- Но я не могу, дядюшка. Я знаю, что оно призрачно, но от этого оно
не исчезает.
- Тут возникла помеха, которую мы проглядели.
- Не переживайте, дядюшка. Ваши наваждения такие милые, что я с
радостью им поддаюсь. Готова любоваться на них целыми днями.
- Здесь я, возможно, и ошибался. Отсутствует побудительный стимул
Попробуем что-нибудь другое, не столь милое.
Он махнул рукой, и бабочки-птички, к большому разочарованию Элистэ,
пропали. Затем Кинц что-то произнес, и возник новый образ. Между кроватью
и бюро заворочалась какая-то гнусная тварь - огромное обезьянье туловище,
поросшее шерстью, бородатая рогатая козлиная голова, но с клыками, грязный
петушиный хвост и торчащие над лопатками нелепые недоразвитые крылья.
Жесткая шерсть существа была заляпана пометом и грязью и кишела
паразитами, по лапе стекала моча, собираясь на полу в лужицу. У них на
глазах тварь раскорячилась и нагадила; воздух наполнился чудовищным
зловонием.
- Ну, не отвратителен ли он? Не мерзок ли? - спросил дядюшка Кинц со
скромной гордостью. - Правда, невероятная гадость? Не бойся, дорогая моя,
он не причинит тебе никакого вреда. А теперь смелее, дитя, заставь его
исчезнуть. Я уверен, у тебя получится. Только не позволяй ужасу овладеть
сознанием.
Элистэ хихикнула.
- Ой, дядюшка, такого безобразия я в жизни не видела! Он потешный,
мне он нравится.
- Так заставь его исчезнуть, дорогая моя.
- Но я не хочу, пусть еще немного побудет!
- Я рассчитывал совсем на другое, - растерянно и не без разочарования
заметил Кинц, махнул рукой, и тварь сгинула вместе с исходящей отнес
вонью.
- Пожалуйста, дядюшка, верните его!
- Вероятно, требуется совсем другой подход. Попробуем еще раз, -
произнес Кинц. Из коврика выросли крохотные цветущие яблони; повеяло
нежным ароматом.
- Чудесно, - улыбнулась Элистэ.
- То ли еще будет. Смотри.
Под деревцами возникла кукольная фигурка девушки: тонкий стан,
красивое лицо, большие глаза, волна белокурых волос.
- Это же я!
- Несомненно, дорогая моя. Но смотри дальше.
Рядом с ней появилась другая фигура, на сей раз мужская, - молодой
человек, высокий, стройный, подвижный, с острыми чертами, черноволосый и
черноглазый.
- Дреф? - Элистэ нахмурилась. - Дядюшка, что вы задумали?
Молчание.
Две маленькие фигурки шли под цветущими деревьями. Мужчина обнял
девушку за талию, она же склонила голову ему на плечо.
Щеки Элистэ покрылись румянцем.
- Дядюшка, это не смешно! - воскликнула она. - И даже несправедливо!
Мне это не нравится.
Молчание.
Неслышный ветерок всколыхнул крохотные ветви, и малюсенькие лепестки
дождем осыпались на волосы девушки. Молодой человек смахнул их, и девушка
наградила его улыбкой.
- Дядюшка, я вам доверилась, а вы надо мной издеваетесь. Как вам не
стыдно! Как вы могли?!
Молчание.
Молодой человек поцеловал девушку в губы.
Элистэ вскочила На глазах у нее выступили слезы.
- Не хочу этого видеть! - закричала она. - Не желаю!
Ее переполняли злость и стыд. И как солнечный свет, пропущенный
сквозь линзу, так и все ее возмущение и решимость сфокусировались на
миниатюрной пасторальной сценке. Впервые упражнения, которыми она исправно
занималась все эти дни, обрели для нее реальный смысл - они научили ее,
что такое полное неприятие и как его добиться.
Деревца, цветы и кукольные фигурки исчезли в мгновение ока.
- Ну и ну! - сказал Кинц. - Какие страсти, дитя мое.
Она ошеломленно поглядела на пустой коврик, подняла взгляд на Кинца и
вновь посмотрела вниз.
- И это сделала я?
