изумрудных волнах, "Франция" медленно подвигается вперед, оставляя длинную
струю за кормой, затем величественно останавливается. Грозный броненосец,
который привозит главу французского правительства, красноречиво
оправдывает свое название: это действительно Франция идет к России. Я
чувствую, как бьется мое сердце. В продолжении нескольких минут рейд
оглашается громким шумом: выстрелы из пушек эскадры и сухопутных батарей,
ура судовых команд, "Марсильеза" в ответ на русский гимн, восклицания
тысяч зрителей, приплывших из Петербурга на яхтах и лодках и т.д."
В тот вечер царь встретил своего гостя на торжественном обеде. "Я
надолго сохраню в глазах ослепительную лучистость драгоценных камней,
рассыпанных на женских плечах, - писал Палеолог. - Это фантастический
поток алмазов, жемчуга, рубинов, сапфиров, изумрудов, топазов, бериллов,
поток света и огня. В этой волшебной рамке черная одежда Пуанкаре
производит неважное впечатление. Но широкая голубая лента св.Андрея,
которая пересекает его грудь, увеличивает в глазах русских его престиж...
В течение обеда я наблюдал за Александрой Федоровной, против которой я
сидел... Ее голова, сияющая бриллиантами, ее фигура в декольтированном
платье из белой парчи выглядит довольно красиво. Несмотря на свои сорок
два года, она еще приятна лицом и очертаниями".
Два дня спустя Палеолог присутствует на смотре шестидесяти тысяч
солдат, стоящих лагерем в Красном Селе. "Сверкающее солнце освещает
обширную равнину, писал французский посол. - Цвет петербургского общества
теснится на нескольких трибунах. Светлые туалеты женщин, их белые шляпы,
белые зонтики блистают, как купы азалий. Но вот вскоре показывается
императорский кортеж.
В коляске, запряженной цугом, императрица и справа от нее президент
Республики, напротив нее - две ее старшие дочери. Император скачет верхом
справа от коляски в сопровождении блестящей толпы великих князей и
адъютантов... Войска, без оружия, выстраиваются шеренгой, сколько хватает
глаз... Солнце опускается к горизонту на пурпурном и золотом небе, -
продолжает Палеолог. - По знаку императора, пушечный залп дает сигнал к
вечерней молитве. Музыка исполняет религиозный гимн. Все обнажают головы.
Унтер-офицер читает громким голосом "Отче наш", тысячи и тысячи людей
молятся за императора и за Святую Русь. Безмолвие и сосредоточенность этой
толпы, громадность пространства, поэзия минуты... сообщают обряду
волнующую величественность".
На следующий день Пуанкаре устраивает прощальный обед на борту
"Франция" в честь императора и государыни. "Вид стола... имеет род
наводящей ужас величественности, чему способствуют 305-миллиметровые
пушки, которые вытягивают свои громадные стволы над гостями, - вспоминал
посол. - Небо уже прояснилось, легкий ветерок ласкает волны, на горизонте
встает луна... Я остаюсь один на один с императрицей, которая предлагает
мне сесть в кресло с левой стороны от себя. Бедная государыня кажется
измученной и усталой... Но вдруг она подносит руки к ушам. Затем
застенчиво, со страдающим и умоляющим видом она указывает мне на
музыкантов эскадры, которые совсем близко от нас начинают яростное
аллегро, подкрепляемое медными инструментами и барабаном.
- Не могли бы вы... - шепчет она. Я делаю рукой знак капельмейстеру...
Молодая великая княжна Ольга... наблюдает за нами с беспокойством в
течение нескольких минут. Она быстро встает, скользит к своей матери с
легкой грацией и говорит ей два-три слова совсем тихо. Затем обращаясь ко
мне она продолжает: "Императрица немного устала, но она просит вас,
господин посол, остаться и продолжать с ней разговаривать".
