чего не
вышло. На улицах было полно народу, и все, видно, очень встревожились.
Все, кто видел, как стрелял полковник, рассказывали, как было дело; вок-
руг каждого такого рассказчика собралась целая толпа, и все они стояли,
вытягивая шеи и прислушиваясь. Один долговязый, худой человек о длинными
волосами и в белом плюшевом цилиндре, сдвинутом на затылок, отметил на
земле палкой с загнутой ручкой то место, где стоял Боге, и то, где стоял
полковник, а люди толпой ходили за ним от одного места к другому и сле-
дили за всем, что он делает, и кивали головой в знак того, что все пони-
мают, и даже нагибались, уперев руки в бока, и глядели, как он отмечает
эти места палкой. Потом он выпрямился и стал неподвижно на том месте,
где стоял Шерборн, нахмурился, надвинул шапку на глаза и крикнул: "Бо-
ге!" - а потом прицелился палкой: бах! - и пошатнулся, и опять бах! - и
упал на спину. Те, которые все видели, говорили, что он изобразил точка
в точку, как было, говорили, что именно так все и произошло. Человек де-
сять вытащили свои бутылки с виски и принялись его угощать.
Ну, тут кто-то крикнул, что Шерборна надо бы линчевать. Через ка-
кую-нибудь минуту все повторяли то же, и толпа повалила дальше с ревом и
криком, обрывая по дороге веревки для белья, чтобы повесить на них пол-
ковника.
ГЛАВА XXII
Они повалили к дому Шерборна, вопя и беснуясь, как индейцы, и сбили
бы с ног и растоптали в лепешку всякого, кто попался бы на дороге.
Мальчишки с визгом мчались впереди, ища случая свернуть в сторону; изо
всех окон высовывались женские головы; на всех деревьях сидели негритя-
та; из-за заборов выглядывали кавалеры и девицы, а как только толпа под-
ходила поближе, они очертя голову бросались кто куда. Многие женщины и
девушки дрожали и плакали, перепугавшись чуть не до смерти.
Толпа сбилась в кучу перед забором Шерборна, и шум стоял такой, что
самого себя нельзя было расслышать. Дворик был небольшой, футов в двад-
цать. Кто-то крикнул:
- Ломайте забор! Ломайте забор!
Послышались скрип, треск и грохот, ограда рухнула, и передние ряды