- Воистину ты, моя дорогая, и еще как успешно Поздравляю! Я горжусь
моей красавицей племянницей. - Элистэ продолжала во все глаза смотреть на
дядюшку Кинца, и его восторги уступили место замешательству. - Дитя мое,
ты не гневаешься? Я уже сожалею, что прибегнул к такому недостойному
приему. Ты прощаешь своего старого дядюшку?
- Ну, конечно. О чем говорить! Но наваждение - оно и вправду исчезло
по моей воле? Это не вы его уничтожили?
- Разумеется, нет. Разве тебе самой ничто не подсказывает?
- Нет... то есть, может быть... не уверена...
- Недостает уверенности и самоконтроля, но ежедневные упражнения
разовьют и то и другое. Ты ведь продолжишь упражнения, дорогая моя?
Теперь, когда убедилась, что дело того стоит?
- Убедиться-то убедилась, но радости от этого мало. Убедиться, что
наваждения - всего лишь тени, узнать, что мысль, простое усилие сознания
способны их уничтожить... Чары наполовину утратили для меня свою прелесть
и тайну.
- Увы, дитя мое, это печальная правда. Такова плата за знание. И все
же натренированный разум надежно защищает от наваждений. Я хочу быть
уверенным, что разум моей племянницы недоступен внушениям.
- Я тоже, так что придется привыкнуть видеть вещи в их истинном
свете. Я продолжу упражнения, дядюшка.
- Отлично, моя дорогая. Полагаю, ты об этом не пожалеешь.
Дядюшка Кинц вскоре ушел - последнее время он ночами общался с
конными статуями в районе столичного Арсенала. Элистэ вернулась к себе,
смирившись с тем, что в очередной раз будет ужинать в одиночестве. Но тут
она ошиблась: Дреф вошел следом за ней. Она не видела его и не говорила с
ним уже двое суток - он все время где-то пропадал. Элистэ сразу поняла:
что-то произошла - вид у него был подавленный и усталый. Он был сам на
себя не похож.
- Дурные известия? - тревожно спросила она.
- Да. Вы лучше присядьте.
Она села. Судя по всему, дурные известия имели к ней самое прямое
отношение. С нарастающим беспокойством Элистэ следила, как он вынул из
кармана бумагу, развернул, разгладил и положил на стол.
- Полюбуйтесь. Вечером расклеили по всему городу.
Элистэ осторожно взяла бумагу и прочитала:
"Распоряжение Комитета Народного Благоденствия: НАГРАДА В СТО РЕККО
за сведения, которые помогут задержать..."
Это превзошло ее самые мрачные опасения. Два портрета, два врага
народа, два имени: бывший Возвышенный Кинц во Дерриваль, бывшая
Возвышенная Элистэ во Дерриваль. Описание внешности разыскиваемых верно до
последней мелочи. Изображения: две гравюры на дереве грубой работы -
дядюшки Кинца, весьма неточное, и ее, удивительно похожее - лицо
сердечком, широко расставленные глаза, изгиб губ, все как есть.
Недоумевая, Элистэ долго изучала бумагу.
- Нам никогда не установить наверняка, откуда у них ваши имена и
изображения, но кое о чем я догадываюсь, - ответил Дреф на ее
невысказанный вопрос. - Помните, в Дерривале отряд собратьев добрался до
домика вашего дяди? Их не остановило наваждение, скрывающее тропинку, они
прекрасно знали, куда идут.
- Я тогда так и не поняла, в чем дело. Дядюшка Кинц говорил, что за
нами, должно быть, следили, но я не представляю, каким образом.
- Я тоже, но зато догадываюсь, кто именно. Сестрица тогда заявила мне
на прощанье: "Но погоди, может, и мне известно такое, о чем ты не знаешь".
Боюсь, она не шутила.
- Стелли? Но что она могла узнать и что сделать? И почему вы ничего
мне не сказали?
- Я тогда не придал ее словам большого значения. Возможно, тут я
ошибся. У вашего отца не было устройства, с помощью которого она могла бы
нас выследить? Скажем, подзорной трубы, изготовленной одним из ваших
талантливых предков?
- Не знаю. Страшно подумать, что они рылись в наших вещах.
- Ну, это еще полбеды. Безусловно, однако, что ясновидение, которое
так помогло нашим обремененным заботами друзьям в Комитете, не проникает
дальше столичных ворот, а то с чего бы им заваривать всю эту кашу? Вы
понимаете, какая вам грозит опасность?
