понял, что потерял. Перенеся инсульт, я помнил и "Одиссею" в переводе
Фицджеральда, и "Последний марш" Ву, и десятки других поэм. Теперь же все
это разрушалось, как облака, которые разгоняет по небу ветер. Уже потом,
избавившись от имплантов, я с немалым трудом заучил их вновь.
Первый и последний раз в жизни я заинтересовался политикой. Дни и
ночи напролет я смотрел по нуль-Т-кабелю заседания Сената или валялся на
диване, подключившись к Альтингу. Кто-то однажды подсчитал, что Альтинг
ежедневно разбирает до сотни вопросов, касающихся законодательства
Гегемонии, но в те месяцы я намертво ввинтился в сенсоринг и не пропускал
ни одного. На дискуссионных каналах мои голос и имя приобрели широкую
известность. Меня не смущало, если обсуждаемый вопрос был слишком сложен,
или, наоборот, слишком прост, каждый законопроект был для меня
первостепенным. Обычный ритуал голосования, повторявшийся каждые несколько
минут, создавал у меня ложное ощущение _в_ы_п_о_л_н_е_н_н_о_й_ работы.
Одержимость политикой прошла лишь тогда, когда я понял, что регулярные
подключения к Альтингу требуют либо не вылезать из дома, либо смириться с
обликом ходячего мертвеца, зомби. Человек, постоянно подключенный к
имплантам, вызывает у людей только брезгливость, а если я буду вечно
торчать дома, то рано или поздно превращусь в обычную губку, впитывающую
информацию Альтинга, в одного из многих миллионов слизняков, которыми
кишит Великая Сеть - это я понимал и без насмешек Хеленды. Посему я
забросил политику. Но к тому времени мною овладела новая страсть -
религия.
Каких только религий я не перепробовал. Черт возьми, я даже
участвовал в _с_о_з_д_а_н_и_и_ религий! В те годы численность паствы
церкви дзен-гностиков росла в геометрической прогрессии, и я стал одним из
правоверных - выступал в тривизионных теледебатах и искал свои Средоточия
Силы, искал с той же истовостью, с какой до Хиджры мусульмане совершали
паломничество в Мекку. Но больше всего я любил путешествовать по нуль-Т.
"Умирающая Земля" принесла мне сто миллионов марок, и Хеленда выгодно
вложила эти деньги; но однажды кто-то навел порядок в отчетах, и я узнал,
что одно только поддержание включения в Сеть такого расточительного дома,
как мой, обходится ежедневно в пятьдесят тысяч марок, а я отнюдь не
ограничивал свои путешествия теми тридцатью шестью мирами, в которых он
находился. Издательство "Транслайн" вручило мне "золотую" универсальную
карточку, и я пользовался ею на всю катушку: забирался в самые невероятные
уголки Сети и неделями не вылезал из роскоши или, наняв ТМП, искал в
какой-нибудь глухомани свое Средоточие Силы. Но ничего я так и не нашел.
Тогда я отрекся от дзен-гностицизма, и примерно тогда же Хеленда развелась
со мной. Между тем счета уже громоздились горой, и мне пришлось продать
большую часть акций и долгосрочных векселей, оставшихся у меня после того,
как Хеленда забрала свою долю. (Когда ее поверенные составляли брачный
контракт, я был не просто наивным влюбленным дурачком - я был кретином!)
Я уволил слуг-андроидов и почти перестал пользоваться нуль-Т. Однако,
несмотря на все эти меры, финансовый крах надвигался неудержимо.
И я отправился с визитом к Тирене Вингрин-Фейф.
- Стихи никто не читает, - заявила она, листая тоненькую стопку
"Песней", написанных мной за последние полтора года.
- Как же так? - спросил я. - Разве "Умирающая Земля" не стихи?
- С "Умирающей Землей" тебе просто подфартило, - сказала Тирена. Ее
ногти - длинные, зеленые, загнутые под мандарина (последний писк моды) -
впились в мою рукопись, словно когти какого-то фантастического
полуживотного-полурастения. - Почему ее раскупили? Да потому, что
коллективное бессознательное было готово ее принять.
- А эту книгу, значит, коллективное бессознательное никак принимать
не желает? - Я начинал сердиться.
