красных и белыми в эпоху белых. Если бы знать, к чему стремится в конце
концов Каан, и если бы он составил описок своих планов и целей, то кличка
консерватора, которой его так метко характеризует Хард, звучала бы совсем
по другому. Но, во всяком случае, мы узнаем от Харда: "Господин Каан на
стороне консерваторов". "На другой стороне, - говорит Хард, - находится
Роза Пастор Стокес".
После этого он называет еще Мориса Хиллкита. По его определению, это уже
радикалы. К ним он прибавляет двух неевреев, Евгения Дебс и Билля Хайвуд и
дает такое освещение, будто они оба - много более влиятельные люди, чем
двое первых. Те, кто занимался новейшими политическими комбинациями, - а
Хард, кажется, в течение долгого времени находился в их числе, - думают об
этом иначе. Ни Дебс, ни Хайвуд за всю свою жизнь не могли бы создать
фракции, обладающей таким громадным влиянием, как госпожа Стокес и Хиллкит:
уже от них Дебс и Хайвуд получили свое влияние. Если внимательно изучать
социальные течения в Соединенных Штатах, то каждый сведущий человек,
подобно самому Харду в его статье, наткнется на еврейские имела. Как, в
самом деле, поучительно, что там, где он называет вождей так называемого
консерватизма и радикализма, он вынужден приводить еврейские имена. На
основании его данных читатель в праве сказать, что обе политические группы
Соединенных Штатов на поводу у евреев.
Но это еще не все.
"Человек, который работает более, чем кто-либо другой, чтобы охранить
американских рабочих от радикализма, есть еврей - Самуил Гомперс". Этот
факт читатель должен себе заметить: американские рабочие руководятся
евреем. И далее "профессиональный союз рабочих по изготовлению готового
платья, союз очень сильный и очень большой, самый сильный противник
Гомперса, действует под руководством еврея Сиднея Хилльманна".
Совсем как в России. Оба крыла американской политической жизни
и двигательный нерв внутри ее находятся под руководством евреев.
Этот факт должен признать и сам Хард, вопреки своим истинным
намерениям, как вытекающий из его статьи.
Средняя же партия, "либеральный центр", как ее именует Хард,
которая объединяет все промежуточные течения, еще ждет со своими
Брандесами, Макками и Феликсами Франкфуртерами описания этих
господ, деятельность которых со времени перемирия могла бы дать
материал для очень интересной главы.
Хард с похвалою называет еще два имени: барона Гинцбурга - он, де, еврей,
"верный человек" русского посольства - и посланника Бахметьева,
представителя недолгого русского Временного Правительства. Другой еврей, по
словам г. Харда, управляет русским осведомительным бюро, сообщения которого
помещаются многими нашими газетами; имя его хорошо известно читателям
газет. Это - А. И. Закк. Список этот далеко не полон, но все же он многое
говорит, и документы, чью смехотворность так хочется доказать Харду,
получают благодаря ему особое значение. Невольно приходит в голову, что
документы эти привлекли к себе такое внимание потому, что лица, знакомые с
ними, видят в них не только то, что угодно видеть Харду, но и нечто другое,
более удивительное, и приходят к убеждению, что документы эти создали
еврейский вопрос. Ведь, если бы кроме них ничего не существовало, то и Хард
не написал бы своей статьи да и "Метрополитен" ее бы не напечатал. Заслуга
Харда заключается в том, что как раз там, где этого нельзя было ожидать, он
подтвердил, что вопрос еврейский существует и должен быть выяснен. Тот
неведомый, по чьему заказу была написана статья "Великий еврейский
заговор", очевидно, сам почувствовал необходимость это сделать.
VII. АРТУР БРИСБЕЙН ПРИХОДИТ НА ПОМОЩЬ ЕВРЕЙСТВУ
О чем вы говорите? Пока мы не будем держать
в своих руках прессу всего мира, все что вы делаете,
будет напрасно. Мы должны быть господами газет
всего мира или иметь на них влияние, чтобы иметь
возможность ослеплять и затуманивать народы.
Барон Монтефиоре.
Нам приходится еще раз прервать наше исследование современного еврейского
вопроса, чтобы познакомиться с появлением этого вопроса в другом виде, а
именно, в газете "Hearts", в виде передовой статьи, более чем в два
столбца, от 20 июня 1920 года, принадлежащей перу Артура Брисбейн. Назвать
его самым влиятельным журналистом Америки было бы слишком много, но, во
всяком случае, он принадлежит к той дюжине, чьи произведения больше всех
читают. Поэтому, если журналистписатель такой величины, как Брисбейн,
начинает откровенно писать об этом вопросе, то это доказывает, что вопрос -
приобретает здесь все большее и большее значение.
Брисбейн еврейского вопроса не изучал. По всей вероятности, в частной
беседе он бы даже признался, что он, на самом деле, его вовсе не
интересует, хотя такое признание трудно было бы согласовать с тем тоном
уверенности, в котором он его обсуждает гласно. Однако, он способный
журналист и знает, как нужно подойти к вопросу, когда требование момента
заставляет газету высасывать из пальца определенное решение. Каждая раса
имеет дурных и хороших, или из нее вышло известное количество выдающихся
людей, или, наконец, она сыграла интересную роль в истории, - вот мысли,
которые достаточны, чтобы написать удобочитаемую статью о любом народе,
который когда-либо играл роль в человеческом общежитии. Изучать вопрос в
его сущности для этого совсем лишнее. Подобно поговорить в одной-другой
газетной статье о какой-нибудь народности, когда-либо выступавшей на арене
человеческого общежития, - и достаточно, больше вопрос затронут не будет.
Всякий газетный работник это знает. Но, все же, казалось бы, Брисбейн
долгое время жил в Нью-Йорке, имел большие финансовые связи с большими
группами нашей страны, несомненно успел познакомиться с ходом дел в недрах
трестов и банковых групп и постоянно был окружен сотрудниками и советниками
еврейской расы. Поэтому, он должен бы составить себе свое собственное
мнение о предмете. Правда, высказывать мнение о расовых группах своей
страны не входит в круг деятельности газетного работника: ведь, не дело
экспонента на выставки высказывать мнение о владельцах других выставленных
вещей. Право газеты допускать такой соблазн, равно как и случаи, когда она
считает возможным это сделать, весьма немногочисленны.
Поэтому, раз Брисбейну представился случай писать о еврейском вопросе, то
можно было заранее предсказать, что он напишет. Если чему можно удивляться,
так это тому, что он вообще почувствовал потребность об этом писать.
Неужели он мог счесть за гонение на евреев попытку положить начало
выяснению причин их влияния в Соединенных Штатах и в других местах? Или со
свойственной дельному газетчику проницательностью он понял, что
представляется удобный случай обратить на себя благосклонное внимание самых
влиятельных групп Нью-Йорка и всей страны? Или, наконец, - и это похоже на
правду, - он хотел бы вообще обойти этот вопрос молчанием, но ему намекнули
на необходимость соответственного выступления в виде воскресной передовой
статьи и некоторые из акционеров газеты высказали по этому предмету свое
мнение? Этим предположением мы вовсе не хотим порочить мотивы, побудившие
Брисбейна к выступлению, а лишь желаем показать, от каких тонкостей зависят
порой такого рода передовицы.
Более важно следующее: думал ли Брисбейн, что, написав воскресную
передовую статью, он всерьез покончил с еврейским вопросом или что самый
вопрос получил необходимое разрешение? Самая плохая сторона повседневной
прессы в том и заключается: раз передовая прошла благополучно, не вызвав
скандала, значит, дело, с точки зрения сочинителя, можно считать
поконченным. Таково, по крайней мере, общее правило.
Будем надеяться, что г. Брисбейн не считает вопрос поконченным.
