будь, что вы молчите". И как только начинали говорить, он закрывал глаза
и выражал усталость, равнодушие и отвращение.
На десятый день после приезда в город Кити заболела. У нее сделалась
головная боль, рвота, и она все утро не могла встать с постели.
Доктор объяснил, что болезнь произошла от усталости, волнения, и пред-
писал ей душевное спокойствие.
После обеда, однако, Кити встала и пошла, как всегда, с работой к
больному. Он строго посмотрел на нее, когда она вошла, и презрительно
улыбнулся, когда она сказала, что была больна. В этот день он беспрес-
танно сморкался и жалобно стонал.
- Как вы себя чувствуете? - спросила она его.
- Хуже, - с трудом проговорил он. - Больно!
- Где больно?
- Везде.
- Нынче кончится, посмотрите, - сказала Марья Николаевна хотя и шепо-
том, но так, что больной, очень чуткий, как замечал Левин, должен был
слышать ее. Левин зашикал на нее и оглянулся на больного. Николай слы-
шал; но эти слова не произвели на него никакого впечатления. Взгляд его
был все тот же укоризненный и напряженный.
- Отчего вы думаете? - спросил Левин ее, когда она вышла за ним в ко-
ридор.
- Стал обирать себя, - сказала Марья Николаевна.
- Как обирать?
- Вот так, - сказала она, обдергивая складки своего шерстяного платья.
Действительно, он заметил, что во весь этот день больной хватал на себе
и как будто хотел сдергивать что-то.
Предсказание Марьи Николаевны было верно. Больной к ночи уже был не в
силах поднимать рук и только смотрел пред собой, не изменяя внимательно
сосредоточенного выражения взгляда. Даже когда брат или Кити наклонялись
над ним, так, чтоб он мог их видеть, он так же смотрел. Кити послала за
священником, чтобы читать отходную.
Пока священник читал отходную, умирающий не показывал никаких призна-
ков жизни; глаза были закрыты. Левин, Кити и Марья Николаевна стояли у
постели. Молитва еще не была дочтена священником, как умирающий потянул-
ся, вздохнул и открыл глаза. Священник, окончив молитву, приложил к хо-
лодному лбу крест, потом медленно завернул его в епитрахиль и, постояв
еще молча минуты две, дотронулся до похолодевшей и бескровной огромной
руки.
- Кончился, - сказал священник и хотел отойти; но вдруг слипшиеся усы
мертвеца шевельнулись, и ясно в тишине послышались из глубины груди оп-
ределенно резкие звуки:
- Не совсем... Скоро.
И через минуту лицо просветлело, под усами выступила улыбка, и собрав-
шиеся женщины озабоченно принялись убирать покойника.
Вид брата и близость смерти возобновили в душе Левина то чувство ужаса
пред неразгаданностью и вместе близостью и неизбежностью смерти, которое
охватило его в тот осенний вечер, когда приехал к нему брат. Чувство это
теперь было еще сильнее, чем прежде; еще менее, чем прежде, он чувство-
вал себя способным понять смысл смерти, и еще ужаснее представлялась ему
ее неизбежность; но теперь, благодаря близости жены, чувство это не при-
водило его в отчаяние: он, несмотря на смерть, чувствовал необходимость
жить и любить. Он чувствовал, что любовь спасала его от отчаяния и что
любовь эта под угрозой отчаяния становилась еще сильнее и чище.
Не успела на его глазах совершиться одна тайна смерти, оставшаяся не-
разгаданной, как возникла другая, столь же неразгаданная, вызывавшая к
любви и жизни.
Доктор подтвердил свои предположения насчет Кити. Нездоровье ее была
беременность.
XXI
С той минуты, как Алексей Александрович понял из объяснений с Бетси и
со Степаном Аркадьичем, что от него требовалось только того, чтоб он ос-
тавил свою жену в покое, не утруждая ее своим присутствием, и что сама
жена его желала этого, он почувствовал себя столь потерянным, что не мог
ничего сам решить, не знал сам, чего он хотел теперь, и, отдавшись в ру-
ки тех, которые с таким удовольствием занимались его делами, на все от-
вечал согласием. Только когда Анна уже уехала из его дома и англичанка
прислала спросить его, должна ли она обедать с ним, или отдельно, он в
первый раз понял ясно свое положение и ужаснулся ему.
