– Стекло, - повторял он как заведенный. – Куда делось стекло?
Директор зоопарка собственноручно заварил для тети Петунии
чашку крепкого сладкого чаю, не переставая извиняться. Дудли и Пьерс
едва могли говорить, у них тряслись губы. Насколько видел Гарри, боа-
констриктор всего-навсего игриво стукнул их хвостом по пяткам,
проползая мимо, но к тому моменту, когда все расселись в машине, Дудли
уже взахлеб рассказывал, как питон едва не откусил ему ногу, а Пьерс
божился, что его чуть не задушили. Но самое худшее, по крайней мере
для Гарри, началось тогда, когда слегка успокоившийся Пьерс
наябедничал: "А Гарри разговаривал с ним, скажешь, нет, Гарри?".
Дядя Вернон дождался, пока Пьерса забрали, и сразу же начал
орать на Гарри. Дядя был так зол, что едва мог говорить. Ему удалось
лишь выдавить из себя: "Вон – в буфет – будешь сидеть – без еды", и он
рухнул в кресло – тете Петунии пришлось побежать и принести большой
стакан бренди.
Много позже Гарри лежал в буфете, мечтая о часах. Он не знал,
сколько времени и не мог быть уверен, что семья заснула. До этого он
не смел вылезти из буфета и пробраться на кухню, чтобы хоть что-нибудь
съесть.
Он жил у Дурслеев уже почти десять лет, десять несчастливых
лет, с тех самых пор как себя помнил, с того времени, как его родители
погибли в автокатастрофе. Он не помнил, что тоже был в той машине.
Иногда, когда он сильно напрягал память во время долгих заключений в
буфете, к нему приходило странное видение: ослепительная вспышка
зеленого света и огненная боль во лбу. Это, по его предположениям, и
было воспоминание об аварии, хотя он и не мог себе представить, что
это была за вспышка. Он совсем не помнил родителей. Дядя и тетя
никогда не говорили о них и, уж конечно, ему было запрещено задавать
вопросы. Фотографий их в доме тоже не было.
Когда Гарри был помладше, он все мечтал о каких-нибудь
неизвестных родственниках, которые приедут и заберут его, но такого не
могло случиться; кроме дяди и тети, у него никого не было. И все же
иногда ему казалось (или, может быть, ему хотелось, чтобы так было),
что незнакомые люди на улице узнают его. Очень, кстати, странные
незнакомые люди. Однажды, когда они ходили по магазинам с тетей
Петунией и Дудли, ему поклонился крошечный человечек в фиолетовом
цилиндре. После яростных расспросов, откуда Гарри знает этого
человека, тетя волоком вытащила детей на улицу, так ничего и не купив.
В другой раз, в автобусе, ему весело помахала рукой дикого вида
старуха, вся в зеленом. Не далее чем позавчера лысый мужчина в очень
длинном пурпурном плаще поздоровался с ним за руку и, не говоря ни
слова, ушел. Самое странное, что все эти люди исчезали, как только
Гарри пытался рассмотреть их получше.
В школе у Гарри друзей не было. Все знали, что Дудли с
приятелями терпеть не могут дурака Поттера с его мешковатой одеждой и
разбитыми очками, а никто не хотел идти против Дудли и его банды.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПИСЬМА НИОТКУДА
Побег бразильского боа-констриктора обошелся Гарри дорогой
ценой. К тому времени, когда его выпустили из буфета, уже начались
летние каникулы, и Дудли успел сломать новую видеокамеру, разбить
планер и, при первом же выезде на гоночном велосипеде, сшибить с ног
старую миссис Фигг, тащившуюся по Бирючиновой аллее на костылях.
Гарри радовался, что школа уже кончилась, но от Дудли и его
приятелей, ежедневно приходивших в гости, деться было некуда. Пьерс,
Деннис, Малькольм и Гордон были здоровые и тупые как на подбор, но
Дудли был самым большим и самым тупым, а потому являлся вожаком.
Друзья с удовольствием составляли Дудли компанию в занятиях его
любимым видом спорта: гонками за Гарри.
