прошлом октябре. Однако Хитер была уверена, что "доброе словечко"
принесет ей больше работы, а для этого, как ей казалось, сначала нужно
обслужить по первому классу хотя бы трактирщика.
Джек был рад видеть ее снова довольной своей работой. Компьютеры
выстроились на двух больших столах в их спальне, где матрацы и пружины
кроватей теперь на день приваливались к стене. Она всегда была
счастлива, делая что-то по своей профессии, а его уважение к ее
интеллекту и усердию было таким, что он не удивился бы, увидев, как
скромная домашняя фирма "Макгарвей Ассошиэйтс" превратилась бы со
временем в соперника корпорации "Майкрософт".
На четвертый день пребывания Джека дома, выслушав все его радостные
соображения, она откинулась на своем конторском стуле и выпятила грудь,
как будто исполнившись необычайной гордостью:
- Ага, вот так! Я - Билл Гейтс без репутации неотесанного дурака!
Прислонившись к дверному косяку, уже только с одной тростью, Джек
сказал:
- Я предпочитаю думать о тебе как о Билле Гейтсе с потрясающими
ногами.
- Ты маньяк.
- Виноват.
- Кроме того, откуда ты знаешь, что у Билла Гейтса ноги хуже моих? Ты
его хоть когда-нибудь видел?
- Хорошо, беру назад все, что сказал. Насколько я понимаю, у тебя
теперь есть все, чтобы тебя считали такой же неотесанной, как и Билл
Гейтс.
- Спасибо.
- Пожалуйста.
- А они действительно потрясающие?
- Кто?
- Мои ноги.
- А у тебя есть ноги?
Хотя Джек и сомневался в том, что "доброе словечко" позволит ей
приобрести деловую популярность настолько быстро, чтобы они успели
оплатить счета и заклады, чересчур об этом не волновался. До двадцать
четвертого июля, когда он отсидел дома уже неделю, его настроение начало
незаметно изменяться. Он пытался подключить свой знаменитый оптимизм, но
тот не то чтобы спотыкался на каждом шагу, а просто ломался от
перенапряжения и мог вообще скоро рассыпаться на мелкие части.
Теперь и ночи не проходило без жутких снов, которые становились все
кровавой раз от раза, с каждой ночью. Он постоянно просыпался в
холодному поту от ужаса через какие-нибудь три-четыре часа после того
как лег, и не мог снова погрузиться даже в дрему независимо от того,
насколько устал за день.
Быстро наступило общее недомогание. Еда, казалось, потеряла большую
часть вкуса. Он торчал в доме потому, что летнее солнце стало
раздражительно ярким, а сухая калифорнийская жара, которую он раньше
находил приятной, теперь его утомляла и злила. Хотя он всегда был
любителем чтения и обладал внушительной библиотекой, теперь не мог найти
ни одного писателя - даже среди старых любимцев, - чья книга его увлекла
бы. Ни один рассказ, не важно, как щедро он был разукрашен похвалами
критики, не захватывал, и ему часто приходилось перечитывать один абзац
по три или даже четыре раза, пока содержание не пробивалось через туман
в его голове.
Из недомогания Джек перешел в обессиливающую депрессию двадцать
восьмого, на одиннадцатый день после реабилитации. Он обнаружил, что
размышляет о будущем гораздо больше привычного - и не способен
разглядеть в нем ни одной перспективы, которая полностью его бы
устраивала. Когда-то ловкий и проворный пловец по океану оптимизма, он
стал съежившимся и испуганным существом в омуте отчаяния.
Он читал ежедневные газеты слишком тщательно, размышляя о текущих
событиях слишком глубоко и затрачивая чересчур много времени на просмотр
теленовостей. Войны, геноцид, бунты, теракты, схватки политиков,
гангстерские сражения, уличные перестрелки, детская преступность,
развлечения убийц, угоны машин, сценарии экологического судного дня.
Молодой продавец продуктового магазина, застреленный ради пятнадцати
долларов и сдачи в его кассе, изнасилование, удушение и смерть от ножа.
