- Ну вот, наконец-то договорились, - опять-таки с юмором, довольно
сказал генерал. Юмор его исходил из того, что полковник сразу должен был
ответить "есть!" по-военному, а не торговаться с генералом, как базарная
баба. - Подвигайся ближе к столу, - сказал он уже спокойно.
Командиры раздвинулись, освобождая место полковнику.
На большом ватманском листе, лежавшем поверх двухверстки, был
карандашом изображен примерный план деревни Красное и прилегающей
местности. Дома изображались квадратиками. Два квадрата посредине были
отмечены крестиками.
- Вот смотри. Он говорит, - генерал показал на Ревкина, - что здесь,
- ткнул карандашом в один из крестиков, - и здесь, - ткнул в другой, -
находятся правление колхоза и школа. Думается, что именно в этих
помещениях, как самых просторных, и располагаются основные силы
противника. Значит, первый батальон отсюда наноситЗудар сюда. - Генерал
начертил широкую изогнутую стрелу, которая острием своим уткнулась в
квадратик, изображавший колхозную контору. - Второй батальон бьет отсюда.
- Вторая стрела протянулась к школе. - И третий батальон...
"Ладно, - глядя на стрелы, думал полковник Лапшин, - с Филюковым
авось обойдется. Главное - вовремя сказать "есть!", а там можно не
выполнять".
35
Очнувшись, капитан Миляга долго не мог открыть глаза. Голова
раскалывалась от боли, капитан пытался и не мог вспомнить, где это и с кем
он так сильно надрался. Он помотал головой, открыл глаза, но тут же закрыл
их снова, увидев нечто такое, чего увидеть вовсе не ожидал. Увидел он, что
находится в каком-то не то сарае, не то амбаре. В дальнем углу на
снарядном ящике сидел белобрысый, лет двенадцати, парнишка в плащ-палатке
и что-то писал, положив на колено планшет и бумагу. В другом углу возле
полуоткрытых дверей спиной к капитану сидел еще один человек с винтовкой.
Капитан стал поглядывать туда и сюда, не понимая, в чем дело. Потом
откуда-то из глубины мозга стало выплывать сознание, что он будто куда-то
ехал и не доехал. Какой-то красноармеец с какой-то женщиной... Ах да,
Чонкин. Теперь капитан вспомнил все, кроме самых последних минут.
Вспомнил, как он попросился в уборную, как перерезал веревки и привязал
вместо себя кабана. Потом он полз по огороду, шел дождь, была грязь. Была
грязь... Капитан ощупал себя. Действительно, гимнастерка и брюки, все было
в грязи, которая, правда, стала уже подсыхать. Но что же было потом? И как
он сюда попал? И кто эти люди? Капитан стал рассматривать белобрысого
паренька. Видимо, военный. Судя по обстановке, какая-то полевая часть. Но
откуда может быть полевая, если до фронта далеко, а он еще недавно только
полз по огороду, даже грязь не успела подсохнуть? На самолете, что ли, его
сюда доставили? Капитан стал из-под полуприкрытых век наблюдать за
белобрысым. Белобрысый оторвался от бумаги, глянул на капитана. Взгляды их
встретились. Белобрысый усмехнулся.
- Гутен морген, - произнес он неожиданно.
Капитан снова опустил веки и стал неспешно соображать. Что сказал
этот белобрысый? Какие-то странные нерусские слова. Гутен морген. Кажется,
это по-немецки. Из тумана выплыло воспоминание. Восемнадцатый год,
украинская мазанка, и какой-то рыжий немец в очках, который стоит на
постое у них в этой мазанке, по утрам, выходя из смежной комнаты в нижней
рубахе, говорит матери:
- Гутен морген, фрау Миллег, - произнося фамилию на немецкий манер.
Рыжий был немец, значит, он говорил по-немецки. Этот тоже говорит
по-немецки. Раз он говорит по-немецки, значит, он немец. (За время службы
в органах капитан Миляга научился логически мыслить.) Значит, он, капитан
Миляга, каким-то образомМпопал в плен к немцам. Хотелось бы, чтоб это было
не так, но правде надо смотреть в глаза. (Глаза его были в это время
закрыты.) Из печати капитан Миляга знал, что работников Учреждения и
коммунистов немцы не щадят. В данном случае Миляга был и то и другое. И
партбилет, как назло, в кармане. Правда, членские взносы не плачены с
апреля, но кто станет разбираться в тонкостях?
