Один остановился и сказал:
- Все одно его хоронить: что здесь, что у порогов! В
последний раз говорю: давай мы его перенесем в лодку!
- Я останусь с отцом болящим, - ответил монах и продолжал, не
двигаясь, смотреть в Псалтырь, - а в Киев я и пешком дойду.
- Ой, не дойдешь! Путь долгий да буераками дикими изрезан, а
народ тут беспокойный. Лучше подожди, за нами другой дуб скоро
приплывет, - на нем и доедешь.
- Я в самый ад кромешный попал, когда татары всех
православных рубили в Рязани, и все же неиссеченный домой
вернулся. Мне ли перед этими степными братьями робеть! Поезжайте с
богом, путь вам добрый!
Гребцы размотали канат, перекинули через плечо бечеву, влезли
в прикрепленные к ней лямки и мерными шагам пошли берегом. Один из
гребцов на корме с длинным веслом и другой, стоявший с шестом на
носу лодки, направляли дуб на "чистую воду", отталкиваясь от
подводных камней.
Два монаха остались на берегу. Читавший Псалтырь изредка
посматривал на неподвижное лицо больного и замолкал, прислушиваясь
к его дыханию. Издалека еще долго доносилась мерная песня, которую
завели дубовики, упорно шагавшие вперед против течения реки.
Старшина, скрывавшийся в камышах, снова подошел я монахам,
опустился рядом с ними на землю и положил свой посох. К нему
приблизились несколько других степняков и уселись вокруг.
Молодая женщина в просторной одежде с множеством разноцветных
бус на шее принесла глиняный кувшин с молоком. Колдун что-то ей
пробормотал. Она опустилась в головах лежавшего монаха и, окунув
руку в кувшин, начала с пальца, как младенцу, капать молоко в
полуоткрытый рот умирающего. Его губы зашевелились, и он с усилием
стал глотать.
Старшина тронул за плечо читавшего Псалтырь монаха, указал
рукой на небо и сказал:
- Тенгри...
Потом он сжал ладонь в кулак и, вглядываясь в глаза монаха,
добавил несколько непонятных слов.
Старик прошептал едва слышно:
- Это он говорит... "Тенгри"... по-ихнему небо... Хочет,
чтобы все люди были братья... Как пальцы на руке... И собирались,
когда нужно, в одну десницу... Я у них прожил три года с
евангельской проповедью. И этот старик, ихний старшина... тоже,
как другие, у меня крестился... А колдуном по-старому остался...
чтобы свои боги не разгневались.
Больной затих. Монах, отложив Псалтырь, наклонился к нему:
- Скажи мне, отче: кому весть о тебе подать, ежели я в Киев
доберусь? Может, в обитель какую зайти?
Старик еле слышно прошептал, задыхаясь:
- В Киеве найди тысяцкого Дмитро... Скажи ему, что известный
ему иеромонах Вениамин, тот, что последние годы "черных клобуков"
и торков просвещал, а теперь к смерти готовится от старческой
немощи, - посылает воеводе Дмитру свое благословение на подвиг
ратный, ибо бегут уже отсюда на закат солнца все степняки перед
врагом лютым, именуемым татарами, а воинам их несть числа... Но
святою правдою и нашей крепостью мы, сыны русские, их одолеем!
Пусть встанут крепко за землю родную, и силы небесные принесут нам
победу!
* Часть восьмая. ПОСЛЕДНИЙ ЧАС КИЕВА *
Глава первая. тревога В КИЕВЕ
Прошло горячее засушливое лето 1240 года, миновала золотая
осень, и все это время мимо Киева тянулись длинной вереницей и
всадники разных кочевых племен Дикого поля, и пешие люди, и
нагруженные телеги: "черные клобуки", половцы и другие степные
обитатели уходили прочь из Дикого поля; непрерывно на лодках и
плотах переправлялись через Днепр и двигались дальше, мимо Киева,
в надежде найти где-то там, за лесистыми Карпатскими горами,
спокойную трудовую жизнь.