Гарри старался проводить по возможности больше времени вне
дома, бродил по окрестностям и думал о начале нового учебного года,
который нес с собой слабый лучик надежды. Когда наступит сентябрь,
Гарри пойдет уже не в начальную, а в среднюю школу и к тому же, в
первый раз в своей жизни, без Дудли. Дудли зачислили в частную школу
под названием "Смылтингс", куда когда-то ходил дядя Вернон. Туда же
направлялся и Пьерс Полукис. А Гарри записали в "Бетонные стены",
районную общеобразовательную школу. Дудли считал, что это очень
смешно.
– В "Бетонных стенах" в первый день всех макают головой в
унитаз, - сказал он как-то Гарри, - хочешь пойдем наверх
потренируемся?
– Нет, спасибо, - ответил Гарри, - в наш бедный унитаз еще не
попадало ничего хуже твоей головы – он засорится, - и убежал раньше,
чем до Дудли дошёл смысл сказанного.
Однажды в июле тетя Петуния вместе с Дудли отправилась в Лондон
покупать форменную одежду, которую носили ученики "Смылтингса", а
Гарри остался у миссис Фигг. У нее было не так ужасно, как раньше. Как
выяснилось, миссис Фигг сломала ногу, споткнувшись об одну из своих
питомиц, и это несколько охладило ее любовь к животным. Она разрешила
Гарри посмотреть телевизор и отломила от плитки кусочек шоколада – по
вкусу легко можно было заподозрить, что плитка лежит у миссис Фигг уже
несколько лет.
Тем же вечером в гостиной Дудли демонстрировал новую, с
иголочки, форму. В "Смылтингсе" мальчики носили бордовые курточки,
оранжевые гольфы и плоские соломенные шляпы под названием "канотье".
Кроме того, им полагались шишковатые палки, чтобы стукать друг друга,
когда учитель отвернется. Считалось, что это дает полезные для будущей
жизни навыки.
Глядя на новые гольфы сына, дядя Вернон срывающимся голосом
произнес, что это самый торжественный момент в его жизни. Тетя Петуния
разрыдалась и сквозь слезы сказала, что просто не может поверить, что
видит перед собой милого Мышку-Дудли, он такой красивый и взрослый.
Гарри не решился ничего сказать. Он и так боялся, что сломал пару
ребер, сдерживая хохот.
* * *
На следующее утро, когда Гарри вышел к завтраку, в кухне стоял
отвратительный запах. Источником вони Гарри определил большое цинковое
корыто, водруженное на раковину. Он подошел взглянуть. В серой воде
плавало нечто, похожее на грязные половики.
– Что это? – спросил он у тети Петунии. Губы ее сжались, как,
впрочем, и всегда, когда он осмеливался задавать вопросы.
– Твоя новая школьная форма, - ответила она.
Гарри еще раз посмотрел в корыто.
– Ой, - сказал он, - я и не знал, что она должна быть такая
мокрая.
– Не идиотничай, - разозлилась тетя Петуния. – Я перекрашиваю
для тебя старые вещи Дудли в серый цвет. Чтобы было как у всех.
Гарри сильно сомневался, что у всех будет именно так, но почел
за благо не спорить. Он сел за стол и постарался не думать о том, как
будет выглядеть первого сентября, когда пойдет в "Бетонные стены" –
наверное, так, как будто напялил старую слоновью шкуру.
Вошли Дудли с дядей Верноном, брезгливо морща носы из-за
запаха, шедшего от новой школьной формы Гарри. Дядя Вернон, как
всегда, развернул газету, а Дудли стал барабанить по столу
смылтингсовой палкой, которую теперь повсюду таскал за собой.
От входной двери донесся щелчок открывающейся прорези, куда
почтальон опускал почту, и, несколько позже, звук упавших на коврик
писем.
– Принеси почту, Дудли, - велел дядя Вернон из-за газеты.
– Пусть Гарри принесет.
– Принеси почту, Гарри.
– Пусть Дудли принесет.
– Ткни его палкой, Дудли.
Гарри увернулся от палки и пошел за почтой. На коврике лежали
три предмета: открытка от Маржи, сестры дяди Вернона, отдыхавшей на
острове Уайт, коричневый конверт, скорее всего, со счетами, и – письмо
для Гарри.