Капитан снова открыл глаза и улыбнулся белобрысому, как приятному
собеседнику.
- Гутен морген, херр, - вспомнил он еще одно слово, хотя и не был
убежден, что оно вполне прилично.
Тем временем младший лейтенант Букашев, тоже мучительно припоминая
немецкие слова, сложил из них простейшую фразу:
- Коммен зи херр.
"Наверное, он хочет, чтобы я к нему подошел", - сообразил капитан,
отметив про себя, что слово "херр" должно быть вполне употребительным, раз
белобрысый его произносит.
Капитан встал, превозмог головокружение и продвинулся к столу,
приветливо улыбаясь белобрысому. Тот на улыбку не ответил и хмуро
предложил:
- Зитцен зи.
Капитан понял, что его приглашают садиться, но, оглядевшись вокруг
себя и не увидев ничего похожего на стул или табуретку, вежливо
поблагодарил кивком головы и приложил ладони к тому месту, где у
нормального человека подразумевается сердце. Следующий вопрос "Намен?" не
был капитану понятен, однако он прикинул в уме, какой первый вопрос могут
задать на допросе, понял, что вопрос этот может быть о фамилии
допрашиваемого, и задумался. Скрыть свою принадлежность к органам или к
партии невозможно, о первом говорит форма, второепвыяснится при первом
поверхностном обыске. И он вспомнил свою фразу, с которой начинал все
допросы: "Чистосердечное признание может облегчить вашу участь". Из
практики он знал, что чистосердечное признание ничьей участи еще не
облегчило, но других надежд не было, а это была хоть какая. Была еще
слабая надежда на то, что немцы народ культурный, может, у них все не так.
- Намен? - нетерпеливо повторил младший лейтенант, не будучи уверен,
что правильно произносит слово. - Ду намен? Зи намен?
Надо отвечать, чтобы не рассердить белобрысого.
- Их бин капитан Миляга, - заторопился он. - Миллег, Миллег.
Ферштейн? - Все же несколько немецких слов он знал.
"Капитан Миллег", - записал лейтенант в протоколе допроса первые
сведения. поднял глаза на пленника, не зная, как спросить о роде войск, в
котором тот служит.
Но тот предупредил его и спешил давать показания:
- Их бин ист арбайтен... арбайтен, ферштейн?.. - Капитан изобразил
руками не тоиработу, не то копание огорода, не то пиление напильником. -
Их бин ист арбайтен... - Он задумался, как обозначить свое Учреждение, и
вдруг нашел неожиданный эквивалент: - Их бин арбайтен ин руссиш гестапо.
- Гестапо? - нахмурился белобрысый, поняв слова допрашиваемого
по-своему. - коммунистен стрелирт, паф-паф?
- Я, я, - охотно подтвердил капитан. - Унд коммунистен, унд
беспартийнен всех расстрелирт, паф-паф, - изображая пистолетную стрельбу,
капитан размахивал правойпрукой. Затем он хотел сообщить допрашивающему,
что у него большой опыт борьбы с коммунистами и он, капитан Миляга, мог бы
принести известную пользу немецкому Учреждению, но не знал, как выразить
столь сложную мысль.
Младший лейтенант тем временем записывал в протоколе допроса:
"Капитан Миллег во время службы в гестапо расстреливал коммунистов и
беспартийных..."
Он чувствовал, как ненависть к этому гестаповцу растет в его груди.
"Сейчас я его пристрелю", - думал Букашев. Рука уже потянулась к кобуре,
но тут же младший лейтенант вспомнил, что надо вести допрос, надо держать
себя в руках. Он сдержался и задал следующий вопрос:
- Во ист ваш фербанд дислоцирт?
Капитан смотрел на белобрысого, улыбался, силясь понять, но ничего не
понимал. Он понял только, что речь идет о какой-то, видимо банде.
