люди станут пожирать друг друга, как чуднща морские".
Общество, изображенное в "Гамлете", ужасает не сходством с диким
существованием хищников и не особой жестокостью, напоминающей кровожадность
чудищ, но пустотой бездушия. Из жизни исчезло возвышенное и духовное. Ужасны
не зверские преступления, а обыденность отношений, лишенных человечности.
Раскрашенные слова создают лишь подобие человечности и возвышенности.
Это - ложь. Чтобы ее разоблачить, Гамлет противопоставляет подмалевке
физиологическую грубость, которая не имеет пределов. Наследник престола
говорит королеве, что ее брак - блуд в загаженном свином хлеву. Сын орет на
мать, что она валяется в зловонном поту продавленной кровати, замаранной
распутством. Джентльмен разговаривает с девушкой, которую он любит, как с
потаскушкой из грошового притона.
Гамлет хочет заставить людей прекратить лгать. Он выявляет ложь во всех
человеческих отношениях и показывает людям мерзость их обездушенной жизни.
Он уверен: такое существование может продолжаться лишь потому, что привычка
лгать заставила утратить естественные чувства; люди как бы потеряли дар
ощущений.
Если бы у Гертруды сохранилось хоть одно человеческое чувство, то и это
- единственное - не могло бы сменить прошлую любовь на нынешнюю. Клавдия не
мог бы предпочесть даже
Слепорожденный с даром осязанья;
Безрукий, слабо видящий; глухой,
Но чувствующий запах, не ошиблись
Так явно бы!
Цель Гамлета пробудить "заснувшие чувства", растопить жаром образов
сердце, "затвердевшее, как медь, от проклятой привычки". Он заставляет
видеть и слышать, он оживляет совесть преступника и делает ярким его
воображение.
Он возводит в гиперболу пошлое, животное, низменное.
Беспредметных поэтических красот нет ни в словах принца, ни в его
внешности. "Зеркалом моды" он был до начала событий, изображенных в пьесе,
теперь - по словам Офелии - он ходит в расстегнутом колете, с непокрытой
головой, его чулки в пятнах, без подвязок и спустились до щиколоток.
Клавдий рассказывает Гильденстерну и Розенкранцу: наследник престола
переменился не только внутренне, но и внешне; он стал непохож на того, кем
был.
О "столь изменившемся сыне" говорит и Гертруда.
Характер сумасшествия, изображаемого Гамлетом, мрачен. Принц "резко
нарушает свои мирные дни буйным и опасным безумием".
В его поведении не только не видны изящные манеры, но, напротив, -
желание нарушить этикет, оскорбить двор резкостью и мыслей, и тона.
Обаяние образа возникает вопреки какому-либо представлению о юношеском
изяществе, внешней привлекательности. Можно не придавать решающего значения
упоминаниям о тридцатилетнем возрасте, тучности и одышке - это лишь
отдельные фразы, но считать их как бы несуществующими и не связанными с
замыслом автора вряд ли верно.
В скорби Гамлета нет ничего ласкающего глаз и слух. Он презирает
показную видимость "украшения и одеяния скорби"; все это лишь обман, способы
"казаться". Пресловутый траур принца менее всего связан с его неизменной
печалью. Можно было бы рискнуть на неожиданное сравнение: "чернильный плащ"
чем-то напоминает желтую кофту молодого Маяковского. Гамлет оскорбляет
придворные обычаи; он бесит окружающих, являясь на дворцовые приемы в
неподходящем туалете. Его грусть об умершем никогда не носит внешнего,
наглядного характера, напротив, он дебоширит в эльсинорских покоях, грубит
королю.
Он ругает себя шлюхой, рабом, судомойкой.
Некогда он дарил Офелии не только подарки, но и "слова, столь
благоуханные, что подарки возрастали в цене". Теперь он ненавидит эти слова;
чем трагичнее его положение, тем резче речь.
