предстоящем уроке по безжалостности. Я признался, что не обратил на это
внимания, так как считал, что мы просто беседуем друг с другом, скрашивая
монотонность езды.
- Я никогда просто так не беседую, - строго сказал он. - ты должен
знать, что было потом. После полудня я создал ситуацию, необходимую для
того, чтобы сдвинуть твою точку сборки в позицию, где исчезает жалость.
Эта позиция известна как место отсутствия жалости.
- Проблема, которую решают маги, - продолжал он, - состоит в том, что
место отсутствия жалости может быть достигнуто только с минимальной
помощью. Нагваль создает сцену, но точку сборки должен сдвинуть сам
ученик.
- Сегодня ты сделал это. Я помог тебе, возможно, несколько
драматично, сдвинув твою точку сборки в особую позицию, которая превратила
меня в немощного и непредсказуемого старика. Я не просто действовал как
старый и немощный человек. Я был им.
Озорной огонек в его глазах подсказал мне, что он наслаждается этим
моментом.
- Совершенно необязательно было поступать именно так, - продолжал он.
- я мог бы заставить тебя сдвинуть точку сборки и без такой жесткой
тактики, но видишь, не удержался. Поскольку эта ситуация никогда не
повторится вновь, мне хотелось узнать, смогу ли я действовать так, как
действовал мой бенефактор. Поверь мне, я удивлялся себе не меньше, чем ты.
Я почувствовал себя до невероятности легко. Я без труда принял все,
что он сказал мне. И не было вопросов, я понял все и не нуждался в его
объяснениях.
Потом он сказал то, что я уже знал, но не мог выразить в словах,
потому что не мог найти подходящего выражения, чтобы описать это. Он
сказал, что все, выполняемое магами, есть движения точки сборки, а такие
движения управляются количеством энергии, которое маги вкладывают в свои
команды.
Я упомянул дон Хуану, что знал все это, и даже больше того. А он
ответил, что внутри каждый человек является гигантским, темным озером
безмолвного знания, которое каждый из нас интуитивно чувствует. Он сказал
мне, что я могу интуитивно чувствовать его немного яснее, чем обычный
человек, благодаря своей вовлеченности на путь воина. Потом он добавил,
что маги - единственные существа на земле, которые преднамеренно выходят
за интуитивный уровень, обучаясь двум трансцендентальным вещам: во-первых,
постигая существование точки сборки, и во вторых, заставляя точку сборки
двигаться.
Он подчеркивал снова и снова, что наиболее сложным знанием, которым
обладали маги, был наш потенциал чувствующих существ и знание того, что
содержание восприятия зависит от положения точки сборки.
В этот момент я начал переживать уникальное затруднение в
концентрации на том, о чем он говорил, не потому, что был чем-то отвлечен
или утомлен, но потому, что мой ум сам по себе начал играть в игру
предвосхищения его слов, словно какая-то неизвестная часть меня безуспешно
пыталась найти слова, которые были бы адекватны мыслям. И пока дон Хуан
говорил, я чувствовал, что могу предсказать, как он выразит мои
собственные безмолвные мысли. Я вздрогнул, осознав, что его выбор слов в
любом случае был лучше, чем мой. Но предвосхищение его фраз уменьшало мою
концентрацию.
Я резко прижался к краю дороги. И правда, впервые в жизни у меня было
ясное знание дуализма во мне, как-будто внутри меня находились две
совершенно отдельные части. Одна была очень старой, спокойной и
безразличной. Она была тяжелой, темной и связанной с чем-то еще. Эта часть
во мне не волновалась ни о чем, потому что она была одинакова со всем
остальным. Она пользовалась всем без ожиданий. Другая часть была светлой,
новой, пушистой и возбужденной. Она была нервной и быстрой. Она
волновалась о себе, так как была ненадежной и не пользовалась ничем,
просто потому, что не обладала способностью связывать себя с чем-либо. Она
была одинока и уязвима, располагалась на поверхности. Это была часть, из
которой я смотрел на мир.
