приближаться к кордону опасаются, а о людях и не говорю...
Власьев говорил без остановки, как уставший от долгого одиночества
человек, и в то же время галантно помогал Зое снять шубку в просторных
темноватых сенях.
- А вы, Григорий Петрович, ребят раздевайте, и сами тоже. В
горнице-то у меня тепло...
- Сейчас, сейчас. Ты, Зоя, иди с парнями, а мы сейчас...
Когда они остались вдвоем, бывший старший лейтенант сразу
посерьезнел.
- Нужно понимать, случилось что, Григорий Петрович? - Несмотря на
более чем двадцатилетнюю дружбу, они обращались друг к другу
исключительно на "вы" и по имени- отчеству, как принято было в старое
время между людьми хотя и одного почти общественного положения, но с
восьмилетней разницей в возрасте.
- Можно сказать, что и случилось. Только сначала бы машину загнать
в сарай какой-нибудь или на сеновал. Не стоит в такую погоду на улице
бросать. Воду из радиатора слить опять же. А потом и поговорим. Тем
более я к разговору кое- чего прихватил, и закусочки столичной...
Хозяин предвкушающе потер руки.
- "Столичная" - это хорошо. Я хоть совсем бирюком заделался, а к
хорошему застолью вкуса отнюдь не потерял...
Пришлось изрядно поработать лопатами, пока наконец "эмку" не
водворили в до половины забитый сеном сарай.
Перенесли в дом багаж наркома.
Власьев повертел в руках "ППД".
- Недурная штучка. Видел в журнале, а вблизи - не приходилось. Это
теперь что, высшим чинам для самообороны выдают или на медведя сходить
думаете? Нет, на медведя не подойдет, слабовато будет...
- Для самообороны, - криво усмехнулся Шестаков.
Власьев понимающе кивнул и больше ничего не спрашивал.
После простого, но обильного и сытного обеда - грибной суп,
жаренная большими кусками свинина (дикая, естественно) с гречневой
кашей, многочисленные соленья, - дополненного московской колбасой, икрой
и крабами, Зою и детей окончательно разморило.
Власьев отвел им для отдыха угловую комнату в два окна с широкой
деревянной кроватью, задернул плотные домотканые занавески.
- Поспите, Зоя Степановна. Спешить теперь некуда, а под такую пургу
куда как хорошо спится... Вышел, аккуратно притворил за собой дверь. -
Ну что, Григорий Петрович? Пойдем дровишек принесем, баньку растопим, к
вечеру как раз и нагреется. Да и поговорим...
У буйно разгоревшейся печки- каменки (тяга в трубе была так хороша,
что то и дело срывала пламя с березовых дров и уносила его вверх, в
буйство стихий, яркими оранжевыми лоскутами) в тесноватом, два на два
метра предбаннике Шестаков поставил на лавку недопитую за обедом бутылку
водки, Власьев добавил старинный зеленый штоф собственного изготовлении
самогона, очищенную луковицу и большой ломоть ржаного хлеба.
- Ну вот, теперь и побеседуем, Николай Александрович. Кстати -
подарочек вам. - Нарком протянул егерю свой никелированный "ТТ".
Сделанный по спецзаказу, номера пистолет не имел. Впрочем, роли это не
играло никакой, если потребуется, органам нетрудно будет выяснить, когда
и для кого он делался.
- Благодарю, вещица красивая. Застрелиться приятно будет...
- Отчего же именно застрелиться? - Слова егеря Шестакова неприятно
удивили.
- А для чего он мне еще? Для служебных надобностей казенный "наган"
есть, "драгунка"10 для охоты - ружей пять штук. А вот
если власть до меня доберется, арестовывать придет - тогда непременно из
вашего пистолетика и застрелюсь. Последнее, так сказать, "прости" от
старого товарища...
- Вы скажете, Николай Александрович... А впрочем... - Не спеша, в
коротких, поточных фразах Шестаков изложил Власьеву события последних
полусуток.
Словно бы речь шла о рискованной, но в целом удачной охоте на
крупного зверя.