Он знал, что современная жизнь проявляется не только в этом. Но
масс-медиа концентрировались на самых мрачных аспектах каждого выпуска,
то же делал и Джек. Хотя он пытался оставлять газеты нераскрытыми и
отключать телевизор, но оказался затянутым в их азартный счет последних
трагедий и насилий, как алкоголик привязан к бутылке или заядлый игрок к
волнениям скачек. Отчаяние, внушаемое новостями было эскалатором,
увлекающим вниз, с которого, как ему представлялось, нельзя сойти. И он
набирал скорость. Когда Хитер случайно упомянула, что Тоби переходит
через месяц в третий класс, Джек начал волноваться из-за наркомании и
насилия, которым охвачено так много лос-анджелесских школ. Появилась
ужасающая уверенность, что Тоби убьют прежде, чем они найдут
возможность, невзирая на финансовые проблемы, заплатить за образование в
частном лицее. Убежденность в том, что когда-то такое безопасное место,
как классная комната, теперь стало не более надежным, чем поле битвы,
быстро и неизбежно привела его к заключению, что для его сына нигде не
будет безопасно. Если Тоби могут убить в школе, то почему не на его
собственной улице, когда он будет играть в своем дворе? Джек стал
родителем, помешанном на опеке, каким никогда не был, с неохотой
отпуская мальчика куда-то вне зоны своей видимости.
К пятому августа, когда прошло только два дня с его восстановления на
работе и возвращение к более нормальной, старой жизни было так близко,
под рукой, время от времени его настроение улучшалось, в основном ему
было тоскливо мрачно. При мысли о рапорте в отделение с просьбой вернуть
его на уличные дежурства, у него потели ладони, хотя по крайней мере еще
месяц его бы не отпустили с конторской работы в патруль.
Джек считал, что успешно скрывает ото всех свои страхи и
подавленность. В ту ночь он узнал совсем обратное.
В кровати, выключив лампу, ему удалось найти мужество, чтобы
произнести в темноте то, что он не мог сказать на свету:
- Я не хочу возвращаться в патруль.
- Знаю, - спокойно сказала Хитер.
- Имею в виду не только сейчас. Никогда.
- Знаю, малыш, - сказала она нежно, ее рука нашла его и сжала ладонь.
- Это было так ясно?
- Уже пару недобрых недель.
- Извини.
- Уж в этом ты не виноват.
- Я думал, что буду на улице, пока не уволюсь. Мне казалось, это то,
чего я хочу.
- Все меняется, - сказала Хитер.
- Не могу теперь рисковать. Я потерял уверенность.
- Она еще вернется.
- Может быть.
- Точно вернется, - настаивала жена. - Но ты все равно не вернешься
на улицу. Все, хватит. Ты сделал свое, испытал свое везение больше, чем
можно ожидать от любого полицейского. Пускай кто-нибудь другой спасает
мир.
- Я чувствую себя...
- Я знаю.
- ... Пустым...
- Это пройдет. Все пройдет.
- ... Как слюнявый трус.
- Ты не трус. - Хитер провела кончиками пальцев по его боку и
положила руку ему на грудь. - Ты хороший человек и смелый - слишком
смелый, черт возьми, мне так кажется. Если бы ты не решился уйти с
патрульной работы, я решила бы это за тебя. Так или иначе. Заставлю тебя
это сделать, потому что следующий раз может быть твоим. Я стану Альмой
Брайсон, а жена твоего напарника будет приходить сюда посидеть со мной,
подержать меня за руку. Будь я проклята, если допущу чтобы такое
случилось. За год рядом с тобой застрелили двух твоих напарников, а с
января убили уже семь полицейских. Семь. Я не хочу тебя потерять, Джек.
Он привлек Хитер к себе и крепка обнял, глубоко благодарный судьбе,
что нашел эту женщину в жестоком мире, где все так сильно зависит от
нелепого случая. Некоторое время он не мог говорить: голос совсем сел от
волнения.
Наконец произнес:
- Я думаю, что теперь навеки приклею свою задницу к стулу и стану
конторской крысой того или другого сорта.