- Вас? - спросил он.
Младший лейтенант повторил вопрос. Он не был уверен, что правильно
строит фразу, и начинал терять терпение.
Капитан снова не понял, но, видя, что белобрысый сердится, решил
заявить о своей лояльности.
- Ес лебе геноссе Гитлер! - вставил он новое слово в знакомое
сочетание. - ХайльзГитлер! Сталин капут!
Младший лейтенант вздохнул. Этот фашист - явный фанатик. Однако
нельзя отказать ему в храбрости. Идя на верную смерть, он славит своего
вождя. Букашев хотел бы, попав в плен, держаться так же. Сколько раз
представлял он себе картину, как его будут пытать, загонять иголки под
ногти, жечь огнем, вырезать на спине пятиконечную звезду, а он ничего не
скажет, он только будет выкрикивать: "Да здравствует Сталин!" Но он не
всегда был уверен, что найдет в себе для этого достаточно мужества, и
мечтал погибнуть с тем же возгласом на поле боя.
Младший лейтенант не стал реагировать на бессмысленные выкрики немца
и продолжал допрос. Он задавал вопросы на ломаном русско-немецком языке. К
счастью, и пленный немножко кумекал по-русски. И кое-что из него удалось
все-таки выжать.
Капитан сообразил, что, очевидно, фербандой белобрысый называет
Учреждение, в котором состоял он, Миляга.
- Там, - сказал он, охотно показывая рукой неизвестно куда, - ист
хауз, нах хауз ист Чонкин. Ферштейн?
- Ферштейн, - сказал младший лейтенант, не подавая виду, что именно
Чонкин его особенно интересует.
Пленный, морщась от головной боли и напряжения, продолжал давать
показания, с трудом подбирая чужие слова.
- Ист Чонкин унд айн, цвей, драй... семь... зибен руссиш гестапо...
связанные штриппе, веревкен... Ферштейн? - Капитан попытался жестами
изобразить связанных между собой людей. - Унд айн флюг, самолетен. - И он
замахал руками, как крыльями.
- Ласточка, ласточка! - донеслось из соседнего помещения. - Что же
ты, мать твою, не отвечаешь?
Капитан Миляга удивился. Он и не подозревал, что в немецком языке так
много общего с русским. Или...
Но мысль свою он не додумал. Голова раскалывалась, и к горлу
подступала легкая тошнота. Капитан сглотнул слюну и сказал белобрысому:
- Их бин болен. Ферштейн? Голова, майн копф бум-бум. - Онслегка
постукал себя кулаком по темени, а потом положил щеку на ладонь. - Их бин
хочет бай-бай. - Не дожидаясь разрешения, он неуверенной походкой, шатаясь
от слабости, прошел к своей подстилке, лег и вновь потерял сознание.
36
Тем временем совещание у командира дивизии продолжалось. Был только
небольшой перерыв, когда командиры батальонов уходили, чтобы переместить
свои подразделения на намеченные исходные позиции. Отдав указания
окопаться на новых местах, командиры вернулись в блиндаж.
Теперь обсуждалась проблема оружия и боеприпасов. Выяснилось, что в
полку имеется только одно сорокапятимиллиметровое орудие и к нему три
снаряда, один пулемет системы "максим" без лент, два батальонных миномета
без мин, по две винтовки с ограниченным запасом патронов на каждое
отделение и по одной бутылке с горючей жидкостью на три человека.
- Все ясно, - сказал генерал. - Оружия и боеприпасов мало.
Максимально использовать фактор внезапности. Патроны экономить.
Открылась дверь, в блиндаже появился какой-то красноармеец в
промокшей шинели.
- Товарищ генерал, - закричал он, приложив руку к пилотке, -
разрешите обратиться к товарищу полковнику?
- Разрешаю, - сказал генерал.
Боец повернулся к полковнику. От его шинели шел пар.
- Товарищ полковник, разрешите обратиться?
- Ну что там у тебя? - спросил полковник.
Боец вручил ему пакет и, попросив разрешения, вышел.
Полковник, разорвав пакет, прочел донесение и молча протянул
генералу.
В донесении было написано:
