было возможно. Элистэ стояла, прислушиваясь к тяжелым ритмичным ударам.
Варвары собирались выломать дверь, и отдельные неприцельные выстрелы их
нисколько не волновали.
Удары продолжались беспрерывно, без конца - Элистэ казалось, что они
попадают ей прямо в сердце и душу. Ей хотелось закричать, хотелось бежать,
но она оставалась здесь, пойманная в самую изысканную в мире ловушку.
Полученное воспитание, а также удивительно ясный образ безупречно
сдержанной Цераленн, ее бабушки, помогали ей сохранять видимость
уравновешенности. Слуги же держались хуже: все лакеи были бледны, как
смерть, многие рыдали, некоторые, не сумев унять дрожи в ногах, опустились
на колени. Кэрт, со слезами на глазах, продолжала стоять молча, как
мужественный ребенок. Элистэ сжала ее руку, и Кэрт шепнула дрожащим
голосом:
- Госпожа, что же теперь будет? Почему ничего не предпринимают?
Этот вопрос задавала не только она. Его можно было прочесть и на
других лицах; сомнения разрастались при непрестанных ударах в дверь,
которым никто не препятствовал. Короля, казалось, раздирают противоречия:
он склонялся то к одному, то к другому советнику, потом о чем-то
возбужденно совещался с женой. Он то прилежно прислушивался к тому, что
ему говорили, то словно отрешался от всех. Однако требовалось принять
какое-то решение, и даже Дунулас понимал это. Когда раздался треск
ломающегося дерева и стало ясно, что дверь вот-вот не выдержит натиска,
король поднялся на ноги.
- Я буду говорить с ними, - объявил Дунулас. Держался он прямо, но
голос его слегка дрожал. - Я выслушаю их жалобы и просьбы, это поможет
делу.
Его слова были встречены сдавленными протестами. Король немного
помедлил, но затем вновь собрался с духом.
- Они мои подданные, - провозгласил он. - Я допустил отчуждение между
нами, и результаты чудовищны. Мой народ сбит с толку, выведен из себя,
возмущен и крушит все кругом, как обиженный ребенок. Однако там, на
донышке, под этим гневом, таится все та же любовь, которую они несут
своему властелину. Я знаю это, я это чувствую. Моя доброта к ним пробудит
их прежнюю привязанность. Мы поговорим и снова научимся понимать друг
друга. А взаимопонимание приведет к примирению. Понять - значит простить.
Казалось, что чувства короля вполне искренни. Его вера в силу добрых
намерений была простой, окончательной и, вероятно, самоубийственной. Без
всякого оружия, кроме человеколюбия, не зная обстоятельств, он и в самом
деле собирался встретиться с толпой лицом к лицу. Раздалось несколько
умоляющих голосов, но он их не слышал, поскольку был упрям, как всякий
слабый человек. Если уж он что-нибудь решил, то с намеченного пути его
могла сбить разве что природная катастрофа. Теперь, придя к решению,
король вскочил и зашагал к выходу. Никто не осмелился его остановить.
Дунулас прошел через покои, за ним, как яркий хвост кометы, следовали
испуганные придворные. Взволнованная до такой степени, что страх уже
казался несущественным, Элистэ тоже пошла за ними.
Страсти тем временем все разгорались. К моменту, когда Элистэ
добралась до осаждаемой передней, шум стал попросту оглушительным. Кричали
телохранители, толпа в коридоре отвечала подвыванием и гиканьем.
Опьяненные победой, мятежники наносили сокрушительные удары по двери. На
позолоченной поверхности уже проступили трещины, и в тот момент, когда в
переднюю вошел Дунулас, лезвие чьего-то топора пробило дверь насквозь,
вызвав с той стороны взрыв одобрительного рева.
Чувства Элистэ все еще были притуплены не покидающим ее ощущением
нереальности. Она видела, как король отдает приказ своим телохранителям.
Один из солдат привязал к штыку голубой шарф в знак приглашения к
переговорам и просунул сквозь щель в двери. Раздались новые вопли триумфа,
и послышался крик:
- Открывай! Открывай!
В явной нерешительности Дунулас посоветовался со своими
сопровождающими и дал дополнительные команды. Написав на клочке бумаги
записку, капитан протолкнул послание сквозь щель. Видимо, записка
содержала неприемлемые для нападавших условия, потому что после минутной
тишины в коридоре разразилась настоящая буря, а затем одиночный голос
потребовал:
- Открывайте! Нам нужен король!
- Короля! Короля! - скандировал яростный хор.
Удары возобновились. Дверь сотрясалась, на ней появились новые
трещины. Дунулас мужественно расправил плечи, бросил взгляд на королеву,
стоявшую рядом очень прямо, затем кивнул офицеру. Тот собрался что-то
возразить, но король покачал головой, и все услышали его простой ответ:
- Я докажу мою любовь, отдав себя в руки народа. Люди не причинят
вреда своему повелителю. Я знаю это.
Руки приближенных потянулись к эфесам маленьких, до огорчения легких
парадных шпаг, но оружие осталось в ножнах. Дворянин покрыл бы позором
острие своей шпаги и свое имя, если бы схватился с простолюдином. Никакие
обстоятельства не могли служить этому оправданием.
Под завороженными и обреченными взглядами короля, королевы и попавших
в ловушку Возвышенных баррикады были быстро разобраны, и разбитые двери
широко распахнулись, чтобы впустить торжествующую толпу.
12
Мир, казалось, взорвался, когда орда ликующих дикарей ворвалась в
переднюю королевских апартаментов. В ту же секунду помещение оказалось
заполненным людьми до отказа. Они прибывали сотнями, и передние вынуждены
были продвигаться дальше - в аудиенц-залу, комнату для облачения короля,
гардеробную и спальню позади. Людская волна словно накрыла королевские
покои, радостно сметая все, что попадалось на пути, все разбивая и круша.
Набор миниатюрных бесценных украшений и безделушек исчез бесследно. Так же
быстро расправились и с королевской шифоньеркой, где хранились кольца его
величества, пряжки, наколенники, табакерки и часы с бриллиантами. В
гардеробной была снята обильная жатва из камзолов с золотым кружевом и
атласных бриджей, расшитых жилетов, туфель и сапог на алой подметке. Что
же касается мебели, которая оказалась слишком громоздкой, чтобы прихватить
ее с собой, то повстанцы выместили на ней все свое раздражение. Обитые
штофом стулья и кушетки были вспороты, парчовые портьеры и драпировка
изодраны в клочья, подсвечники погнуты, инкрустации выбиты, бронзовые
виньетки выдраны из гнезд. Один завзятый крушитель, закутавшись в
королевский халат канареечного цвета, поставил себе задачей сбивать
хрустальные подвески с канделябров в каждой комнате. Другой занялся
проделыванием дырок в деревянных панелях. Всеобщее возбуждение повсюду
находило выход в разрушении, а самое опустошительное из них было
предпринято в спальне его величества, где огромная кровать, отделанная
серебром, была буквально завалена содержимым комодов, а затем подожжена.
Сырые, туго набитые подушки и матрасы скорее обугливались, чем горели.
Слабые языки пламени вскоре погасли сами собой, но по апартаментам уже
успел распространиться густой зловонный дым.
Вскоре он проник и в переднюю, добавив новый смрад в и без того
удушливую атмосферу, где было жарко, тесно, тяжко от скопища немытых тел,
чесночного духа, пота, крови и пороха. Комната оказалась набита людьми до
отказа, поскольку большинство задерживались именно здесь. Еще сотни, не
найдя возможности протиснуться внутрь, заполняли коридор. У дверей в
растерянности стояли солдаты личной охраны короля, которые по приказу
своего повелителя уже сложили оружие. Потрясенные Возвышенные, прижатые к
стенам, загнанные в угол, стиснутые, сдавленные, получающие тычки, а порою
и плевки, пытались избежать соприкосновения с плебеями. А в середине толпы
находились Дунулас и Лаллазай, вызывая одновременно надежду и ненависть.
