деревянные рамы, а каминные трубы - мелкоячеистой сеткой; они взяли за
правило ежедневно обшаривать все комнаты в поисках тайных лазутчиц.
Однако, несмотря на эти предосторожности, гниды частенько проникали в
дома, поэтому рекомендовалось постоянно быть начеку и не
благодушествовать.
- Итак, юные дамы? - Цераленн вопрошающе подняла брови. - Вы словно
окаменели. Разве я не ясно вам объяснила?
- Мадам, наше изумление простительно, - возразила Элистэ. - Не вы ли
долгие месяцы отказывались обсуждать саму возможность бегства? И вдруг
сегодня, сейчас, так неожиданно...
- Не вы ли призывали жить в Шеррине свободно и смело, как подобает
истинным Возвышенным? - подхватила Аврелия. - И не поддаваться страху,
принимая решения? Это же собственные ваши слова. Неужели, бабуля, вы
говорили одно, а думали другое? Что... Что же заставило вас передумать?
Цераленн проницательно посмотрела на своих юных родственниц, как бы
оценивая силу их духа, и бесстрастно ответила:
- С час назад принесли повестку. Всем проживающим в этом доме
надлежит в течение суток явиться в окружную жандармерию и принести
Присягу.
Это было равносильно смертному приговору. Сокрушительный удар, при
том, что внутренне они были к нему готовы.
Текст новой Присяги на верность включал клятву в безоговорочной
преданности Республике-Протекторату Вонар наряду со столь же
безоговорочным осуждением монархии вообще, и "тирана-изменника Дунуласа" в
частности. От граждан всех сословий требовалось произнести ритуальную
формулу осуждения "монархистов, абсолютистов, реакционеров, аристократов,
оппозиционеров, социальных паразитов и прочих врагов Отечества" и
расписаться в готовности отдать свою жизнь во имя свободы Вонара. Текст
был заведомо рассчитан на то, чтобы возмутить Возвышенных и подтолкнуть их
к открытому неповиновению. В глазах республиканцев это была большая
победа, поскольку отказ дать Присягу на верность, будучи явным
доказательством приверженности абсолютизму, позволял прямым ходом
отправить в Кокотту разоблаченного изменника вместе с семьей, минуя
формальное судебное разбирательство. Собственность изменников однозначно
подлежала конфискации в пользу государства. Присяга на верность, как то
входило в намерения ее авторов, практически не оставляла уцелевшим
Возвышенным выбора: с одной стороны, утрата жизни и состояния, с другой -
утрата чести из-за принесения заведомо ложной клятвы и предательство
древнего кодекса верности Возвышенных, что было равносильно, моральной
смерти. Не один Возвышенный, оказавшись перед такой дилеммой, нашел, в
согласии с жестоким обычаем предков, выход в самоубийстве. До сих пор к
нему прибегали лишь те несчастные, кого уже подозревали в разного рода
преступлениях против Республики-Протектората. Теперь отпадала
необходимость даже в формальном обвинении - с фарсом судебного
разбирательства было покончено. Повестки вроде той, что получила Цераленн,
ныне вручалась повсюду и в таких количествах, что обрекали Возвышенных как
класс на полное уничтожение.
Канальи твердо решили истребить их всех до последнего: отчасти из-за
застарелого страха и ненависти, но главным образом - чтобы присвоить их
богатства.
"Но это чудовищно - невероятно - невозможно".
"Вполне возможно".
"Но ведь есть, есть же еще честные люди, которые выступят против
этого".
"Честных людей запугали, или оболванили, или и то и другое. Помощи от
них ждать не приходится".
"...долг страданий и крови, который, быть может, когда-нибудь будет
оплачен сторицей".
Давние слова Дрефа сын-Цино вдруг всплыли в памяти Элистэ, и она
почувствовала, как кровь отхлынула от ее щек.
Но Аврелия отнюдь не выказала тревоги.
- Так отчего не присягнуть? - наивно спросила она. - Тогда нас
оставят в покое.
Элистэ и Цераленн уставились на нее как на прокаженную.