Труднее всего в этом положении было то, что он никак не мог соединить
и примирить своего прошедшего с тем, что теперь было. Не то прошедшее,
когда он счастливо жил с женой, смущало его, Переход от того прошедшего
к знанию о неверности жены он страдальчески пережил уже; состояние это
было тяжело, но было понятно ему. Если бы жена тогда, объявив о своей
неверности, ушла от него, он был бы огорчен, несчастлив, но он не был бы
в том для самого себя безвыходном непонятном положении, в каком он
чувствовал себя теперь. Он не мог теперь никак примирить свое недавнее
прощение, свое умиление, свою любовь к больной жене и чужому ребенку с
тем, что теперь было, то есть с тем, что, как бы в награду за все это,
он теперь очутился один, опозоренный, осмеянный, никому не нужный и все-
ми презираемый.
Первые два дня после отъезда жены Алексей Александрович принимал про-
сителей, правителя дел, ездил в комитет и выходил обедать в столовую,
как и обыкновенно. Не давая себе отчета, для чего он это делает, он все
силы своей душн напрягал в эти два дня только на то, чтоб иметь вид спо-
койный и даже равнодушный. Отвечая на вопросы о том, как распорядиться с
вещами и комнатами Анны Аркадьевны, он делал величайшие усилия над со-
бой, чтоб иметь вид человека, для которого случившееся событие не было
непредвиденным и не имеет в себе ничего выходящего из ряда обыкновенных
событий, и он достигал своей цели: никто не мог заметить в нем признаков
отчаяния. Но на второй день после отъезда, когда Корней подал ему счет
из модного магазина, который забыла заплатить Анна,и доложил, что при-
казчик сам тут, Алексей Александрович велел позвать приказчика.
- Извините, ваше превосходительство, что осмеливаюсь беспокоить вас.
Но если прикажете обратиться к ее превосходительству, то не благоволите
ли сообщить их адрес.
Алексей Александрович задумался, как показалось приказчику, и вдруг,
повернувшись, сел к столу. Опустив голову на руки, он долго сидел в этом
положении, несколько раз пытался заговорить и останавливался.
Поняв чувства барина, Корней попросил приказчика прийти в другой раз.
Оставшись опять один, Алексей Александрович понял, что он не в силах бо-
лее выдерживать роль твердости и спокойствия. Он велел отложить дожидав-
шуюся карету, никого не велел принимать и не вышел обедать.
Он почувствовал, что ему не выдержать того всеобщего напора презрения
и ожесточения, которые он ясно видел на лице и этого приказчика, и Кор-
нея, и всех без исключения, кого он встречал в эти два дня. Он чувство-
вал, что не может отвратить от себя ненависти людей, потому что нена-
висть эта происходила не оттого, что он был дурен (тогда бы он мог ста-
раться быть лучше), но оттого, что он постыдно и отвратительно несчаст-
лив. Он знал, что за это, за то самое, что сердце его истерзано, они бу-
дут безжалостны к нему. Он чувствовал, что люди уничтожат его, как соба-
ки задушат истерзанную, визжащую от боли собаку. Он знал, что единствен-
ное спасение от людей - скрыть от них свои раны, и он это бессознательно
пытался делать два дня, но теперь почувствовал себя уже не в силах про-
должать эту неравную борьбу.
Отчаяние его еще усиливалось сознанием, что он был совершенно одинок
со своим горем. Не только в Петербурге у него не было ни одного челове-
ка, кому бы он мог высказать все, что испытывал, кто бы пожалел его не
как высшего чиновника, не как члена общества, но просто как страдающего
человека; но и нигде у него не было такого человека.
Алексей Александрович рос сиротой. Их было два брата. Отца они не пом-
нили, мать умерла, когда Алексею Александровичу было десять лет. Состоя-
ние было маленькое. Дядя Каренин, важный чиновник и когда-то любимец по-
койного императора, воспитал их.