Они держались рядом, но не касались друг друга. Нежное выразительное лицо
королевы было непривычно неподвижным, в то время как король напоминал
растерянного мученика.
Элистэ плотно прижали к стене. Рядом с ней находились фрейлины Чести,
маркиза во Кивесс и несколько горничных, включая Кэрт. Между женщинами и
толпой стояла группа мужчин - Возвышенных. Замирая от ужаса и любопытства,
Элистэ вертела головой, пытаясь разглядеть, что происходит. Но людей было
слишком много, и стояли они слишком близко, поэтому она почти ничего не
видела, собственно, она даже дышала с трудом. Локоть Кэрт больно впивался
ей в ребра, темная головка Гизин во Шомель прижалась к ее щеке. В ушах
Элистэ стоял гул, легкие работали из последних сил, голова казалась
невесомой, и она находилась почти в полуобморочном состоянии. Почувствовав
головокружение, девушка пошатнулась и упала бы, если бы для этого хватило
места среди туго притиснутых друг к другу тел. На какое-то время все
слилось в неразличимом шуме, невероятной давке, жаре, страхе и смятении.
Затем грохот в ушах ослабел, стал тише, ощущение страшного удушья прошло,
и Элистэ вновь смогла дышать. Головокружение прекратилось, и бормотание
вокруг стало распадаться на отдельные выкрики, проклятия, угрозы. Она все
еще ничего не видела перед собой. Приоткрыв рот, чтобы вдохнуть зловонного
воздуха, Элистэ стала прислушиваться.
Дунулас и Лаллазай стояли в центре тесного свободного пространства,
которое удерживали невооруженные телохранители короля и Возвышенные. Этот
хрупкий заслон было все, что отделяло монарха от толпы, а толпа не
намеревалась терпеть чьего-либо вмешательства. Помеха была моментально
устранена: ненужные люди отброшены в сторону, их сопротивление подавлено в
несколько секунд. Король и королева оказались в пределах всеобщей
досягаемости, и никто не знал, что делать дальше.
Тут-то и могла произойти расправа, если бы не безграничное миролюбие
Дунуласа. Король, казалось, не сознавал угрожавшей ему лично опасности. Он
взирал на своих капризных подданных с явным доверием, и почему-то это
доверие им мешало. Перед неожиданной приветливостью короля гнев поутих,
сумятица улеглась. Когда Дунулас поднял руку, наступило молчание.
Ласковый, вопрошающий взгляд короля переходил с одного враждебного лица на
другое. Он глубоко вздохнул и спокойно сказал:
- Горожане, скажите мне, чего вы желаете. Я готов выслушать вас.
Воцарилась такая тишина, что Элистэ отчетливо услышала его высокий
монотонный тенор, казавшийся простым и бесхитростным, почти детским.
Королевская наивность несла в себе силу. Было почти невозможно не поверить
ему. В эту минуту впервые в жизни она восхищалась королем Вонара.
По толпе, охваченной сомнениями, прошел шумок.
- Вы пришли, чтобы высказать свое недовольство, - подбодрил их
Дунулас. - Так выскажитесь. Счастье народа для меня превыше всего. Что
нужно сделать ради этого? Посоветуйте мне, горожане.
Пауза, неуверенные перешептывания. Несколько сдавленных ругательств,
пара скептических ухмылок.
- А он не лукавит? - спросил кто-то.
- Я говорю искренне. Мое желание - исправить положение, - с
горячностью заверил их король.
- Докажите.
- Но как? Дело моего народа - научить меня, как это сделать.
Этот ответ, хотя именно его и могли желать все собравшиеся, повлек за
собой неожиданные осложнения. В толпе и раньше обсуждались требования к
королю, но так ни к чему и не пришли. Снова начался гвалт. Послышался ряд
предложений. Голоса спорщиков звучали все громче и настойчивей. Понеслись
оскорбления, ругательства и колкости, обвинения перешли в угрозы, горожане
стали отталкивать друг друга. Дунулас остался стоять неподвижно, слегка