Скрипели тяжелые возы, запряженные волами, медлительной
поступью шагали двугорбые верблюды, навьюченные частями
разобранных войлочных шатров, пылили стада овец с неизменным
козлом впереди и проносились табуны разношерстных коней. Вокруг
них скакали завернутые в шкуры конюхи в войлочных малахаях с
длинными гибкими жердями, "укрюками", с петлей на конце. Они
старались сбивать коней вместе в табуны, не давая им разбрестись
по привольной беспредельной Дикой степи.
С тревогой поднимались жители Киева на старые земляные валы,
на широкие стены, опоясывавшие древнюю русскую столицу. Пристально
всматривались киевляне в голубые степные дали, где то и дело
появлялись все новые и новые черные точки, по мере приближения
превращавшиеся в отряды степняков, и казалось, конца им не
будет...
- Что же это творится в Диком поле? - вздыхали озабоченные
киевляне. - Откуда, за какие грехи насылает господь бог на
православных христиан новые беды?
- Если половцы, и торки, и черные клобуки уходят со своих
стародавних стоянок за лесистые Карпаты, на угорские равнины, то
это - ой! - не к добру! Зря степняки никогда не потянутся в
чужедальнюю сторонку. Что же их гонит? Какая тревога?
- Значит, погнал кто-то, кто посильнее!
- А кто посильнее? Только татарин! Неужели и впрямь до нас
доскачут страшные татары, мунгалы дикие, безжалостные, что пожгли
и разграбили Залесскую Русь?
В прибрежных уличках Подола нарастала тревога. Все умельцы -
оружейники, кузнецы, молотобойцы, все, умевшие ковать железо и
выделывать из него оружие, принялись за спешную работу. Со всего
города приходили киевляне, и молодые и даже глубокие старики,
давно забывшие о воинских делах. Сходились в кружки, приносили с
собой и точили мечи, заржавевшие копья и топоры. Все искали какого-
нибудь оружия, скупали все, что могло послужить защитой от
жестоких врагов.
Оказавшиеся в Киеве половцы и другие степняки бродили по
Подолу и, почти не торгуясь, забирали все, что еще оставалось в
железных рядах.
- Неужто татарский Батыга-хан и взаправду доберется до нас? -
толковали киевляне. - Как мы его встретим? Он ведь только одного и
ждет, чтоб мы сдались без боя. Враги жалости не знают и всех, кто
с ними борется, приканчивают.
- Разве им тесно стало в кипчакской степи?
- А где самый набольший половецкий хан Котян? Почему он ушел
из степи и погнал всех своих конников к уграм?
- Если он так заторопился, значит, его теснил кто-то, кто
посильней его и кто летит сюда, как буря.
- Чего пугаешь! Если зима будет теплая и Днепр не заледенеет,
не остановится, то не перебраться татарам на нашу сторону. Тут мы
их и отшибем.
- А если задует сиверко и река станет? Тогда мунгалы вмиг
перекинутся на нашу сторону и разольются по всему Киеву, как река
в половодье. Заглянут во все наши дома и все, даже подвалы,
оберут.
- Как мунгалы разольются? А мы сложа руки станем смотреть на
них без отпора?
- И уйти-то нам тогда будет некуда.
- А мы и не собираемся уходить! На своей земле и жить умирать
надо.
В этот страшный год погода долго стояла осенняя. По Днепру,
откуда-то сверху, из-под Смоленщины, приплывали последние плоты и
приставали к левому, степному, берегу. Оттуда на ладьях плотовщики
переправлялись в город, шли по торговым рядам, предлагая связками
беличьи, лисьи и заячьи шкурки, висевшие у них у пояса. Раньше
такие шкурки тут же бы расхватали, а теперь никто их не брал.
- Ну что нам шкурки? Свою бы шкуру сберечь!
- Эх, рано панихиду запели, - отвечал один плотовщик. -
Татар, что ли, испугались? Мы их под Переяславлем видели и гоняли.
Храбры они, когда впятером бросаются на одного. Если дружно
встретить татар и всем встать стеной на защиту Киева, то им с вами
никак не совладать.
Крайне встревоженные люди расходились по домам.
Глава вторая. В КНЯЖЕСКИХ ХОРОМАХ
В стольном городе Киеве в "детинце" (крепости) у ворот
княжеских палат стоял рослый дружинник в остроконечном шеломце. Он
перегородил копьем вход во двор, отталкивая упрямо ломившегося
туда высокого тощего монаха. Тот в гневе стучал посохом:
- Да пусти ты меня, непонятливый?