Гарри взял письмо в руки и не мог оторвать от него глаз; сердце
мальчика, как мячик на резинке, прыгало в груди. Никто, никогда, за
всю его жизнь не писал ему писем. Да и кто бы стал ему писать? У него
не было ни друзей, ни родственников – и он не был записан в
библиотеку, так что не получал даже невежливых уведомлений с
требованиями вернуть просроченные книги. И все же, вот оно – письмо, с
адресом, доказывавшим, что никакой ошибки нет:
Сюррей
Литтл Уингинг,
Бирючиновая аллея, дом №4,
Буфет-под-лестницей,
М-ру Г. Поттеру
Конверт был толстый и тяжелый, из желтоватого пергамента, а
адрес был написан изумрудно-зелеными чернилами. Марка отсутствовала.
Трясущимися руками повернув конверт обратной стороной, Гарри
увидел пурпурную сургучную печать с гербом: лев, орел, барсук и змея,
окружавшие большую букву "Х".
– Ну где ты там? – раздался голос дяди Вернона. – Что,
проверяешь, нет ли бомб? – он засмеялся собственной шутке.
Гарри вернулся на кухню, не переставая рассматривать письмо. Он
протянул дяде Вернону открытку и счета, а сам сел и начал медленно
открывать желтый конверт.
Дядя Вернон рывком вскрыл счета, раздраженно фыркнул и стал
читать открытку.
– Маржи заболела, - сообщил он тете Петунии, - съела какую-то…
– Пап! – вдруг закричал Дудли. – Пап, смотри, что это у Гарри?
Гарри почти уже развернул письмо, написанное на таком же
жестком пергаменте, из которого был сделан конверт, но тут дядя Вернон
грубо выдернул письмо у него из рук.
– Это мое! – закричал Гарри, пытаясь вернуть письмо.
– Кто это станет тебе писать? – издевательски бросил дядя
Вернон, держа письмо одной рукой и встряхивая его, чтобы оно
развернулось. Он глянул на текст, и цвет его лица сменился с красного
на зеленый быстрее, чем меняется свет у светофора. Но на зеленом дело
не кончилось. Буквально через секунду лицо дяди Вернона приобрело
сероватый оттенок засохшей овсяной каши.
– П-п-петуния! – задыхаясь, прошептал он.
Дудли попытался выхватить и прочитать письмо, но дядя Вернон
держал его высоко, так, что Дудли не мог дотянуться. Тетя Петуния с
любопытством взяла пергамент у дяди из рук и прочла первую строчку. С
минуту она стояла покачиваясь, будто вот-вот упадет в обморок. Потом
схватилась за горло и издала задушенный хрип.
– Вернон! Боже милосердный! Вернон!
Они смотрели друг на друга, словно позабыв о том, что Дудли и
Гарри все еще находятся в кухне. Дудли не привык, чтобы его
игнорировали. Он изо всех сил треснул отца палкой по голове.
– Хочу прочитать письмо! – заявил он громко.
– Это я хочу прочитать письмо, - гневно прервал его Гарри, -
оно мое!
– Убирайтесь отсюда, оба! – прохрипел дядя Вернон, запихивая
письмо обратно в конверт.
Гарри не пошевелился.
– ОТДАЙТЕ МНЕ ПИСЬМО! – заорал он.
– Отдайте мне письмо! – потребовал Дудли.
– ВОН! – проревел дядя Вернон и за шкирку вышвырнул обоих
мальчишек в холл, захлопнув кухонную дверь у них перед носом. Гарри и
Дудли тут же деловито и безмолвно подрались за место у замочной
скважины. Дудли победил, поэтому Гарри, в очках, болтавшихся на одном
ухе, лег на живот и стал подслушивать под дверью.
– Вернон, - говорила тетя Петуния дрожащим голосом, - посмотри
на адрес – откуда они могли узнать, где он спит? Ты же не думаешь, что
за нами следят?
– Следят – шпионят – может быть, даже подглядывают, - дико
бормотал дядя Вернон.
– Что же нам делать, Вернон? Написать им? Сказать, что мы не
желаем…
Гарри видел, как сияющие черные туфли дяди Вернона шагают взад-
вперед по кухне.
– Нет, - наконец решил дядя Вернон, - мы не будем обращать на
это внимания. Если они не получат ответа… Да, так будет лучше всего…
мы ничего не будем делать…
– Но…
– Мне не нужно ничего такого в моем доме, Петуния! Разве мы не
поклялись, когда оставили его у себя, что будем выжигать каленым
железом всю эту опасную ересь?
Вечером, вернувшись с работы, дядя Вернон совершил нечто, чего
никогда раньше не делал; он посетил Гарри в его буфете.