Перед отплытием "Франции" император пригласил Палеолога на царскую
яхту. "Ночь великолепная, - писал посол. - Млечный Путь развертывается,
сверкающий и чистый, в бесконечном эфире. Ни единого дуновения ветра.
"Франция" и сопровождающий ее отряд судов быстро удаляются к западу,
оставляя за собой длинные, пенистые ленты, которые сверкают при луне, как
серебристые ручьи... Адмирал Нилов приходит выслушать указания императора,
который говорит мне: "Эта ночь великолепна. Если бы мы прокатились по
морю..." Император рассказывает мне про беседу... с Пуанкаре. Он мне
сказал: "Несмотря на всю видимость, император Вильгельм слишком осторожен,
чтобы кинуть свою страну в безумную авантюру... А император Франц-Иосиф
хочет умереть спокойно".
В 12.45 ночи 25 мая Палеолог попрощался с императором, и добравшись
до Петербурга, в половине третьего лег в постель. В семь утра его
разбудили и уведомили о том, что накануне, когда посол отправился в
увеселительную поездку на яхте, Австро-Венгрия предъявила Сербии
ультиматум.
И текст, и срок окончания ультиматума были определены заранее. С
одобрения императора Франца-Иосифа правительство Австро-Венгрии давно
решило объявить Сербии войну. Начальник штаба, Конрад фон Гетцендорф
намеревался тотчас объявить мобилизацию и начать военные действия. Однако
канцлер граф Бертольд решил действовать хитрее. Он убедил членов
правительства предъявить Сербии такие условия, что та вынуждена будет
отвергнуть их.
В ультиматуме утверждалось, будто покушение на эрцгерцога
Франца-Фердинанда было разработано в Белграде, будто сербские чиновники
снабдили убийцу бомбой и пистолетом, и будто бы сербские пограничники
тайно переправили их через границу. Австро-Венгрия потребовала, чтобы
австрийским офицерам разрешили въезд на территорию Сербии для проведения
расследования. В довершение, ультиматум требовал запрещение всякой
националистической пропаганды против австро-венгерской монархии, роспуска
всех сербских националистических организаций и увольнение из сербской
армии всех офицеров, настроенных против Австро-Венгрии. На ответ давалось
всего 48 часов.
Ультиматум был составлен и одобрен Францем-Иосифом 19 июля. Но
вручение Сербии было задержано на четыре дня с тем, чтобы президент
Франции и русский император не сумели проконсультироваться и принять
совместное решение. Ультиматум был вручен лишь в полночь на 23 июля, когда
Пуанкаре уже находился в море.
Ознакомившись с документом, каждый европейский дипломат понял его
значение. Ответственный австрийский чиновник граф Хайос заявил без
обиняков: "Требования австро-венгерского правительства таковы, что ни одно
государство, обладающее хотя бы крупицей национальной гордости или
достоинства, не сможет их принять".
Сэр Эдвард Грей, британский министр иностранных дел, заявил в Лондоне
австрийскому послу, что не помнит другого такого случая, чтобы
правительство одного государства направляло столь грозное послание
правительству другого государства. Русский министр иностранных дел Сазанов
сказал коротко:
- C'est une guerre curopinne! [("Это европейская война" (франц.))]
Получив этот ультиматум, сербское правительство обратилось за помощью
к России, исконной заступнице славян. Из Царского Села Николай II
телеграфировал крон-принцу Сербии: "Пока остается хоть малейшая надежда на
избежание кровопролития, все мои усилия будут направлены к этой цели.
Если, несмотря на самое искреннее желание, мы ее не достигнем, Ваше
Высочество можете быть уверены, что Россия, ни в каком случае, не
останется равнодушной к участи Сербии".
24 июля в Красном Селе был созван военный совет, а 25 июля император
вызвал в Царское Село министров.