Я преднамеренно осмотрелся из этой части. Куда бы я не посмотрел,
везде были обширные возделанные земли. И эта ненадежная, пушистая и
обеспокоенная часть меня была схвачена между гордостью за трудолюбие
человека и грустью от зрелища великолепной древней сонорской пустыни,
переходившей в опрятную картину пашни и культивированных растений.
Старая, темная, тяжелая часть меня ни о чем не волновалась. И эти две
части вступили в спор. Пушистая часть хотела взволновать тяжелую часть, а
та, наоборот, хотела остановить волнение легкой части и научить ее
пользоваться и наслаждаться.
- Почему ты остановился? - спросил дон Хуан.
Его голос вызвал реакцию, но было бы неточным сказать, что это я
прореагировал. Звук его голоса, казалось, укреплял пушистую часть, и
внезапно я узнал самого себя.
Я описал дон Хуану осознание своего дуализма. Как только он начал
объяснять это в терминах позиции точки сборки, я потерял свою твердость.
Пушистая часть стала такой же пушистой, какой была в тот миг, когда я
заметил мою двойственность, и я вновь знал все, что мне объяснял дон Хуан.
Он говорил, что, когда точка сборки движется и достигает места
отсутствия жалости, позиции рациональности и здравого смысла ослабевают.
Ощущение, которое я имел о старой, темной, молчаливой стороне, было
взглядом того, что предшествовало разуму.
- Я точно знал, о чем ты говорил, - сказал я ему, - я знаю огромное
количество вещей, но не могу высказать то, что знаю. Я не знаю, как
начать.
- Я уже упоминал тебе об этом, - объяснил он. - то, что ты переживал
и называл дуализмом, является взглядом из другой позиции твоей точки
сборки. Из этой позиции ты смог почувствовать древнюю сторону человека. А
то, что знает древняя сторона человека, называется безмолвным знанием.
Именно это знание ты и не можешь выразить.
- А почему не могу? - спросил я.
- Потому что, чтобы выразить его, тебе необходимо владеть и
пользоваться непомерным количеством энергии, - ответил он. - в данный
момент ты еще не накопил ее.
- Безмолвное знание есть у каждого из нас, - продолжал он. - это
полнейшее мастерство, полнейшее знание обо всем. Но это еще не значит, что
нельзя говорить о том, что знаешь.
- Маги верят, что когда человек осознает то, что он знает, и хочет
быть сознательным к тому, что он знает, он теряет из поля зрения то, что
он знал. Это безмолвное знание, которое ты не в силах описать, конечно же,
является "намерением", духом, абстрактным. Ошибка человека в том, что он
хочет знать его прямо, так, как он знает повседневную жизнь. И чем больше
он того хочет, тем более эфемерным становится знание.
- Ты простыми словами скажи, что это значит? - попросил я.
- Это значит, что человек отказывается от безмолвного знания ради
мира разума, - ответил он. - чем больше он цепляется за мир разума, тем
более эфемерным становится "намерение".
Я завел машину, и мы двинулись в полном молчании. Дон Хуан больше не
показывал мне дорогу и не объяснял, как надо ехать - что он часто делал,
стараясь раздразнить мою собственную важность. У меня не было ясного
представления о том, куда надо ехать, но что-то внутри меня знало и это. Я
позволил этой части взять руководство на себя.
Поздним вечером мы под" ехали к большому дому, который группа дон
Хуана имела в сельской местности штата Синалса в Северо-западной Мексике.
Наше путешествие, казалось, вообще не потребовало много времени. Я не мог
вспомнить подробности нашей поездки. Все, что я знал о ней, пожалуй, было
то, что мы ни о чем не говорили. Дом казался пустым. Не было никаких
признаков, что в нем жили люди. Но я знал, что друзья дон Хуана находятся
в доме. Я чувствовал их присутствие, хотя и не видел их.
