веков, и независимые от настоящих поколений и действующие на них самих лишь
через посредство национальных идей, чувств и учреждений. На индивиде в его
отношениях к согражданам тяготеет вся история его страны. Таким образом, подобно
тому как существование нации, как определенной общественной группы, отлично
(хотя неотделимо) от существования индивидов, национальный характер выражает
собой особую комбинацию психических сил, внешним проявлением которой служит
национальная жизнь.
Можно составить себе понятие о прочных взаимодействиях, происходящих в среде
известного народа, изучая, как это пытаются делать многие психологи в настоящее
время, скоропреходящие и мгновенные проявления этого взаимодействия в среде
многолюдного собрания или толпы. Когда индивиды, живущие в различных психических
условиях, действуют одни на других, между ними происходит, по словам Тарда,
частичный обмен, приводящий к усложнению внутреннего состояния каждого индивида:
если же они и одушевлены одной и той же страстью и обмениваются тождественными
впечатлениями, как это бывает в толпе, то эти впечатления, усиливаясь взаимным
влиянием, достигают большей интенсивности; вместо усложнения индивидуального
внутреннего состояния является усиление одного и того же настроения у всех
индивидов. Это переход от аккорда к унисону. "Толпа, -- говорит Тард, --
обладает простой и глубокой мощью громадного унисона". Если секты и касты
отличаются всеми характерными свойствами толпы в их наиболее сильном проявлении,
то это именно потому, что члены подобных замкнутых групп "как бы складывают в
одно общее достояние совокупность своих сходных идей и верований", и которые в
силу такого нарастания принимают бесконечные размеры. Можно было бы прибавить,
что когда какое-нибудь общее чувство, как, например, национальной чести или
патриотизма, одушевляет целые народы, то оно может принять форму болезненного
припадка.
Кому не известно, что коллективное умственное настроение не измеряется простым
суммированием индивидуальных настроений. В человеческих группах всего легче
обнаруживаются и оказывают преобладающее влияние на решения чувствования, общие
всем данным лицам; но такими чувствованиями являются обыкновенно наиболее
простые и примитивные, а не ощущения, отвечающие позднейшим наслоениям
цивилизации. Согласно Сигеле, Лебону и Тарду, человек в толпе оказывается ниже в
умственном отношении, чем каким он является, как отдельная личность.
Интеллигентные присяжные произносят нелепые вердикты; комиссии, составленные из
выдающихся ученых или артистов, отличаются "странными промахами"; политические
собрания вотируют меры, противоречащие индивидуальным чувствам составляющих их
членов. Дело в том, говорит Тард, что наш умственный и нравственный капитал
разделяется на две части, из которых одна не может быть передана другим или
обменена и, будучи разной у разных индивидов, определяет собой оригинальность и
личную ценность каждого из них; другая же; подлежащая обмену, состоит из
немотивированных, безотчетных страстей и чувств, общих всем людям известной
эпохи и известной страны. В толпе накапливается именно эта меновая часть
капитала в ущерб первой его части. Тем не менее, хотя чувствования толпы часто
бывают грубы, они могут быть также и великодушны; в последнем случае, однако,
это все-таки элементарные и непосредственные ощущения, пробуждающие самую основу
человеческой симпатии.
Организованные толпы всегда играли значительную роль жизни народов; но, по
мнению Лебона, эта роль никогда не была так важна, как в современных
демократиях. Если верить ему, то замена сознательной деятельности индивидов
бессознательной деятельностью толпы составляет одну из главных отличительных
черт текущего столетия и современных народов. Но хотя Лебон признает крайне
низким умственный уровень толпы, если даже она состоит из избранной части
населения, он все-таки считает опасным касаться ее современной организации, т.
е. ее избирательного права. Не в нашей власти, говорит он, вносить глубокие
преобразования в социальные организмы; одно время обладает подобной
способностью. Толпы, без сомнения, всегда останутся бессознательными, но в этой
бессознательности, быть может, и заключается тайна их могущества. В природе,
существа, руководящиеся исключительно инстинктом, совершают действия,
необычайная сложность которых вызывает в нас удивление; разум -- слишком новое
явление в человечестве, чтобы он мог открыть нам законы бессознательного, а
особенно заменить собой бессознательную деятельность. Но он должен, по крайней
мере, руководить ей, прибавим мы. Впрочем мы не можем согласиться с Лебоном, что
с психологической точки зрения толпа составляет "особое существо", слившееся на
более или менее короткое время из разнородных элементов "совершенно так же, как
клетки, составляющие живое тело, соединяясь вместе, образуют новое существо,
отличающееся совсем другими свойствами, чем те, которыми обладает каждая из
них". Мы думаем, что это значит идти слишком далеко. Между простой суммой или
средним арифметическим характеров и "созданием новых характеров" существует
промежуточная ступень, а именно -- взаимодействие, не равносильное творению, но
и не представляющее простого суммирования. Это взаимодействие порождает не новое
"психологическое бытие", хотя бы даже и "временное", а создает оригинальную и
более или менее прочную комбинацию.
В среде нации, этого рода взаимодействия несравненно сложнее и не носят того
мимолетного характера, каким отличаются порывы толпы или страсти собрания. В
этом именно смысле, -- и вовсе не в метафизическом, -- нацию можно назвать
"постоянным существом". Нельзя составить себе понятие о народе, изучая
последовательно составляющих его в данное время индивидов: необходимо понять
само сложное тело, а не только его отдельные составные элементы. Несомненно,
последние являются необходимым условием образования сложного тела; но их
соприкосновение, их взаимные отношения вызывают особые явления и специальные
законы, что конечно вовсе не значит, что ими создается новое существо.