- Сказано тебе: великий князь строго приказал никого к нему
на княжий двор не впускать, ни конного, ни пешего.
- А про духовный сан, про священнослужителей так уж князь
ничего не сказал?
- Ни калику перехожего, ни монаха длинноризца - все одно не
пущу!
- Пойми, чадо мое, что я пришел издалека, с низовьев Днепра,
близ моря, еще подалее порогов. И я видел, какая там у степняков
замятня, - все плавятся через Днепр. И еще видел другое, многое и
страшное, о чем князю поведать должен. А ты, гордыней обуян,
стоишь передо мной, истукан каменный.
- Не пущу! - упрямо отвечал дружинник. - Князь Данила делом
занят: куда-то спешно снаряжается и дружину с собой берет.
- Я, сынок, должен беспременно его увидеть. Ведь грамотку я
принес от отца Вениамина, бывшего духовника тысяцкого воеводы
Дмитрия.
- Говорю: лучше отойди от греха! - резко ответил дружинник. -
Все одно не пущу!
В это время к воротам подлетел взмыленный могучий конь и
остановился, удержанный сильной рукой всадника. За ним, гремя
ратными доспехами, примчался еще десяток конных воинов.
- Здоров буди, воевода Дмитро! - приветствовал всадника
стоявший у ворот дружинник.
- Спасибо, Степан! - зычным голосом ответил воевода. - Князь
Данила дома?
- Князь в гриднице, спешно снаряжается в путь-дорогу. Сейчас
я тебе открою ворота.
- Снаряжается в дорогу? - удивился приехавший. - Верно, в
поход?
- Князь сам тебе скажет, а нам неведомо.
Всадник соскочил с коня и увидел перед собой тощего монаха.
Тот, загородив дорогу, кланялся в пояс:
- Позволь слово молвить.
- Ты с каким челобитьем, святой отче, кто тебе надобен?
- Ежели князю Даниле недосуг перед дорогой, то я и за тебя
вознесу молитвы к господу, если ты меня выслушаешь.
- Говори, только поскорее, а то и мне недосуг.
- Я прибыл издалеча, из Царьграда, а перед тем был еще во
святом граде Иерусалиме. Через низовья Днепра я плыл на ладье, и в
месте незнаемом увидел, как степняки принесли на берег умиравшего
иеромонаха Вениамина.
- Отец Вениамин? Не тот ли, которого я знал?
- Истину рек: он самый. Принесли его мирные кочевники, чада
его духовные, святое крещение принявшие. Отец Вениамин их крестил.
- А со степняками приднепровскими ты говорил? Что они
замышляют? Супротив нас или с нами?
- Об этом я и хочу речь повести. Степняки сами у нас же
подмоги просят. Говорят, что уже видели татарские разъезды по
другую сторону Днепра. Подъезжали, сказывают, конники, страшные,
лохматые, захватили несколько рыбарей и с ними назад в степь
умчались. Степняки днепровские теперь стали наши дружки, и они нас
молят: "Ты, говорят, спроси Киевского князя, как нам быть:
держаться ли своих заповедных мест или уходить дальше, к уграм?
Будет ли Киев рубиться против татар, или киевляне, покинув город,
укроются в лесных Карпатах?"
Тысяцкий в гневе воскликнул:
- Так я и знал, что здесь уже беды натворили! Нет твердой
руки! Все князья меняются! Разве можно нынче покинуть Киев? Этакую
твердыню! Идем к князю, отче. Как звать-то тебя?
- Мефодием звать. Иеромонах Мефодий, родом я из Переяславля-
Залесского.
- А отец Вениамин тоже с тобою прибыл?
- Нет, преславный воевода! Отдал он господу свою праведную
душу на берету Днепра, и там же я схоронил его иссохшее бренное
тело. Сам он, умирая, просил меня об этом. Оттого я и задержался.
Приехал сюда я на клячонке, ее мне дал окрещенный старшина
степняков вместе с требником отца Вениамина. А святое евангелие
его заветное старшина просил оставить в память их первоучителя.
- Упокой, господи, душу праведника, отца Вениамина в селениях