"Сцена тени в "Гамлете" вся написана шутливо, даже низким слогом, но
волос становится дыбом от гамлетовских шуток", - сказал Пушкин.
Поэзия роли Гамлета во многих ее местах неотделима от низкого,
народного слога, выражающего серьезнейшие мысли и чувства трагедии. Гамлет,
ненавидящий ложь подмалевок и раскрашенных слов, менее всего напоминает
грациозного принца в изящных одеждах.
Это чувствовали и Эдмунд Кин, и Павел Мочалов; упреки некоторых
современных критиков в "неблагородстве манер" и "отсутствии величия"
относились вовсе не к природным свойствам обоих актеров, а к их восприятию
роли. Эти художники искали в своем герое силу, резкость, мятежный дух.
Прекрасные манеры и придворное изящество в полной мере изображали и
прославленный исполнитель "благородных римлян" Кембль, и лейб-гвардейский
трагик Каратыгин. Победа осталась не на их стороне.
Образ Гамлета создавался под открытым небом на подмостках балаганного
театра в эпоху еще достаточно грубую. Лондонские подмастерья, извозчики,
матросы с кораблей, приезжие фермеры хохотали над шутками Гамлета,
сочувствовали его переживаниям. Это был герой понятный и близкий не только
ценителям, но н всем тем, кто с трех сторон, стоя, окружал подмостки
"Глобуса".
В самом начале семнадцатого века Антони Сколокер писал о двух путях
искусства: "Должен ли я писать свое обращение к читателям в духе "Аркадии",
которой невозможно дочитаться досыта и где проза и стихи, содержание и слова
превосходят друг друга красотой, подобно глазам его возлюбленной; или должен
я писать так, чтобы быть понятным стихии простонародья, как трагедии
дружелюбного Шекспира?"
Изысканная прелесть поэзии сэра Филиппа Сидни противопоставлялась
искусству Шекспира, нравящемуся "всем, как принц Гамлет".
Слово "поэзия" обладает множеством значений. В толковом словаре есть и
такое определение: "Дар отрешиться от насущного, создавая первообразы
красоты". Этим даром не обладал Шекспир. Он никогда не отрешался от
насущного. В этом было одно из свойств его гения. Поэзия Гамлета вырастает
из житейской прозы, лишенной прикрас, нередко не только суровой, но грубой и
жестокой.
Гамлет - народный образ человека, говорящего правду "словами, режущими,
как кинжал",
ТЕНЬ ОТЦА. Характер Гамлета выявляется не только в напряженных
трагических столкновениях, но и в обычных житейских взаимоотношениях с
различными людьми.
До того как Гамлету становится понятной цель приезда Гильденстерна и
Розенкранца, он приветлив, доброжелателен, искренне рад встрече с друзьями
детства.
Принимая актеров, он - ласковый и гостеприимный хозяин, увлекающийся
сценическим искусством принц-меценат. Он сам актер-любитель и охотно
декламирует монолог из "Убийства Приама". Ему нравятся именно эти напыщенные
строфы из пьесы в классическом духе, провалившейся у большой публики, но
оцененной знатоками.
Он посвящает Офелии заурядные стихи, их сочинял человек, слабо
владеющий искусством "перелагать свои вздохи в стихотворные размеры".
Он не только страдает или гневается, но и шутит. В его .памяти еще
сохранились детские игры, и ему хорошо известны правила спорта, он неустанно
упражняется в фехтовании.
В его речи - поговорки и народные загадки; его занимают прибаутки
подвыпившего могильщика и. забыв про мировые вопросы, он охотно выслушивает
клоунские шутки о принце, отправившемся в Англию за умом.
В страшную минуту он вспоминает о записной книжке - студенческой
привычке записывать изречения из сочинений, наблюдения и впечатления.
Он любит отца, способен к дружбе. Он - человек. Человек - не с какой-то
большой, невиданно громадной буквы, а попросту человек с понятной
биографией, своими привычками, укладом жизни. Его мысль занята не только
вопросами добра и зла, но и новостями столичных театров.
Множество жизненных черт заключено в роли. Есть достаточно оснований
считать характер героя - реалистическим. Однако можно ли утверждать, что
Гамлет - "типический характер в типических обстоятельствах", согласно
общеизвестному определению реализма?..
Применить такое мерило к трагедии непросто. Трудности появятся сразу
же.
В какой мере датский принц типичен для Дании, о которой Шекспир имел
самое приблизительное представление? И как счесть типичным для двенадцатого
века (судя по источникам, к нему отнесено время действия) студента
виттенбергского университета, основанного лишь три столетия спустя?
Конечно, легче представить себе Гамлета в елизаветинской Англии. Но и
тогда обстоятельства не покажутся типическими. Начнем с первого же. Возможно
ли счесть типическим явление призрака и отнести к типическим обстоятельствам
рассказ обитателя могилы о том, как брат-убийца влил ему в "портики ушей"
яд?.. Неужели это напоминает жизненные события и может быть принято за
отражение действительности?
Призрак застревает соринкой в "глазах души" не только Горацио, но и
каждого, кто попробует рассматривать пьесу с помощью привычных мерок
реализма. Соринку пытались извлечь самыми различными способами.
Автора извиняли варварством старинных вкусов, законами жанра; потом -
уже в нашем веке - доказывали, что дух вовсе не выходец из загробного мира,
а нечто другое. Исследователи и художники различных направлений отыскивали
возможность современного толкования этого образа. Под "современным"
понимались представления людей нового времени, не только не верующих в
призраков, но и считающих подобную веру наивным архаизмом.
Тень отца Гамлета стала подобна загадочной картинке-ребусу, на которой
изображено нечто, на первый взгляд, может быть, и напоминающее духа, но на
самом деле что-то совершенно иное. Это иное легко обнаружить, стоит только
перевернуть картинку вверх ногами или же пристально вглядеться в какую-то,
казалось бы, несущественную часть изображения. Стоит так сделать, и контуры
изменятся: вместо листьев обнаружится фигура охотника, а дом окажется совсем
не домом, а ланью.
Превращение призрака в подобие такой картинки возникло, вероятно, от
мысли, что гений не мог бы всерьез верить в духов, и что, очевидно, все в
сцене с мертвым королем обладает особым значением.
Духов видит лишь один человек - герой трагедии, писал еще Гервинус, так
происходило не только в "Гамлете", но и в "Юлии Цезаре", "Макбете". Только
герой общался с привидениями, а он близок к галлюцинациям; уравновешенная
Гертруда не видит умершего мужа, не замечает духа Банко и леди Макбет.
Согласно теории Гервинуса, призраки - не действующие лица, а порождение
бреда; видит их только тот, кто предрасположен к крайним формам экзальтации.
Различные части загадочной картинки подвергались пристальному
рассмотрению.
Довер Вилсон писал, что многим в своей работе над "Гамлетом" он обязан
книге Уолтера Грега "Галлюцинации Гамлета" - первой атаке на привычное
объяснение истории датского принца (Довер Вилсон - крупнейший современный
шекспировед-текстолог).
Доктора Грега особенно интересовала пантомима, начинавшая спектакль
бродячих комедиантов. Клавдий, увидев в безмолвной сцене все детали
отравления в саду, остался совершенно спокоен. Его совесть ничуть не была
смущена. Все, что в дальнейшем заставило его вскочить с места и убежать из
зала, - в этом случае не произвело на него впечатления.
В чем же могла быть разгадка? В простом положении:
Клавдий - по мнению Грега - не совершил преступления. Замешательство
короля во время представления было вызвано не воспоминаниями, а непристойным
поведением наследника престола. Психически больной принц некогда видел
"Убийство Гонзаго". Сцена отравления спящего осталась в подсознании, и
Гамлету померещилось, что нечто подобное совершил его дядя-кровосмеситель.
