Алексей Толстой
Гиперболоид инженера Гарина
Изд. "Худ. лит. ", Москва, 1983 г., собр. соч., т. 4
OCR Палек, 1998 г.
Этот роман написан в 1926-1927 годах Переработан, со включением новых
глав, в 1937 году
В этом сезоне деловой мир Парижа собирался к завтраку в гостиницу
"Мажестик". Там можно было встретить образцы всех наций, кроме французс-
кой. Там между блюдами велись деловые разговоры и заключались сделки под
звуки оркестра, хлопанье пробок и женское щебетанье.
В великолепном холле гостиницы, устланном драгоценными коврами, близ
стеклянных крутящихся дверей, важно прохаживался высокий человек, с се-
дой головой и энергичным бритым лицом, напоминающим героическое прошлое
Франции. Он был одет в черный широкий фрак, шелковые чулки и лакирован-
ные туфли с пряжками. На груди его лежала серебряная цепь. Это был вер-
ховный швейцар, духовный заместитель акционерного общества, эксплуатиру-
ющего гостиницу "Мажестик".
Заложив за спину подагрические руки, он останавливался перед стеклян-
ной стеной, где среди цветущих в зеленых кадках деревьев и пальмовых
листьев обедали посетители. Он походил в эту минуту на профессора, изу-
чающего жизнь растений и насекомых за стенкой аквариума.
Женщины были хороши, что и говорить. Молоденькие прельщали моло-
достью, блеском глаз: синих - англосаксонских, темных, как ночь, - южно-
американских, лиловых - французских. Пожилые женщины приправляли, как
острым соусом, блекнущую красоту необычайностью туалетов.
Да, что касается женщин, - все обстояло благополучно. Но верховный
швейцар не мог того же сказать о мужчинах, сидевших в ресторане.
Откуда, из каких чертополохов после войны вылезли эти жирненькие мо-
лодчики, коротенькие ростом, с волосатыми пальцами в перстнях, с воспа-
ленными щеками, трудно поддающимися бритве?
Они суетливо глотали всевозможные напитки с утра до утра. Волосатые
пальцы их плели из воздуха деньги, деньги, деньги... Они ползли из Аме-
рики по преимуществу, из проклятой страны, где шагают по колена в золо-
те, где собираются по дешевке скупить весь добрый старый мир.
К подъезду гостиницы бесшумно подкатил рольсройс - длинная машина с
кузовом из красного дерева. Швейцар, бренча цепью, поспешил к крутящимся
дверям.
Первым вошел желтовато-бледный человек небольшого роста, с черной,
коротко подстриженной бородой, с раздутыми ноздрями мясистого носа. Он
был в мешковатом длинном пальто и в котелке, надвинутом на брови.
Он остановился, брюзгливо поджидая спутницу, которая говорила с моло-
дым человеком, выскочившим навстречу автомобилю из-за колонны подъезда.
Кивнув ему головой, она прошла сквозь крутящиеся двери. Это была знаме-
нитая Зоя Монроз, одна из самых шикарных женщин Парижа. Она была в белом
суконном костюме, обшитом на рукавах, от кисти до локтя, длинном мехом
черной обезьяны. Ее фетровая маленькая шапочка была создана великим Кол-
ло. Ее движения были уверенны и небрежны. Она была красива, тонкая, вы-
сокая, с длинной шеей, с немного большим ртом, с немного приподнятым но-
сом. Синевато-серые глаза ее казались холодными и страстными.
- Мы будем обедать, Роллинг? - спросила она человека в котелке.
- Нет. Я буду с ним говорить до обеда.
Зоя Монроз усмехнулась, как бы снисходительно извиняя резкий тон от-
вета. В это время в дверь проскочил молодой человек, говоривший с. Зоей
Монроз у автомобиля. Он был в распахнутом стареньком пальто, с тростью и
мягкой шляпой в руке. Возбужденное лицо его было покрыто веснушками.
Редкие жесткие усики точно приклеены. Он намеревался, видимо, поздоро-
ваться за руку, но Роллинг, не вынимая рук из карманов пальто, сказал
еще резче:
- Вы опоздали на четверть часа, Семенов.
- Меня задержали... По нашему же делу... Ужасно Извиняюсь... Все уст-
роено... Они согласны... Завтра могут выехать в Варшаву...
- Если вы будете орать на всю гостиницу, вас выведут, - сказал Рол-
линг, уставившись на него мутноватыми глазами, не обещающими ничего доб-
рого.