Егерь слушал внимательно, но спокойно, дымил слишком хорошей и
непомерно дорогой для этих мест папиросой, которые если бы и завозили в
осташковское райпо, купить без риска привлечь к себе пристальное и
недоброе внимание не мог бы никто, за исключением секретаря райкома,
пару раз наполнил граненые стаканчики.
- Удивлены, Николай Александрович? - спросил Шестаков, закончив
рассказ.
- Удивлен. Но не тому, что вы имеете в виду. Скорее - себе. Как я в
вас ошибался. Последние десять лет, признаюсь честно, считал вас
конченым человеком. Предавшимся большевикам. Поддерживал отношения по
старой памяти. Ну и из благодарности, конечно. Порвать совсем - сил не
было, да и смысла не видел. Все ж таки хоть изредка поговорить с
человеком из собственной молодости... А уважать - так почти и не уважал
уже...
- Спасибо за откровенность, Николай Александрович.
Обиды нарком не ощутил. Словно бы сказанное к нему совершенно не
относилось. А возможно, так оно и было. Себя прошлого, еще
позавчерашнего, он воспринимал сейчас очень отстранено.
- Чего уж. А вы вот каким оказались. Дошли, значит, до точки, а за
ней...
- Переход количества в качество. По Марксу - Энгельсу.
Власьев посмотрел на него внимательно. - Все равно я чего-то здесь
не понимаю. Вы должны были или сорваться гораздо раньше, ну, не знаю,
после процесса Промпартии, после всех этих кировских дел... Или
продолжать принимать и остальное как должное. Включая собственный
арест...
Шестаков, продолжая удивляться себе не меньше, чем Власьев только
что начал, сухо рассмеялся:
- Я, наверное, вроде монаха Варлаама. "По писаному худо разбираю,
но разберу, коль дело до петли-то доходит..."
- Может быть, может быть, - с сомнением в голосе ответил бывший
старший лейтенант, хотя и непонятно было, в чем он теперь-то
сомневается. Разве что в подлинности самого рассказа.
Шестаков выложил перед ним рядком четыре чекистских удостоверения.
Красноармейскую книжку бойца - конвойника он забирать с собой не стал.
Никчемная вещь.
- А в саквояже у меня четыре их же "нагана"... Помолчали, еще
подымили папиросами. Печка разгорелась в полную силу, и в предбаннике
становилось уже жарковато.
- Ну-ну, так - значит, так... - Власьев запустил пальцы в бороду.
Полуседая, окладистая, она сильно его старила, придавала вид диковатый и
одновременно патриархальный. Никто не дал бы егерю его сорока восьми
лет, окружающие, кроме кадровика в райкомлесе, считали, что Лексанычу
далеко за пятьдесят, и сам он ненавязчиво культивировал такое мнение.
- И что же вы теперь намереваетесь делать?
Шестаков, что странно, о дальнейшем пока не думал. Ближайшая цель -
добраться до единственного надежного убежища - заслоняла все остальное.
- Да, пожалуй, вы и правы, - согласился с ним егерь. - Пурга никак
не меньше недели продлится, я точно знаю. Кстати, прошу заметить,
последнее время зимы все суровее становятся. Я календарь погоды веду.
Очевидно, очередной цикл малого оледенения начался. Так что до конца
февраля погода будет для нас самая подходящая. Отдохнете, отоспитесь,
мысли в порядок приведете, потом можно и планы строить. Я в Осташков
съезжу, среди людей покручусь, у меня знакомые везде есть, в том числе и
в милиции. Начальник районный тоже большой любитель и охоты, и баньки.
Может, что полезное и сболтнет под вторую бутылку... Окорочок копченый
ему свезу, сига вяленого, первачу четверть...
- А не удивится, чего это вдруг?
- Как это вдруг? Постоянно вожу. С властями дружить надо. Я ему
гостинец, он мне когда патронов к "нагану" и "драгунке" подбросит, когда
еще что... За это не беспокойтесь. Ежели розыск на вас объявили - он
непременно скажет. Смотри, мол, Лексаныч, не появится ли где чужой
человек. Я же следопыт известный, у властей в доверии как бывший герой
гражданской войны и беспорочно прослуживший на кордоне аж пятнадцать
лет... - Власьев снова рассмеялся, но как-то невесело. Выпитая водка
начала себя показывать, навевая печаль по нечувствительно пролетевшей
жизни.