Дон Хуан зажег керосиновые лампы, и мы сели за массивный стол.
Казалось, что дон Хуан собирается поесть. Мне было интересно, что он
скажет или сделает, но в этот момент бесшумно вошла женщина и поставила на
стол большую тарелку с едой. Я не был готов к ее появлению, и когда она
вышла из темноты на свет, как бы возникнув из ниоткуда, я непроизвольно
открыл рот.
- Не пугайся, это я, Кармела, - сказала она и исчезла, вновь
растворившись в темноте.
А я все сидел с открытым ртом. Дон Хуан захохотал так сильно, что,
мне кажется, все, кто был в доме, услышали его. Я думал, что они придут
сюда, но никто не появился.
Я попробовал есть, но голодным не был. Тогда я начал размышлять о
женщине. Я не знал ее. То есть я почти узнал ее, но я не мог заставить
свое воспоминание подняться из тумана, который окутывал мои мысли. Я
яростно боролся с самим собой, проясняя свой ум, а когда почувствовал, что
на это потребуется слишком много энергии, то просто сдался.
Сразу после того, как я прервал свое размышление о ней, я начал
переживать странное, цепенящее беспокойство. Сначала мне казалось, что это
темный, массивный дом и безмолвие в нем и вокруг него угнетали меня. Но
потом моя тоска выросла до невероятных размеров, особенно когда я услышал
слабый собачий лай вдалеке. На миг мне показалось, что мое тело вот-вот
должно взорваться. Дон Хуан немедленно вмешался. Он подскочил ко мне и
начал давить мне на спину, пока она не затрещала. Давление на спину
немедленно вызвало облегчение.
Когда я успокоился, то понял, что вместе с беспокойством, которое
почти уничтожило меня, я потерял ясное чувство знания обо всем. Я больше
не мог предвещать того, как дон Хуан выразит словами то, что я знал.
А дон Хуан тем временем начал очень своеобразное объяснение. Сначала
он сказал, что причина беспокойства, заставшего меня врасплох с быстротой
молнии, заключалась во внезапном движении моей точки сборки, вызванным
неожиданным появлением Кармелы и моей неизбежной попыткой передвинуть свою
точку сборки в то место, где я мог бы вспомнить ее полностью.
Он посоветовал мне воспользоваться идеей периодических атак того же
типа беспокойства, и благодаря этому поддерживать движение моей точки
сборки.
- Любое движение точки сборки подобно умиранию, - сказал он. - все в
нас становится несвязным, а потом присоединяется к источнику огромнейшей
силы. Это увеличение энергии чувствуется как уничтожение беспокойства.
- И что же мне делать, когда это случится? - спросил я.
Ничего, - ответил он. - просто жди. Вспышка энергии пройдет. Опасно
не знать, что может случиться с тобой. А когда ты знаешь - это уже не
реальная опасность.
Потом он рассказал о древних людях. Он сказал, что древние люди
знали, и даже более прямым образом, что делать и как лучше обходиться с
этим. Но поскольку они все выполняли очень хорошо, у них начало
развиваться чувство самости, которое дало им веру, что они могут
предсказывать и планировать действия, которые были нужны им для
использования. Так появилась идея об индивидуальном "я", и это
индивидуальное "я" начало определять природу и сферу человеческих
поступков.
А когда чувство индивидуального "я" стало сильнее, люди потеряли
естественную связь с безмолвным знанием. Современный человек, будучи
наследником такого развития, теперь находит себя так безнадежно удаленным
от источников всего, что все, что бы он ни делал, выражает его отчаяние в
яростных и циничных актах самоуничтожения. Дон Хуан утверждал, что причина
отчаяния и цинизма человека заключена в небольшом остатке безмолвного
знания, который остался у него, и этот остаток совершает две вещи:
во-первых, он дает человеку представление о его древней связи с источником