- Простите - я шепотом... В Варшаве все уже подготовлено: паспорта,
одежда, оружие и прочее. В первых числах апреля они перейдут границу...
- Сейчас я и мадемуазель Монроз будем обедать, - сказал Роллинг, - вы
поедете к этим господам и передадите им, что я желаю их видеть сегодня в
начале пятого. Предупредите, что, если они вздумают водить меня за нос,
- я выдам их полиции...
Этот разговор происходил в начале мая 192... года. В Ленинграде на
рассвете, близ бонов гребной школы, на реке Крестовке остановилась двух-
весельная лодка.
Из нее вышли двое, и у самой воды произошел у них короткий разговор,
- говорил только один - резко и повелительно, другой глядел на полновод-
ную, тихую, темную реку. За чащами Крестовского острова, в ночной сине-
ве, разливалась весенняя заря.
Затем эти двое наклонились над лодкой, огонек спички осветил их лица.
Они вынули со дна лодки свертки, и тот, кто молчал, взял их и скрылся в
лесу, а тот, кто говорил, прыгнул в лодку, оттолкнулся от берега и то-
ропливо заскрипел уключинами. Очертание гребущего человека прошло через
заревую полосу воды и растворилось в тени противоположного берега. Не-
большая волна плеснула на боны.
Спартаковец Тарашкин, "загребной" на гоночной распашной гичке, дежу-
рил в эту ночь в клубе. По молодости лет и весеннему времени, вместо то-
го чтобы безрассудно тратить на спанье быстролетные часы жизни, Тарашкин
сидел над сонной водой на бонах, обхватив коленки.
В ночной тишине было о чем подумать. Два лета подряд проклятые моск-
вичи, не понимающие даже запаха настоящей воды, били гребную школу на
одиночках, на четверках и на восьмерках. Это было обидно.
Но спортсмен знает, что поражение ведет к победе Это одно, да еще,
пожалуй, прелесть весеннего рассвета, пахнущего острой травкой и мокрым
деревом, поддерживали в Тарашкине присутствие духа, необходимое для тре-
нировки перед большими июньскими гонками.
Сидя на бонах, Тарашкин видел, как пришвартовалась и затем ушла двух-
весельная лодка. Тарашкин относился спокойно к жизненным явлениям. Но
здесь показалось ему странным одно обстоятельство: двое высадившиеся на
берегу были похожи друг на друга, как два весла. Одного роста, одеты в
одинаковые широкие пальто, у обоих мягкие шляпы, надвинутые на лоб, и
одинаковая остренькая бородка.
Но, в конце концов, в республике не запрещается шататься по ночам, по
суху и по воде, со своим двойником. Тарашкин, наверно, тут же бы и забыл
о личностях с острыми бородками, если бы не странное событие, происшед-
шее в то же утро поблизости гребной школы в березовом леску в полуразва-
лившейся дачке с заколоченными окнами.
Когда из розовой зари над зарослями островов поднялось солнце, Тараш-
кин хрустнул мускулами и пошел во двор клуба собирать щепки. Время было
шестой час в начале. Стукнула калитка, и по влажной дорожке, ведя вело-
сипед, подошел Василий Витальевич Шельга.
Шельга был хорошо тренированный спортсмен, мускулистый и легкий,
среднего роста, с крепкой шеей, быстрый, спокойный и осторожный. Он слу-
жил в уголовном розыске и спортом занимался для общей тренировки.
- Ну, как дела, товарищ Тарашкин? Все в порядке? - спросил он, ставя
велосипед у крыльца. - Приехал повозиться немного... Смотри - мусор, ай,
ай.
Он снял гимнастерку, закатал рукава на худых мускулистых руках и при-
нялся за уборку клубного двора, еще заваленного материалами, оставшимися
от ремонта бонов.
- Сегодня придут ребята с завода, - за одну ночь заведем порядок, -
сказал Тарашкин. - Так как же, Василий Витальевич, записываетесь в ко-
манду на шестерку?
- Не знаю, как и быть, - сказал Шельга, откатывая смоляной бочонок, -
москвичей, с одной стороны, бить нужно, с другой - боюсь, не смогу быть
аккуратным... Смешное дело одно у нас навертывается.
- Опять насчет бандитов что-нибудь?
- Нет, поднимай выше - уголовщина в международном масштабе.
- Жаль, - сказал Тарашкин, - а то бы погребли.