Тирена расхохоталась. Приятного в ее смехе было мало.
- Ах, Мартин, Мартин, - сказала она. - Это же _п_о_э_з_и_я_! Ты
пишешь, конечно, и про Небесные Врата, и про "стадо карибу", но все это
насквозь пронизано одиночеством, неустроенностью, цинизмом и страхом.
- Ну и что?
- А то, что никто не станет _п_л_а_т_и_т_ь_ за то, чтобы полюбоваться
на чужие страхи, - снова рассмеялась Тирена.
Я отвернулся от ее стола и двинулся в дальний конец комнаты. Кабинет
Тирены занимал весь четыреста тридцать пятый этаж Транслайн Билдинга,
высившегося в секторе Вавилон ТК-Центра. Никаких окон - круглая комната
была открыта от пола до потолка, огражденная лишь защитным полем, которое
создавали солнечные генераторы и которое не выдавало себя ни малейшей
искоркой. Казалось, что стоишь между двумя серыми пластинами, зависшими
где-то на полпути к небу. Я смотрел на алые облака, плывущие в
полукилометре под нами, среди других, не столь высоких башен, и думал о
гордыне. В кабинете Тирены не было ни дверей, ни лестниц, ни эскалаторов,
ни лифтов - никакой связи с другими этажами. Попасть сюда можно было лишь
через пентаграмму портала, мерцавшую в воздухе, как абстрактная
голоскульптура. Я поймал себя на том, что думаю уже не о людской гордыне,
а о вещах более прозаических, вроде пожара или перебоев в энергоснабжении.
- Так вы, стало быть, не беретесь меня печатать? спросил я.
- Нет, почему же! - улыбнулась моя редактриса. - Ведь "Транслайн"
заработал на тебе несколько миллиардов марок. Естественно, мы тебя
напечатаем. Я лишь утверждаю, что книгу не будут покупать.
- Чушь! - вскричал я. - Конечно, утонченные стихи понимает далеко не
каждый, но читателей и сейчас вполне достаточно, чтобы сделать книгу
бестселлером!
На сей раз Тирена не рассмеялась, а лишь раздвинула свои зеленые губы
в острой, как нож, улыбке.
- Ах, Мартин, Мартин, - вздохнула она. - Со времен Гутенберга процент
читающих людей лишь сокращается. Известно ли тебе, что в двадцатом веке в
так называемых "развитых демократических странах" только два процента
людей читали больше одной книги в год? И это - _д_о_ появления
искусственного интеллекта, инфосфер и всех этих интерфейсных штуковин. А
ко временам Хиджры девяносто восемь процентов населения Гегемонии вообще
не понимало, зачем надо читать. Их не волновало даже то, что они
элементарно неграмотны. Сейчас дела обстоят и вовсе плачевно. В Великой
Сети обитает более ста миллиардов человек, и лишь один из ста заказывает
иногда кристаллодиск-другой, а чудаков, которые _ч_и_т_а_ю_т _к_н_и_г_и_,
еще меньше.
- Но ведь "Умирающая Земля" разошлась трехмиллиардным тиражом...
- Х-м-м, - произнесла Тирена, - это был "эффект "Пути паломника"
["Путь паломника" - аллегорический роман Джона Беньяна (1628-1688),
английского писателя-пуританина; был очень популярен в XVII веке].
- Эффект чего?
- "Эффект "Пути паломника". В Массачусетсе, по-моему да, точно, в
Массачусетской колонии (это на Старой Земле, в семнадцатом веке) каждая
порядочная семья считала своим долгом иметь в доме эту книгу. Но, Боже
мой, _ч_и_т_а_т_ь_ ее было вовсе не обязательно! Та же история с "Майн
Кампф" Гитлера, с "Видениями обезглавленного младенца" Стукацкого.
- А кто такой Гитлер? - спросил я.
Тирена слегка улыбнулась:
- Был такой политикан на Старой Земле. Ко всему прочему еще и
пописывал. "Майн Кампф" до сих пор издается... "Транслайн" возобновляет
копирайт каждые сто тридцать восемь лет.
- Ну ладно, - сказал я. - Мне нужно еще несколько недель, чтобы
отшлифовать "Песни". Так сказать, довести до кондиции.
- Прекрасно, - улыбнулась Тирена.
