огромные волны. Барометр упал до 29.50. Ветра почти не было, но зловещие
волны все сильнее и сильнее бились о борта "Пиренеев". Не прошло и часа,
как шхуну завертело в водовороте огромных валов, бесконечной чередой
мчавшихся с запада из бездны ночи. Быстро, как только смогли падавшие от
усталости матросы обеих вахт, убрали паруса, и к шуму ревущих волн
добавился угрожающий ропот и жалобы выбившихся из сил матросов. А когда
вахтенных матросов вызвали на корму крепить снасти, они уже открыто
выразили свое нежелание повиноваться. В каждом их движении крылись протест
и угроза. Воздух был влажный и словно бы липкий, матросы дышали тяжело и
часто, жадно ловя ртом воздух. Пот лил по обнаженным рукам и лицам
матросов, по измученному, еще более мрачному, чем когда-либо, лицу
капитана, и в его застывших глазах притаилась тревога и сознание
неизбежной гибели.
- Ураган проходит западнее, - ободряюще сказал Мак-Кой. - Самое
худшее - заденет нас краем.
Но капитан даже не обернулся и принялся читать при свете фонаря
"Наставление морякам по вождению судов в циклоны и штормы". Молчание
нарушали лишь доносящиеся со спардека всхлипывания юнги.
- Да замолчишь ли ты! - крикнул капитан с такой яростью, что все, кто
был на палубе, вздрогнули, а преступник завопил от страха пуще прежнего. -
Мистер Кониг, - обратился капитан к старшему помощнику дрожащим от
возбуждения и гнева голосом, - сделайте одолжение, заткните шваброй глотку
этому отродью!
Но к мальчику отправился Мак-Кой, и через несколько минут
всхлипывания прекратились - юнга успокоился и заснул.
Перед рассветом с юго-востока повеяло первым дыханием свежего
ветерка, мало-помалу усиливавшегося и перешедшего в легкий ровный бриз.
Вся команда собралась на палубе, тревожно ожидая, что последует дальше.
- Ну вот, теперь все будет в порядке, капитан, - сказал Мак-Кой, стоя
бок о бок с Девенпортом. - Ураган помчался на запад, а мы много южнее. До
нас дошел только этот бриз. Сильнее он уже не станет. Можно ставить
паруса.
- А что от них толку? Куда мне вести шхуну? Вот уже два дня, как мы
не знаем, где находимся, а ведь мы должны были увидеть Хао еще вчера
утром. Куда нас несет: на север, юг, восток - или куда? Ответьте, и я в
мгновение ока подниму все паруса.
- Я не моряк, капитан, - мягко сказал Мак-Кой.
- Когда-то я считал себя моряком, - послышалось в ответ, - до тех
пор, пока не попал на эти проклятые Паумоту.
В полдень с мачты раздался крик:
- Прямо по носу буруны!
Моментально сбавили ход и начали убирать паруса. Судно медленно
скользило вперед, борясь с течением, грозившим бросить его на рифы.
Офицеры и матросы работали как одержимые, им помогали кок, юнга, капитан
Девенпорт, Мак-Кой. Шхуна была на волосок от гибели: прямо перед ними
тянулась низкая отмель, унылый и опасный клочок земли, непригодный для
жилья, о который безостановочно разбивались волны и на котором даже птицам
негде было свить гнезда. Шхуна прошла мимо отмели в каких-нибудь ста ярдах
и опять забрала ветер. Как только опасность миновала, задыхающиеся от
только что пережитого волнения матросы обрушили поток ругательств и
проклятий на голову Мак-Коя. Это он явился к ним на шхуну и предложил идти
на Мангареву! Он лишил их безопасного приюта на Питкэрне и привел на
верную гибель в эти изменчивые, страшные просторы океана! Но ничто не
могло нарушить безмятежного спокойствия Мак-Коя. Он улыбнулся матросам, и
столько доброжелательности было в его улыбке, что лучившаяся от него
доброта, казалось, проникла в мрачные, полные отчаяния души матросов, и,
посрамленные, они замолкли.