Люди, собравшиеся в кабинете царя в тот летний день, восприняли
австрийский ультиматум, как прямой выпад в адрес России. Классическая роль
России, как защитницы славянских народов, и гарантия независимости, данная
Николаем II сербскому правительству, представляли собой важные элементы
дипломатии в Европе. Поэтому угроза Сербии рассматривалась не иначе, как
вызов российскому могуществу и влиянию на Балканах. Во время совещаний,
проходивших в окрестностях С.-Петербурга в течение двух этих судьбоносных
дней, как Сазонов, так и великий князь Николай Николаевич, генеральный
инспектор русской армии, заявили, что Россия не может бросить Сербию на
произвол судьбы, не утратив при этом репутации великой державы.
Дилемма, возникшая в июле 1914 года, уходила корнями в недавнее
прошлое, когда семь лет назад произошел дипломатический кризис, возникший
вследствие захвата Боснии и Герцоговины Австро-Венгрией. Весь мир оказался
тогда свидетелем унижения России, главным образом, в результате тайной
дипломатии и личных качеств тогдашнего министра иностранных дел России
А.Извольского. Назначенный на эту должность в конце неудачной
русско-японской войны Извольский сразу предпринял шаги, направленные на
ликвидацию последствий дальневосточной авантюры.
Заняв свой пост в 1906 году, когда Столыпин стал премьер-министром,
он задался целью обеспечить России свободный проход через Дарданеллы. Сам
Извольский был за то, чтобы попросту отобрать проливы вместе с
Константинополем у обветшалой турецкой империи, но Столыпин запретил
подобные действия, во всяком случае, до тех пор, пока Россия не окрепнет.
"Тогда, - заявил Столыпин, - Россия скажет свое веское слово, как делала
это прежде".
От своей мечты Извольский не отказался. Это был дипломат старой
школы. Полный, щеголеватый, он носил белый жилет с жемчужной булавкой,
белые гетры, лорнет и душился одеколоном "Фиалка". Для достижения одной
цели он был способен нанести ущерб другой. Для Извольского это было делом
обыденным.
Поэтому неудивительно, что Извольский тайно встретился в 1907 году со
своим австрийским коллегой бароном фон Эринталем. На встрече было
достигнуто частное соглашение, выгодное обеим державам. За то, что
Австро-Венгрия поддержит требование России к Турции разрешить
беспрепятственный проход русского флота через проливы, Извольский не
станет возражать против аннексии Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины.
Сделка являлась нарушением общеевропейских договоров, подписанных всеми
великими державами. Понимая это, оба государственных деятеля - во всяком
случае, так утверждал впоследствии Извольский - согласились, что оба акта
следует осуществить одновременно, поставив Европу перед свершившимся
фактом. Что касается Извольского, то сделка означала не только нарушение
договоров, но и предательство славянского народа.
На беду русскому министру, прежде чем тот успел предать народ Боснии,
его самого предал Эринталь. Через три недели после подписания тайной
сделки и задолго до того, как Извольский успел предъявить требования
Турции, император Франц-Иосиф объявил об аннексии Австро-Венгрией Боснии и
Герцоговины. Попав в просак, Извольский кинулся в Лондон и Париж в поисках
поддержки запоздалых претензий России к Турции. Попытка не удалась. Царь,
узнав о тайной, сделке был вне себя. В письме от 25 сентября 1908 года он
писал Марии Федоровне из Петергофа: "Фердинанд поступил глупо и невпопад...
Но главный виновник, конечно, Эринталь. Он просто подлец. Он подвел
Извольского". Сербия объявила мобилизацию и обратилась за помощью к
России. К австрийской границе стали подтягиваться русские войска.
На выручку Австро-Венгрии пришла Германия. Причем в самой
бесцеремонной форме. По словам кайзера, он в "сияющих доспехах" встал
рядом с союзником. Германское правительство спросило у Извольского, готов
ли он пойти на попятную. "Мы ждем определенного ответа: да или нет. Всякий