Ему не следовало бы подымать столь тяжеловесный вопрос, не сделав
ничего для его разрешения: в своей бойкой передовой статье он этого не
сделал. У него встречаются даже ошибки, которые он должен бы
исправить, изучив вопрос. "Как обстоит дело с финикийцами?" -
спрашивает он. Ему следовало бы заняться этим вопросом, когда он
изучал предмет. Тогда он не сделал бы грубой ошибки - ставить
финикийцев в столь тесную связь с евреями; еврей этого бы не сделал. Но
делать такую ошибку в статье в защиту еврейства, имеющей целью
пропаганду среди нееврейских читателей, по-видимому, позволительно.
Финикийцы сами, наверно, никогда не могли думать, что они находятся в
какой-либо связи с евреями, а последние, уж конечно, этого и не
подозревали. Уже не говоря о всем другом, финикийцы, прежде всего,
отличались от евреев своим отношением к морю. Они не только строили
корабли, но и плавали на них сами. Еврей же предпочитал доверять кораблю
свой капитал, но не свою персону. Равным образом, и во всех других
отношениях, различия между двумя народами были резкие и глубокие. Брисбейн
сделал бы лучше, если б руководствовался в этом вопросе еврейской
энциклопедией. Будем надеяться, что он еще пополнит свои занятия и доставит
миру удовольствие воспроизведением того, что он найдет в еврейских
рукописях, еще не печатанных, ведь, дело идет здесь не о предмете
общеизвестном, вроде шарообразности земли: еврейский вопрос еще не разрешен
и еще должен быть разработан.
Брисбейн имеет полную возможность исследовать этот вопрос самостоятельно.
Он, располагает большим штатом сотрудников и хочется думать, что в числе их
есть и неевреи, которых нельзя купить.
К его услугам готовая, охватывающая весь свет, организация. После его
приключений в мире "делателей денег", в его мнениях все же произошла
перемена; пережитое дало ему возможность пристальнее присмотреться к
определенной группе людей и к их жажде власти.
Почему же он не считает эти вопросы мировой проблемой и не ищет фактов и
разрешения? Задача эта достойна каждого газетного дела.
Такое отношение к предмету дало бы возможность Америке внести и свою долю
работы в дело разрешения этого вопроса. Мы должны это сделать хотя бы для
того, чтобы еврейский вопрос перестал быть пугалом, каким он был в течение
столетий. Все общие слова о "любви к ближнему" не могут заменить собой
основательного исследования, ибо от нас требуют любви по отношению к тем
людям, которые с невероятной быстротой и хитростью стремятся захватить над
нами господство. "В чем ошибка еврейства?" - Это первый вопрос. "В чем
ошибка нееврейства, позволяющая существовать той первой ошибке?" - Это
второй вопрос.
Как всякий нееврейский писатель, выступающий в качестве благожелательного
защитника евреев, Брисбейн вынужден признать наличность известных фактов,
представляющих собой часть того вопроса, существование которого он
отрицает.
"В любом большом городе каждое второе имя, пользующееся успехом,
еврейское", - пишет Брисбейн. - В его родном городе это процентное
отношение еще больше.
"Евреи, составляющие меньше одного процента всего населения земного шара,
владеют 50 процентами торговой прибыли всего света; этого они достигли
своей работоспособностью, предприимчивостью, умом и трудолюбием", - пишет
Брисбейн.
Говорят ли что-нибудь для самого Брисбейна эти данные? Думал ли он хоть
раз, к чему все это ведет? Может ли он утверждать, что этому успеху не
содействовали вещи, которые человечество справедливо находит достойными
порицания? Удовлетворяет ли его манера использования этого делового успеха
там, где это бьет в глаза? Может ли он доказать, что успех достигнут только
благодаря наличности указанных им похвальных качеств и что в нем не
участвовали качества совсем непохвальные? Слышал ли он, например, чтобы
еврейские деньги были вложены в неспекулятивные железнодорожные
предприятия? Мы могли бы дать Брисбейну целый ряд тем для статей, которые
для него и для его читателей были бы крайне поучительны, если бы он только
согласился поручить собирание фактического материала беспартийным людям.
Одну из таких статей можно было бы озаглавить: "Евреи на Версальской
Конференции". Люди, которым будет поручено собирать материалы, должны