Элистэ разглядывала свое изображение. Невероятное, просто
удивительное сходство. "Награда о сто рекко..." Ей с трудом в это
верилось. Она молча кивнула.
- Не вздумайте выходить на улицу. Отныне вам предстоит скрываться в
этих стенах.
Скрываться. Здравая мысль. Она словно очнулась.
- А как же дядюшка Кинц? Он только что ушел. Откуда ему знать про
плакат? Нужно его догнать, предупредить...
- Спокойнее. Во-первых, ваш дядя не слепой, и раз уж он вышел, то
наверняка увидит плакат - их расклеили по всему городу.
- Но он такой рассеянный, он просто не обратит внимания...
- Во-вторых, у нас нет причин бояться за мастера Кинца - способности
надежно ограждают его от обычных опасностей. Волнуюсь я главным образом за
вас. Не следовало вам возвращаться в Шеррин.
- Тогда у нас не было выбора.
- Теперь есть. Я вам устрою побег. Мы переправим вас в Стрелл.
- Ничего подобного. Я не поеду, и на сей раз вам придется с этим
смириться. Прошу - оставьте при себе ваши бесконечные доводы и не
называйте меня неразумным ребенком. Сперва выслушайте, что я хочу сказать.
Поймите, именно сейчас я не хочу бросать дядюшку - бросать одинокого
беглеца в незнакомом городе, который, вероятно, кажется ему чужим
враждебным миром. Со мной ему спокойнее, а вам ведь нужно, чтобы он
чувствовал себя спокойным и довольным, верно? В противном случае он не
сможет помочь вашему Нирьену. Кстати о Нирьене. Разве вы сами не
просиживаете с единомышленниками дни и ночи, обсуждая планы вызволения
наставника? Знаю, отвечать вы не станете, тогда я задам другой вопрос: у
вас есть лишнее время на организацию моего побега? Времени потребуется
немало, а у вас хлопот выше головы. Не лучше ли подождать, пока судьба
мастера Нирьена решится в ту или иную сторону?
- Напрасно боитесь, что я назову вас неразумным ребенком. Вы
меняетесь прямо на глазах.
- Нет, всего лишь взываю к здравому смыслу. Я останусь в этой
квартире и затаюсь как мышка. Соседи видели меня редко, да и то мельком,
теперь же не будут видеть совсем. Я сменю прическу, чтобы не так походить
на портрет. Во всяком случае, сходство не столь уж полное - разве у меня
такой острый подбородок? Я буду вести себя так, как нужно, но из Шеррина
не уеду. Это мое последнее слово.
- Будь в моих силах заставить вас уехать, не сомневайтесь, я бы это
сделал. Оставаться в столице для вас - чистое безумие, неужели не ясно?
Как вам объяснить...
- Ох, Дреф, не стоит драматизировать. Здесь я в сравнительной
безопасности; тем более что ждать недолго - как только дядюшка управится
со своим делом. Так будет лучше для всех.
- Для всех, но не для вас. Ваше безрассудное упрямство...
- Лучше позаботьтесь о Шорви Нирьене, он нуждается в этом больше, чем
я. Как идет суд?
- Как и следовало ожидать. Шорви и остальные слишком хорошо
защищаются, их красноречие весьма досаждает Государственному обвинителю,
судьям и присяжным Народного Трибунала. Я думаю, этому положат конец -
обвиняемым скоро заткнут рты.
- Вы хотите сказать, что Нирьена с друзьями убьют до окончания
процесса?
- И лишат Кокотту ее законного лакомства? Вряд ли. Куда вероятнее,
что под каким-нибудь надуманным предлогом Шорви просто лишат права
защищаться, и это решит исход дела.
- Что вы тогда предпримете, Дреф? Я ведь знаю, вы что-нибудь да
сделаете.
- Я? Если уж сам Кинц во Дерриваль признался, что бессилен одолеть
молчание "Гробницы", то на что надеяться мне?
- Ложная скромность вам не к лицу; ваши надежды не имеют границ, как
и ваша смелость. Я знаю, вы с друзьями обязательно попытаетесь помочь
Нирьену, и бессмысленно вас от этого отговаривать. Вы твердили о моем
безрассудном упрямстве. Ха! Я уповаю лишь на то, что вы не дадите себя