- Я куплю тебе целый чемодан крема от геморроя.
- Мне придется завести именную чашку для кофе.
- И запас папок с надписью: "Со стола Джека Макгарвея".
- Это будет означать понижение жалованья. Нельзя платить столько же,
сколько патрульным.
- Мы справимся.
- Точно? Я не уверен. Это будет очень тяжело.
- Ты забыл о "Макгарвей Ассошиэйтс". Изобретательные и изысканные
программы по заказу, приспособленные для ваших нужд. Разумные цены.
Современные поставки. Но лучше, чем у Билла Гейтса.
Той ночью во мраке спальни казалось, что, наконец, и в Лос-Анджелесе
можно обрести надежность и счастье.
Однако в течение следующих десяти дней на них обрушился шквал
испытаний реальностью, которая сделала невозможным питаться фантазиями о
старом добром Лос-Анджелесе. Очередное сокращение бюджета городские
власти компенсировали, урезав жалование уличным полицейским на пять
процентов, а конторским служащим департамента на двенадцать. Таким
образом, зарплата Джека стала гораздо, значительно меньше, чем прежняя.
На следующий день госстатистика показала, что состояние экономики снова
ухудшается, и новый клиент на пороге подписания контракта с "Макгарвей
Ассошиэйтс" так встревожился этими цифрами, что решил не вкладывать
денег в новые компьютерные программы еще несколько месяцев. Инфляция
росла. Налоги тоже. Задавленная долгами компания коммунальных услуг
обещала ужесточение тарифов, чтобы предотвратить собственное
банкротство, что означало поднятие цен на электричество. Цены за воду
уже подскочили, очередь была за природным газом. Особенно Макгарвеев
придавил чек за починку автомобиля в шестьсот сорок долларов, пришедший
в тот же самый день, когда первый фильм Энсона Оливера, чей прокат после
съемок не пользовался успехом, был снова запущен на экраны "Парамаунт",
разжигая угасший было интерес к перестрелке и лично к Джеку. Ричи
Тендеро, муж блистательной Джины Тендеро, обладательницы черных кожаных
платьев и баллончика Мейса с красным перцем, был ранен выстрелом из
дробовика, оказавшись по вызову в самом центре домашней ссоры. Это
привело к ампутации левой ноги и пластической операции на левой стороне
лица.
Пятнадцатого августа одиннадцатилетняя девочка попала под
перекрестный огонь гангстеров в одном квартале от школы, которую скоро
должен был начать посещать Тоби. Она умерла на месте.
Иногда казалось, что жизнь приобретает высший смысл. События
разворачивались в сверхъестественной последовательности. Давно забытые
знакомые появлялись снова с новостями, которые меняли судьбы. Или
приходили незнакомцы и произносили всего пару мудрых мудростей, разрешая
прежде неразрешимые проблемы, или что-то из недавних снов становилось
явью. Внезапно существование Бога оказывалось общепринятым фактом.
Утром восемнадцатого августа, когда Хитер стояла на кухне ожидая
свежего кофе от аппарата Мастер-Кофе и разбирая только что пришедшую
почту, она наткнулась на письмо от Пола Янгблада, присяжного поверенного
из Иглз Руст, Монтана. Конверт был тяжелым, как будто содержал не только
письмо, но и некие документы. Согласно марке, оно было отправлено
шестого числа, что заставило призадуматься о цыганском маршруте
путешествия, предпринятого им по странному капризу почтовой службы.
Хитер что-то слышала об Иглз Руст, но не могла вспомнить, когда и в
связи с чем.
Разделяя почти всеобщее отвращение к поверенным, она связывала всю
корреспонденцию от юридических фирм с грядущими неприятностями, и
поэтому положила письмо в самый низ, намереваясь разобраться с ним в
последнюю очередь. Отбросив рекламы, нашла четыре оставшихся, послания
были чеками. Когда же, наконец, прочла письмо от Пола Янгблада, то
оказалось, что его содержание настолько отличалось от дурных новостей,
которых она ожидала, и так удивительно, что ей потребовалось немедленно
