скорее, следовательно, утомляет и только в редких случаях может
повести к гармоничному (курсив мой, == Л.Б.)
творчеству".
Такого рода периоды или, скорее, быть может полосы, у
внимательного к себе очень сильного шахматиста могут длиться
неделями, месяцами... Но почему и не годами?.. Особенно если
слежение -- очень тщательное, самораскрытие -- весьма полное,
глубокое, или, скорее, дотошно-глубинное.
Скажут, что это -- потакание себе, капризы, позиция
принцессы на горошине. Профессионал подобными "наветами" и
подозрениями, разумеется, пренебрегает. К чему они и зачем? Что
они могут значит?..
Фишер скрупулезно сопоставляет такого рода явления,
поражающие его коллег, а его самого -- тем более. В Рейкъявике
с этой стороны были даже взаимные в некотором смысле накладки.
По большому счету матч был подпорчен, если не испорчен (как и
исторический Нью-Йоркский турнир, 1927-го года -- для
А.Алехина, вынужденного в нем участвовать, о чем в упомянутой
выше статье сказано вполне отчетливо).
Быть или не быть -- на сцене? Играть или не играть? Ведь
партия -- это и рукопашная схватка, и научное исследование,
ведущееся в каком-то смысле в одиночку, со своей стороны, и
свободная дискуссия, проводимая по строжайшим правилам. Фишер
взял на себя ответственность за установление непререкаемо
предлагаемых правил творческих встреч, ведения
исследовательского процесса двумя лицами, находящимися -- за
доской -- в состоянии соавторства. Получилось так, что
некоторые установления Р.Фишера вышли ему боком, могли быть
поняты (и оказались поняты именно так) в смысле для автора, для
установителя таких правил (очень фундаментально, изощренно
продуманных -- на основании интенсивного и плодотворного
знакомства, пожизненного изучения шахматной игры в ее
неизбежных игровых ипостасях) -- неблагоприятном. Фишер без
колебаний пошел на это, избежал оправданий, запретил их себе,
чтобы не быть... дополнительно (и может быть, окончательно уже)
обвиненным, завиненным.
Но время должно же когда-нибудь -- и вот уже этот период
наступил, наступает все еще! -- повернуться, даже
перевернуться, начать, и в глазах самого обычного, обыденного
наблюдателя, беспристрастно-здравомыслящего человека, работать
на Фишера.
Кто знает, сколько их -- 2000? или 3000? или около того?
-- людей, на всей Земле вот сейчас -- и, надо думать, не
больше, не особенно меньше будет завтра, послезавтра,
горсточка, пустяк, две-три тыщи человек из 5 миллиардов (или
сколько там, точнее, сейчас, насчитывается всех, всего?), --
способных осмысленно следить за ходом шахматной партии!
Следовательно, составляющих самую основную, а может и
единственно-подлинную, часть шахматной публики. Остальных
интересует не столько ход, конструкция, содержание событий,
сколько итог, результат, не плаванье, а гавань, в которой
заканчивают путь корабли. Становятся на вечный прикол.
Существование вне текучки очередных шахматных событий,
бесконечно-публичных перипетий шахматного процесса для Фишера
неизбежно. Статус не позволяет. Решаемые им задачи требуют
редкой по углубленности и интенсивности работы; и вести ее
"по-моцартовски" Роберт Фишер явно не расположен, да и не
умеет.
Тем более, что, по моим предположениям, лишь в последние
годы (последнее десятилетие?) перед ним раскрылись просторы
того, что хотелось бы назвать непринужденной, отнюдь не
гоночной во всяком случае, интеллектуальной подготовки.
Процесса (подробно о нем как-нибудь в другой раз),
позволяющего даже в чем-то и "догонять" более молодых коллег,
подравниваться, не побоюсь этого слова, "карательно" (коварно)
"подстраиваться" под них.
Может быть, вынуждая, пусть в незначительной, хоть в
какой-то степени определенные, желательные ответные, адекватные
меры. Хотелось бы верить в это.
Каталитически воздействовать на шахматный процесс,
поднимать престиж игры, ну, не давать ему слишком уж
опускаться! Фишер давно, считаю, оправданно и плодотворно, на
часах. Ничего другого как будто не остается. Таковы шахматы.
Леонид БАРАЕВ
1992-1996,
г.Дмитров