Выйдя на боны и глядя, как по всей реке играют солнечные зайчики,
Шельга стукнул черенком метлы и вполголоса позвал Тарашкина:
- Вы хорошо знаете, кто тут живет поблизости на дачах?
- Живут кое-где зимогоры.
- А никто не переезжал в одну из этих дач в середине марта?
Тарашкин покосился на солнечную реку, почесал ногтями ноги другую но-
гу.
- Вон в том лесишке - заколоченная дача, - сказал он, - недели четыре
назад, это я помню, гляжу - из трубы дым. Мы так и подумали - не то там
беспризорные, не то бандиты.
- Видели кого-нибудь с той дачи?
- Постойте, Василий Витальевич. Их-то я, должно быть, и видел сегод-
ня.
И Тарашкин рассказал о двух людях, причаливших на рассвете к болотис-
тому берегу.
Шельга поддакивал: "так, так", острые глаза его стали как щелки.
- Пойдем, покажи дачу, - сказал он и тронул висевшую сзади на ремне
кобуру револьвера.
Дача в чахлом березовом леску казалась необитаемой, - крыльцо сгнило,
окна заколочены досками поверх ставен. В мезонине выбиты стекла, углы
дома под остатками водосточных труб поросли мохом, под подоконниками
росла лебеда.
- Вы правы - там живут, - сказал Шельга, осмотрев дачу из-за де-
ревьев, потом осторожно обошел ее кругом. - Сегодня здесь были... Но за
каким дьяволом им понадобилось лазить в окошко? Тарашкин, идите-ка сюда,
здесь что-то неладно.
Они быстро подошли к крыльцу. На нем были видны следы ног. Налево от
крыльца на окне висела боком ставня - свежесорванная. Окно раскрыто
внутрь. Под окном, на влажном песке - опять отпечатки ног. Следы
большие, видимо, тяжелого человека, и другие - поменьше, узкие - носками
внутрь.
- На крыльце следы другой обуви, - сказал Шельга.
Он заглянул в окно, тихо свистнул, позвал: "Эй, дядя, у вас окошко
отворено, кабы чего не унесли" Никто не ответил. Из полутемной комнаты
тянуло сладковатым неприятным запахом.
Шельга позвал громче, поднялся на подоконник, вынул револьвер и мягко
спрыгнул в комнату. Полез за ним и Тарашкин.
Первая комната была пустая, под ногами валялись битые кирпичи, штука-
турка, обрывки газет. Полуоткрытая дверь вела в кухню. Здесь на плите
под ржавым колпаком, на столах и табуретах стояли примусы, фарфоровые
тигли, стеклянные, металлические реторты, банки и цинковые ящики. Один
из примусов еще шипел, догорая.
Шельга опять позвал: "Эй, дядя!" Покачал головой и осторожно притво-
рил дверь в полутемную комнату, прорезанную плоскими, сквозь щели ста-
вен, лучами солнца.
- Вот он! - сказал Шельга.
В глубине комнаты на железной кровати, навзничь, лежал одетый чело-
век. Руки его были закинуты за голову и прикручены к прутьям кровати.
Ноги обмотаны веревкой. Пиджак и рубашка на груди разорваны. Голова не-
естественно запрокинута, остро торчала бородка.
- Ага, вот они как его, - сказал Шельга, осматривая под соском убито-
го до рукоятки загнанный финский нож - Пытали... Смотрите...
- Василий Витальевич, это тот самый, кто на лодке приплыл. Его не
больше как часа полтора назад убили.
- Будьте здесь, караульте, ничего не трогать, никого не пускать, -
слышите, Тарашкин?
Через несколько минут Шельга говорил по телефону из клуба:
- Наряд на вокзалы... Проверять всех пассажиров. Наряды по всем гос-
тиницам. Проверить всех, кто возвратился между шестью и восемью утра.
Агента и собаку в мое распоряжение.
До прибытия собаки-ищейки Шельга приступил к тщательному осмотру да-
чи, начиная с чердака.
Повсюду валялся мусор, битое стекло, обрывки обоев, ржавые банки от
консервов. Окна затянуты паутиной, в углах - плесень, грибы. Дача, види-
мо, была заброшена еще с 1918 года. Обитаемыми оказались только кухня и
комната с железной кроватью. Нигде ни признака удобств, никаких остатков
еды, кроме найденной в кармане убитого французской булки и куска чайной