Окончив курсы в гимназии и университете с медалями, Алексей Александ-
рович с помощью дяди тотчас стал на видную служебную дорогу и с той поры
исключительно отдался служебному честолюбию. Ни в гимназии, ни в универ-
ситете, ни после на службе Алексей Александрович не завязал ни с кем
дружеских отношений. Брат был самый близкий ему по душе человек, но он
служил по министерству иностранных дел, жил всегда за границей, где он и
умер скоро после женитьбы Алексея Александровича.
Во время его губернаторства тетка Анны, богатая губернская барыня,
свела хотя немолодого уже человека, но молодого губернатора со своею
племянницей и поставила его в такое положение, что он должен был или
высказаться, или уехать из города. Алексей Александрович долго колебал-
ся. Столько же доводов было тогда за этот шаг, сколько и против, и не
было того решительного повода, который бы заставил его изменить своему
правилу: воздерживаться в сомнении; но тетка Анны внушила ему через зна-
комого, что он уже компрометировал девушку и что долг чести обязывает
его сделать предложение. Он сделал предложение и отдал невесте и жене
все то чувство, на которое был способен.
Та привязанность, которую он испытывал к Анне, исключила в его душе
последние потребности сердечных отношений к людям. И теперь изо всех его
знакомых у него не было никого близкого. Много было того, что называется
связями; но дружеских отношений не было. Было у Алексея Александровича
много таких людей, которых он мог позвать к себе обедать, попросить об
участии в интересовавшем его деле, о протекции какому-нибудь искателю, с
которыми он мог обсуждать откровенно действия других лиц и высшего пра-
вительства; но отношения к этим лицам были заключены в одну твердо опре-
деленную обычаем и привычкой область, из которой невозможно было выйти.
Был один университетский товарищ, с которым он сблизился после и с кото-
рым он мог бы поговорить о личном горе; но товарищ этот был попечителем
в дальнем учебном округе. Из лиц же, бывших в Петербурге, ближе и воз-
можнее всех были правитель канцелярии и доктор.
Михаил Васильевич Слюдин, правитель дел, был простой, умный, добрый и
нравственный человек, и в нем Алексей Александрович чувствовал личное к
себе расположение; но пятилетняя служебная их деятельность положила меж-
ду ними преграду для душевных объяснений.
Алексей Александрович, окончив подписку бумаг, долго молчал, взгляды-
вая на Михаила Васильевича,и несколько раз пытался, но не мог загово-
рить. Он приготовил уже фразу: "Вы слышали о моем горе?" Но кончил тем,
что сказал, как и обыкновенно: "Так вы это приготовите мне", - и с тем
отпустил его.
Другой человек был доктор, который тоже был хорошо расположен к нему;
но между ними уже давно было молчаливым соглашением признано, что оба
завалены делами и обоим надо торопиться.
О женских своих друзьях и о первейшем из них, о графине Лидии Иванов-
не, Алексей Александрович не думал. Все женщины, просто как женщины, бы-
ли страшны и противны ему.
XXII
Алексей Александрович забыл о графине Лидии Ивановне, но она не забыла
его. В эту самую тяжелую минуту одинокого отчаяния она приехала к нему и
без доклада вошла в его кабинет. Она застала его в том же положении, в
котором он сидел, опершись головой на обе руки.
- J'ai force la consigne, - сказала она,входя быстрыми шагами и тяжело
дыша от волнения и быстрого движения. - Я все слышала! Алексей Александ-
рович! Друг мой! - продолжала она, крепко обеими руками пожимая его руку
и глядя ему в глаза своими прекрасными задумчивыми глазами.
Алексей Александрович, хмурясь, привстал и, выпростав от нее руку,
подвинул ей стул.
- Не угодно ли, графиня? Я не принимаю, потому что я болен, графиня, -
сказал он, и губы его задрожали.
- Друг мой! - повторила графиня Лидия Ивановна, не спуская с него
глаз, и вдруг брови ее поднялись внутренними сторонами, образуя треу-