- Ну ведь правда, правда оставят? - Аврелия заметно смутилась. -
Почему вы так на меня смотрите? Скажем этим тварям то, что им хочется
слышать, и заживем без забот и хлопот. Я знаю, лгать - дурной тон, но они
не оставили нам выбора, верно? Это не мы придумали, значит, и не наша
вина. В любом случае совсем неважно, что мы им скажем, так что тут
плохого? Для меня это ясно как день.
- Юница Аврелия! - Теперь даже грим не мог скрыть усталости Цераленн.
- Слишком часто я списывала твои глупости, грубости и пошлости за счет
ограниченности незрелого ума. Я напоминала себе о том, что ты благородной
крови, и верила, что наследие предков исправит худшие из твоих
недостатков. Однако твои слова заставляют меня усомниться в этом. Я
вынуждена допустить, что ты появилась на свет обделенной неким важнейшим
достоинством.
- Как яйцо без желтка, - вставила Элистэ, - или как пирог без
начинки.
- Это гадко, кузина!
- В душе у тебя пустота, юница Аврелия, - черный провал там, где
надлежит быть гордости, достоинству и чести.
- Неправда! Неправда! Во мне полно достоинства, полно гордости и
чести! Целые горы! Не понимаю я вас, бабуля, истинное слово, не понимаю! Я
не хотела сказать ничего плохого. Почему вы так расшумелись из-за какой-то
чепухи?
- Именно потому, что для тебя это чепуха.
- О Чары! Ну в самом деле! - Аврелия залилась краской и нервно
забарабанила ногтями с зеленым маникюром по подлокотнику кресла. В ее
каштановых локонах тоже была зеленая прядь в тон маникюру. И прядь, и
ногти она красила в оттенок зеленого, соответствующий цвету кокарды,
которую закон обязывал носить не снимая всех бывших Возвышенных. Дома
Цераленн и Элистэ пренебрегали этим требованием. Аврелия свою кокарду
носила, но с трогательной непосредственностью обратила этот символ
унижения на пользу собственной красоте. Как ни странно, зеленый цвет был
ей к лицу - подчеркивал белизну кожи и блеск глаз. - Если уж я такая
плохая, прошу прощения. Но в конце концов, бабуля, сейчас именно вы
говорите о бегстве...
- Не испытывай мое терпение речами неразумными и дерзкими. Если б
дело шло обо мне одной, я бы до конца осталась в этом доме. Но я в полной
мере насладилась жизнью, и то, что уместно и подобает мне, не подходит для
тебя и твоей кузины - вы только начинаете жить. Последние месяцы я
подвергала вас опасности, не давая покинуть сей город, но я не жалею об
этом, ибо бесстрашие перед лицом напастей - долг Возвышенных, и чем раньше
вы научитесь его исполнять, тем лучше. Долг этот, однако, не требует
безропотно принимать смерть, а именно это и ждет нас, если мы останемся.
Аврелия хмуро разглядывала свои ногти.
- Куда мы отправимся? - спросила Элистэ.
- Куда же еще, как не в Стрелл, чтобы по мере наших скромных сил
служить его величеству.
Элистэ вздрогнула. Она никак не могла свыкнуться с тем, что изгнанник
герцог Феронт, ныне находящийся в эмиграции в Стрелле, теперь законный
король Вонара. Это казалось ей нереальным: она почти поверила, что в
стране больше никогда не будет настоящего короля. Возможно, поэтому при
мысли о предстоящем побеге у нее захватило дух. Вонар безнадежно
испакостили, он не скоро обретет прежний вид. На восстановление разумного
общественного порядка могут уйти годы, если не десятилетия. В нынешних
условиях бегство за границу представлялось самым привлекательным выходом,
и до нее внезапно дошло, как она сильно к нему стремится. Вот уже
несколько месяцев она жила под сенью страха, беспорядков и невзгод. Ей
хотелось ускользнуть от всего этого, хотелось покоя, изобилия,
безопасности. Ей хотелось снова очутиться в нормальном мире, а это
означало бегство - и новую жизнь в какой-нибудь другой стране с разумными
законами, где у власти Высокородные, как то определено самой природой. Да,
пришло время отправляться в дорогу.