Чтобы выяснить, в чем именно заключаются социальные взаимодействия, Гюйо и Тард
настаивали на явлениях внушения, более или менее аналогичного гипнотизму,
происходящих в среде всякого рода обществ: толпы, законодательных собраний,
народов. Тард, согласно Тэну1, определяет человеческий мозг, как своего рода
мультипликатор: каждое из наших восприятий и каждая из наших мыслей
воспроизводятся и распространяются по всем изгибам серого вещества, так что
мозговая деятельность может быть рассматриваема, как "непрестанное
самоподражание". Если индивидуальная умственная жизнь состоит из подражательного
внушения, действующего среди клеток, то социальная жизнь состоит из внушений,
оказываемых одними лицами на другие. Следовательно, общество или нация могут
быть определены, как "собрание существ, в среди которых происходит процесс
взаимного подражания"2. Едва родившись, ребенок уже подражает отцу и формируется
по его подобию; по мере того как он растет и, по-видимому, становится
независимее, в нем все более и более развиваются потребности подражания: к
первоначальному "гипнотизеру", который ранее один действовал на него,
присоединяются другие бесчисленные гипнотизеры; в то же время и независимо от
своей воли он сам становится гипнотизером по отношению к бесчисленным
гипнотизируемым. Тард называет это переходом от одностороннего влияния к
взаимному. "Общественная жизнь, подобно гипнотическому состоянию, -- лишь особая
форма сна... Иметь лишь одни внушенные идеи и считать их своими собственными,
такова иллюзия, свойственная сомнамбулам так же, как человеку, живущему в
обществе".
Не идя так далеко и не предполагая, чтобы между членами известной нации
действительно происходило гипнотическое внушение и чтобы почти все в этой нации
совершалось как бы в состоянии сна, можно, однако, и должно допустить, что между
мозговыми центрами отдельных лиц происходит ряд взаимных влияний, приводящих к
установлению чувств и идей, источник которых лежит уже не в одном индивидууме и
не в простой сумме индивидов, а во взаимной зависимости одних из них по
отношению к другим, а также и по отношению к их предшественникам. Только в этом
смысле, по нашему мнению, и можно говорить о национальном "организме", как о
такой солидарности, каждая часть которой объясняется целым, так же, как целое --
его составными частями.
Те или другие состояния сознания отдельных лиц могут отозваться на общем
сознании, но не непосредственно: они сначала действуют одни на других в силу
отношений, ставящих их в соприкосновение между собой, и только в результате
этого взаимодействия может получиться большее или меньшее изменение
национального характера. Причинами, влияющими непосредственно на последний,
являются условия, в которые поставлено общественное тело в его целом; а эти
условия не тождественны частным условиям, в которые поставлены индивиды.
Необходимо, следовательно, тщательно отличать национальные условия от
индивидуальных; национальный характер зависит непосредственно от первых и лишь
косвенно от вторых. Таким образом существует целая градация различных степеней
сложности среди сил, под влиянием которых возникает данная социальная
комбинация, настолько же отличная от своих составных элементов, как и вода от
составляющих ее кислорода и водорода.
В известном смысле, у всякой нации существует свое сознание и своя воля. Эта
социологическая истина слишком игнорируется односторонними системами, как
политико-экономическими и политическими, так психологическими и моральными, --
системами, которые, группируясь под знаменем индивидуализма, приходят в конце
концов к настоящему социальному атомизму. Мы вовсе не намерены придавать
конкретного значения абстракциям, приписывать народу особую "душу", особое "я",
как это делают некоторые социологи, вроде Вормса или Новикова; мы даже не будем
касаться этого философского или скорее метафизического вопроса. Но подобно тому
как в каждом индивидууме складывается известная система идей-чувствований и в то
же время идей-сил, проявляющихся в его сознании и руководящих его волей, -- эта
система существует также и у нации. Некоторые из руководящих идей индивидов
тесно связаны с жизнью общества, членами которого они состоят, с тем целым,
часть которого они составляют. Эти идеи -- результат и воспроизведение в каждом
из нас тех общественных взаимодействий, которые мы, с своей стороны, оказываем
на других и испытываем на самих себе. У всякого француза -- своя собственная
роль в жизни нации; но как бы ни были индивидуальны его интересы или
обязанности, они всегда более или менее связаны с интересами и обязанностями
Франции; мы не можем, следовательно, не иметь в нашем мозгу идей, относящихся к
общему благу, общему идеалу, более или менее верно понятому, более или менее
приуроченному к нашему я, как к исходной точке. Отсюда получается во всей
совокупности голов и сознаний система идей, служащая отражением социальной
среды, так же, как существует система идей, отражающая физическую среду. Это --
коллективный детерминизм, часть которого в нас самих, а остальная часть -- во
всех других членах общества. Эта система взаимно связанных, взаимно
обусловленных идей составляет национальное сознание, пребывающее не в каком-либо
одном коллективном мозгу, а в совокупности всех индивидуальных мозговых центров,
-- и однако же не равняющаяся сумме индивидуальных сознаний.
Этой систематизацией взаимосвязанных идей-сил объясняется, кроме национального
сознания, также и "национальная воля", которой, как всякой волей, более или
менее осуществляется нравственный идеал. Только путем явной узурпации избиратели
какой-либо страны или -- что еще хуже -- какого-либо одного округа придают своим
голосованиям значение народной воли. Это не более как суррогат ее, частичный и