А Шестаков оставался совершенно трезв, просто внутреннее напряжение
сменилось расслабленным покоем. И, поскольку хмель все-таки действовал,
пусть и без внешних проявлений, он стал собою даже гордиться. И хотелось
о собственной лихости говорить. Но заговорил он о другом:
- Давно хотел спросить, Николай Александрович, вот вы обо мне этак
пренебрежительно отозвались, а сами- то? Так и решили до конца дней
своих в советских отшельниках просуществовать? Крест на себе
окончательно поставили? О нормальной человеческой жизни и не тоскуете
даже? Так, чтобы выбриться когда-нибудь чисто, рубашку крахмальную
надеть, костюм от классного портного, в столицу или в Питер выбраться, в
ресторане посидеть (теперь снова довольно приличные появились), ложу в
опере взять. Дамам руки в кольцах целовать...
Вы ж совсем еще человек не старый, по- прежнему времени даже и
Молодой, пожалуй. Году в восемнадцатом непременно кавторанга бы
получили, в двадцать примерно третьем - каперанга. А то и ранее. Сейчас
никак не меньше, чем вице-адмиралом, были бы. Командующим флотом или
Генмором11 заправляли. Да и я с вашей
помощью черных орлов12, наверное, уже
получил бы...
- С чего вдруг именно сейчас - и такие мысли? Вам ли жаловаться? По
тому же счету вы уже действительный статский, если не тайный... Правда,
вот в бегах оказались, так это дело случая. Могло и иначе обернуться.
- Сомневаюсь, - с неожиданной твердостью в голосе сказал Шестаков.
- Теперь уже очень сомневаюсь. Очевидно, такая наша судьба, от которой
не убежишь, как известно. В восемнадцатом я еще искренне верил, что от
большевиков может польза России произойти. Обновление как бы. После
Кронштадта впал в сомнение, в чем вы лично могли убедиться...
- Да уж. Тогда вы себя с блеском проявили, - усмехнулся Власьев.
Воспоминание было приятно наркому, хотя в предыдущие годы он часто
мучился мыслью - прав ли был тогда, позволено ли во имя так называемой
"дружбы" изменять тоже так называемому "революционному долгу"? Власьев
понял его мысль.
- Известно, что первое побуждение, как правило, бывает благородным.
И тогда, и сейчас вы ему пожались. Эрго...
- Хотите сказать, что я по-прежнему остаюсь благородным человеком?
Невзирая на... убийство?
- На войне мы с вами стреляли торпедами и ставили мины против
совершенно ни в чем не виноватых людей. Ремарка "На западном фронте"
читали?
- Как же... Суровое осуждение империалистической бойни...
- Вот-вот. Наши с вами исконные враги тевтоны - такие же нормальные
люди, с чувствами, с совестью и благородством. Тогда бы нам такое
почитать... Зато те, что пришли за вами вчера, - это как раз не люди.
Убежденные палачи. Отбросы человечества и сволочь Петра Амьенского.
Истинные враги народа. Их не оправдывает даже тезис "Прости их, ибо не
ведают, что творят...". Еще как ведают...
- А вдруг и вправду уверены, что я и мне подобные - враги трудового
народа. Либо вредили, либо злоумышляли, либо шли поперек линии партии...
- Тогда бы они хоть доказательства собирали, а не выколачивали их.
Знакомились с материалами последних процессов? Где там хоть намек на
доказательства? При царе и то без четких улик и сравнительно
беспристрастного суда не сажали, тем более - не расстреливали и не
вешали. Значит, вы все сделали правильно. Теперь главное - не
останавливаться.
- Это как понимать? - вскинул голову Шестаков.
- Да в самом буквальном смысле. Как вы себе отныне свое будущее
представляете? У меня отсидеться думаете? Я вам в гостеприимстве не