- Мы не сможем уехать, - заявила Аврелия, выпятив нижнюю губу. - Нас
не выпустят. Нам не пройти под воротами.
- Есть другой путь, и мы им воспользуемся.
В свое время Элистэ подслушала один очень важный разговор - она
знала, о каком пути идет речь. Но на лице Аврелии читались непонимание и
недоверие.
- Кавалер во Мерей много раз предлагал вывести нас из Шеррина через
тайный ход под городской стеной, - произнесла Цераленн. - Настал час
принять его предложение.
- Так вот кто, оказывается, хранитель подземного хода, про который
столько рассказывают, - во Мерей! Как романтично, как потрясающе, как
безумно элегантно! Подумать только, за все эти месяцы я так и не
догадалась! О Чары, каков хитрец ваш любовник, бабуля! Клянусь, мне и в
голову...
- Я уже отправила кавалеру записку, - продолжала Цераленн, словно не
слыша или не желая слышать слова Аврелии. - Не сомневаюсь, что скоро
получу ответ с четким указанием того, когда и где он нас встретит. Можно
полагать, мы отправимся под покровом тьмы, так что у вас целый день на
сборы. Упакуйте саквояжи, оденьтесь во что-нибудь простое и теплое. Будьте
осторожны. Слугам лучше ни о чем не догадываться
- Мадам, вы в них сомневаетесь? - удивилась Элистэ.
- Напротив. Верность, какую они выказали, не уйдя из дома
Возвышенной, их уже опасно скомпрометировала, и мне не хотелось бы ставить
их в еще более трудное положение. Узнав о нашем предстоящем отбытии, они
наверняка будут просить взять их с собой, а я не желаю, чтобы они
подвергали себя риску по нашей милости. Им лучше остаться в Шеррине и
пребывать в честном неведении о нашей судьбе.
- Кэрт не сможет остаться тут без меня, - сказала Элистэ. - Она же
серф... была серфом Дерривалей, одной из наших замковых, поэтому я обязана
о ней заботиться.
- Хорошо, внучка, можешь взять служанку с собой. Но научи ее, как
себя держать и что говорить. Нельзя допустить, чтобы нас схватили в дороге
из-за случайно оброненной неосмотрительной фразы.
- Как мы поедем, мадам?
- Выбравшись из Шеррина, мы без особых трудностей доедем дилижансом
до Аренна, где нам предстоит попасть на борт корабля, плывущего в Стрелл.
Мерей, несомненно, все это для нас устроит.
- Стрелл!.. Такой далекий и такой иноземный. - Аврелия выразительно
выпятила нижнюю губу. - Нет, не понимаю, зачем нам бежать. Я не верю, что
канальи и в самом деле обойдутся с нами так круто. В конце концов мы не
сделали им ничего плохого. А жуткие истории, какие рассказывают, большей
частью наверняка просто выдумка. Я по-прежнему не вижу причин, почему нам
не отбарабанить их пустую Присягу. Что тут позорного? Пробормочем себе эту
идиотскую тарабарщину - пустые слова, которые в душе презираем, - кому от
этого вред? Зато нас оставят в покое, и можно будет не уезжать.
- Аврелия! - возмутилась было Элистэ, но бабушка остановила ее
властным жестом.
- Мне остается одно - уповать на то, что ты не сознаешь всей глубины
собственной низости, - сказала как припечатала Цераленн, и таким ледяным
тоном, какого Элистэ от нее ни разу не слышала. Карие глаза пожилой дамы
источали холод, как северный гранит в морозы; она неподвижно застыла в
кресле. - Слушай внимательно, юница, быть может, что-нибудь и поймешь.
Никогда я так не стыдилась тебя, как в эту минуту. Ты позоришь свой род,
позоришь весь орден Возвышенных, мне горько, что ты одна из нас. Внемли
же. Если ты еще раз позволишь себе заговорить о принесении гнусной
экспроприационистской Присяги, я от тебя отрекусь, и не будет тебе моего
прощения. Я перестану с тобой разговаривать и считать тебя кровной