- Страшные воды, страшные воды, - бормотал капитан, пока шхуна
медленно уходила от опасного места. Вдруг он замолчал и уставился на
отмель. Она должна была находиться прямо за кормой, но почему-то оказалась
с наветренной стороны шхуны.
Он сел и закрыл лицо руками. И все - и старший помощник, и Мак-Кой, и
матросы - увидели то, что увидел капитан. Южную оконечность отмели омывало
восточное течение, отнесшее к ней шхуну; у северного конца отмели
проходило западное течение, захватившее шхуну и медленно увлекавшее ее
прочь.
- Когда-то я слышал об этих Паумоту, - со стоном сказал капитан,
поднимая белое, как полотно, лицо. - Мне рассказывал о них капитан
Мойендейл, после того как потерял здесь судно. А я тогда посмеялся над
ним. Да простит меня бог за то, что я посмеялся над ним. Что это за
отмель? - обратился он к Мак-Кою.
- Не знаю, капитан.
- Почему?
- Да потому, что мне никогда прежде не приходилось ни видеть ее, ни
слышать о ней. Одно я знаю наверняка: на картах ее нет. Этот район никто
никогда как следует не исследовал.
- Но ведь это значит, что вы не знаете, где мы находимся?
- Так же как и вы, капитан, - мягко ответил Мак-Кой.
В четыре пополудни вдали показалось несколько кокосовых пальм, словно
выросших прямо из воды. А чуть позже над водой поднялся низкий атолл.
- Теперь я знаю, где мы находимся, капитан, - сказал Мак-Кой, опуская
бинокль. - Это остров Решимости. Мы в сорока милях от Хао, но ветер дует
нам прямо в лоб, и нам к нему не пробиться.
- Тогда готовьтесь, будем приставать здесь. С какой стороны вход в
лагуну?
- К лагуне ведет узкий пролив, годный разве что для легкой пироги. Но
уж раз мы знаем теперь, где находимся, можно пойти к острову Барклая де
Толли. Он всего в ста двадцати милях, на северо-северо-запад. При таком
ветре мы будем завтра к девяти утра.
Капитан углубился в карту, обдумывая предложения Мак-Коя.
- Даже если мы разобьем ее здесь, нам все равно не миновать идти к
острову Барклая де Толли, только уж в шлюпках, - добавил Мак-Кой.
Капитан отдал приказание, и снова шхуна пустилась в путь по океану,
столь негостеприимно встречавшему ее.
Следующий день не принес ничего утешительного: палуба "Пиренеев"
дымилась больше прежнего, людьми овладело безысходное отчаяние, грозившее
в любую минуту перейти в открытый бунт. Течение усилилось, ветер спал, и
шхуну неуклонно относило на запад. Далеко на востоке, еле видимый с мачты,
показался остров Барклая де Толли, и шхуна несколько часов подряд
безуспешно пыталась пробиться к нему. На горизонте, как навязчивый мираж,
маячили кокосовые пальмы, стоило спуститься с мачты на палубу, и они сразу
исчезали за выпуклым краем водной равнины.
И снова капитан Девенпорт углубился в карту, призвав на совет
Мак-Коя. В семидесяти милях к юго-западу лежит остров Макемо с
превосходной лагуной длиной в тридцать миль. Но когда капитан отдал приказ
идти к острову, матросы отказались повиноваться. Хватит с них жариться на
адском огне, заявили они. Земля совсем рядом. Что из того, что шхуна не
может к ней подойти? На что ж тогда шлюпки? Пусть горит, туда ей и дорога.
А жизнь им еще пригодится. Они верой и правдой служили шхуне, теперь
пришел черед послужить самим себе.
Отшвырнув с дороги второго и третьего помощников, матросы бросились к
шлюпкам и с лихорадочной поспешностью стали готовить их к спуску. Им
наперерез кинулись капитан Девенпорт и старший помощник с револьверами в
руках. Но в этот момент с палубы рубки к матросам обратился Мак-Кой.
При первых же звуках его тихого, кроткого голоса они остановились и
начали прислушиваться. Мак-Кой вселял в них свою непостижимую уверенность
и безмятежность. Его мягкий голос и простые слова таинственным образом
вливались в их сердца, и, сами того не желая и внутренне противясь,
матросы оттаивали и смягчались. В памяти всплывали давно минувшие времена,
любимые колыбельные песни, что пела в детстве мать, ласка и теплота
материнских рук... И почудилось им, что нет больше в этом мире ни тревог,
ни усталости. Все идет так, как должно, и уж само собой разумеется, что им
придется отказаться от мысли о суше и снова пуститься в океан на
охваченном адским огнем судне...
Мак-Кой говорил очень просто, да им вовсе и неважно было то, что он
говорил. Красноречивее любых слов говорила за него его незаурядная натура.
Должно быть, они подпали под очарование той таинственной силы, которая
исходила из его чистой и глубокой души, в одно и то же время несказанно
смиренной и необычайно властной. Словно луч света проник в темные тайники
их душ, неся с собой ласку и доброту, и эта сила оказалась куда более
грозной, чем та, что глядела на них из сверкающих, несущих смерть дул
револьверов в руках капитана и старшего помощника.
Матросы заколебались, и те, кто успел отвязать шлюпки, начали
поспешно крепить их обратно. Потом один, второй, третий, и вот уже все они
сначала неуверенно, бочком, потом более поспешно стали расходиться с
кормы.
Мак-Кой спустился с крыши рубки на палубу; лицо его светилось
неподдельной радостью. Еще один бунт миновал. А был ли какой-нибудь бунт?
Да и никогда не вспыхивали никакие бунты, ибо не было для них места в том
благословенном мире, в котором он жил.
- Вы загипнотизировали их, - пробормотал старший помощник, мрачно
усмехаясь.
- Они славные ребята, и у них добрые сердца, - последовал ответ. - Им
нелегко пришлось, и они работали, не щадя себя; они и дальше не будут
щадить себя, до самого конца.
Мистеру Конигу было не до разговора. Он отдал приказание, матросы
послушно забегали по палубе, и скоро шхуна начала медленно поворачивать,
пока наконец не взяла курс на Макемо.
Ветер дул очень слабый, а после заката и вовсе прекратился. Было
нестерпимо жарко; по носу и корме уныло слонялись матросы: все их попытки
заснуть оказались тщетными. На горячей палубе лечь было невозможно,
ядовитые испарения просачивались сквозь щели и, словно злые духи, ползли
по судну, забираясь в ноздри и горло, вызывая приступы кашля и удушья. На
черном небе тускло мерцали звезды; взошла круглая луна, и в ее серебристом
свете заплясали мириады струек дыма; извиваясь и переплетаясь, они
подымались над палубой, добираясь до самых верхушек мачт.
- Расскажите, - попросил капитан Девенпорт, протирая слезящиеся от
дыма глаза, - что произошло с матросами брига "Баунти" после того, как они
высадились на Питкэрне. В газетах тогда писали, что бриг они сожгли и след
их отыскался только много лет спустя. А что произошло за это время? Мне
всегда хотелось разузнать об их судьбе. Помнится, их приговорили к
повешению. Кажется, они привезли с собой на Питкэрн туземцев, не так ли? И
среди них было несколько женщин. Должно быть, из-за них-то и начались все
неприятности.
- Да, неприятности в самом деле начались, - ответил Мак-Кой. - Они
были плохие люди. Они сразу начали ссориться из-за женщин. У одного из
мятежников, звали его Уильямс, вскоре умерла жена, упала со скалы и
разбилась, когда охотилась на морских птиц. Все женщины на острове были
таитянки. Тогда Уильямс отнял жену у туземца. Туземцы рассердились и
перебили почти всех мятежников. А потом те мятежники, что спаслись,
перебили всех туземцев. Женщины им помогали. Да и сами туземцы убивали
друг друга. Произошло побоище. Это были очень плохие люди.
Туземца Тимити убили двое других туземцев; пришли к нему в гости и в
знак дружбы стали расчесывать ему волосы; потом убили. Этих двух послали
белые люди. А потом белые люди убили их самих. Туллалоо был убит своей
женой в пещере, потому что она хотела в мужья белого человека. Они были
очень нехорошие. Господь отвратил от них лицо свое. К концу второго года
из туземцев не осталось в живых ни одного, а из белых - четверо: Юнг, Джон