- Ты, наверное, снова захочешь меня редактировать? Как в прошлый раз?
- С какой стати? - ответила она. - Ностальгия нам теперь до лампочки,
так что пиши, что хочешь и как хочешь.
Я даже заморгал.
- То есть я могу писать белым стихом?
- Разумеется.
- И философствовать?
- Сколько душе угодно.
- И экспериментировать с формой?
- Угу.
- И вы все это напечатаете в точности так, как я напишу?
- Тютелька в тютельку.
- А _п_о_к_у_п_а_т_ь_ их будут?
- Черта с два!
Мои "несколько недель" обернулись десятью месяцами адовой работы. Я
отключил большую часть комнат; оставил только кабинет в башне на Денебе-3,
гимнастический зал на Лузусе, кухню и плот с ванной на Безбрежном Море. Я
работал без отдыха десять часов, потом делал энергичную разминку, ел,
дремал пару часов и снова возвращался к рабочему столу - на очередную
восьмичасовую вахту. Я чувствовал себя примерно так, как пять лет назад,
когда только-только начал поправляться после инсульта и целыми днями
мучился, осваивая каждое новое слово, заставляя идею прочно укорениться в
языке. Теперь дело шло даже труднее. В поисках верного слова, идеальной
схемы рифмовки, наиболее емкого образа и неизбитой метафоры для тончайшего
оттенка чувств я доходил буквально до изнеможения.
Через десять стандартных месяцев я сломался, подтвердив тем самым
древнюю истину: книгу нельзя закончить, можно лишь перестать работать над
ней.
- Что ты на это скажешь? - спросил я Тирену, когда она просматривала
первый экземпляр.
По моде той недели ее глаза превратились в гладкие бронзовые диски,
но и они не могли скрыть навернувшихся слез.
- Прекрасно, - сказала она.
- Я пытался как бы заново услышать голоса кое-кого из древних, -
произнес я, внезапно смутившись.
- И тебе это удалось.
- Над интерлюдией Небесных Врат стоило бы еще поработать.
- Зачем? Она и так великолепна.
- Я писал об одиночестве.
- Это не об одиночестве, это само одиночество.
- Значит, по-твоему, она завершена? - спросил я.
- Конечно. Это шедевр.
- И ты думаешь, ее будут покупать?
- Ни хрена подобного.
Первоначально "Песни" решили издать тиражом в семьдесят миллионов
кристаллодисков. "Транслайн" разместил рекламу в инфосфере и на
коммерческих каналах тривидения, натыкал рекламные вставки в программы
матобеспечения, подготовил хвалебные отзывы знаменитостей для
суперобложек, организовал публикации в книжном обозрении
"Нью-Нью-Йорк-Таймс" и "ТКЦ-ревью", выбросив на это целое состояние.
За первый год удалось продать двадцать три тысячи кристаллодисков по
двенадцать марок за штуку, что принесло мне с учетом десятипроцентной
ставки и пятидесятипроцентных отчислений в счет двухмиллионного аванса аж
целых 13.800 марок. За весь второй год разошлось всего 638 экземпляров;
инфосфера прав не приобретала, продюсеры тривидения воротили нос,
лекционных турне не предвиделось.
Недобор в продажах с лихвой компенсировали отрицательные рецензии.
"Невнятное несовременно, неактуально", - писали в книжном обозрении
"Таймс". "Г-н Силен сотворил образчик предельной непонимабельности, -
вторил им Урбан Капри в "ТКЦ-ревью", - демонстративно наплевав в своем
разнузданном опусе на читателя". Но последний, смертельный удар нанес мне
Мармон Гамлит в программе "А Сейчас Вся Сеть!": "Что касается поэтического
творения этого, как бишь его... Так вот, я лично эту книжку так и не
осилил. И вам не советую".
Тирена Вингрин-Фейф, казалось, просто не замечала происходящего.
Через две недели после того, как появились первые рецензии и в редакцию
стали возвращать партии нераскупленных кристаллодисков, я, изнуренный
тринадцатидневным запоем, прибыл по нуль-Т в ее кабинет и плюхнулся в
черное пенолитовое кресло, которое разлеглось в центре комнаты, словно
бархатная пантера. По ту сторону невидимого защитного поля бушевала одна
