Да, Дреф скрытничал и жалел ее, но такого великолепного собеседника
она встречала впервые; низкорожденный, наделенный острым и ясным умом, -
явление настолько редкое, что Элистэ вновь задумалась, не течет ли в его
жилах кровь Возвышенных. Как-то вечером она намекнула на это, и он, забыв
об учтивости, высмеял ее, да так беспощадно, с издевкой, что она съежилась
и залилась краской. Эпизод покоробил ее, однако навел на размышления.
Возможно, Дреф кое в чем прав. События последних месяцев весьма успешно
развеяли старые представления о присущем Возвышенным от рождения
превосходстве. Тут уж спорить не приходилось. Чары Возвышенных исчезли без
следа под грубым напором простонародья. Лишившись былого преимущества,
утратив наследственные права на власть и привилегии, потомки многих
поколений сеньоров превратились в обыкновенных смертных, вынужденных
бороться за место под солнцем наряду с горожанами, крестьянами и даже
бывшими серфами. Мысль малоутешительная, явно отдающая нирьенизмом. У
Дрефа, разумеется, имелся полный комплект сочинений Шорви Нирьена - он
всегда восхищался этим философом. В мире, который предрекали Дреф сын-Цино
и Шорви Нирьен, Возвышенным - понятно, тем, кому повезет уцелеть в
нынешней бойне, - предстояло трудиться, рассчитывая исключительно на
собственные способности. Видимо, справедливо - в глубине души Элистэ с
этим смирилась, - но ужасно, ужасно! В тот вечер они больше не беседовали.
Дреф, вероятно, пожалел о своей вспышке, потому что на другой день
сделал ей подарок: большой отрез добротной легкой шерстяной ткани
серо-голубого оттенка, который ей очень шел, несколько ярдов тонкого
белого полотна, иголки, булавки и нитки - все необходимое, чтобы она могла
сшить себе платье. Шить Элистэ умела, однако не имела ни малейшего
представления о крое. Она догадалась распороть свое старое рваное платье,
сделав из него выкройку, а затем несколько дней резала, подкалывала,
примеряла и шила. Все оказалось легче, чем она ожидала, и работа
доставляла ей удовольствие. Старое платье было простым, но прекрасно
скроенным; позаимствовав силуэт, она соорудила себе на редкость изящный
наряд с длинной широкой юбкой и белоснежным фишю [шейный платок, косынка
(фр.)]. Закончив работу, Элистэ надела новое платье и уселась у окна, с
нетерпением ожидая Дрефа, который спустился в харчевню. Он появился через
несколько минут и застыл в дверях, когда она поднялась ему навстречу.
Справившись с удивлением, он улыбнулся своей белозубой улыбкой.
- Ну вот, вы совсем такая, как раньше!
- Нет, и кому об этом знать, как не мне? - возразила она не лукавя.
- Вы всегда были упрямым ребенком, - сказал Дреф, положил пакеты и,
взяв ее за руку, подвел к висящему над умывальником зеркалу.
Элистэ отвернулась. Поверив, что безвозвратно утратила свою красоту,
она не хотела смотреть на свое отражение.
- А теперь взгляните, - приказал он и, взяв ее за плечи, повернул к
зеркалу.
Элистэ во второй раз с тех пор, как он привел ее в пансион, взглянула
на себя в зеркало, и возражения замерли у нее на устах.
Чистые пушистые волосы, к которым вернулся их изначальный блеск,
волнами ниспадали вдоль щек. Темные круги под глазами исчезли. Лицо все
еще выглядело бледным, но губы обрели нормальный цвет, а щеки чуть заметно
порозовели. Элистэ не смогла сдержать улыбки. Поразительно, насколько
лучше она сразу почувствовала себя.
- Вот прежняя Элистэ, - сказал Дреф, - и, держу пари, ей надоело
торчать взаперти в двух тесных комнатенках.
- Да нет же, Дреф, мне тут очень удобно. Мирно, спокойно, тепло и...
- Она чуть не сказала "счастливо", но вовремя спохватилась, понимая, что
это прозвучит чистой бессмыслицей.
- Разве вам не хочется выйти на улицу?
- Еще как! Но ведь нельзя.
- Можно. Вам нечего опасаться. Погодите - сами убедитесь.
На другой день он принес узел с теплым, хотя и не новым плащом,
вязаными чулками и парой крепких башмаков, которые, как ни странно,
пришлись ей в самый раз. Она оделась, оперлась на его руку, и они
спустились вниз и вышли в тупик Слепого Кармана. Элистэ полной грудью
вдохнула чистый воздух; хоть было довольно морозно, новый плащ хорошо
грел. Прохожие не пугали ее - вид у них был вполне мирный. Она не заметила
ни жандарма или народогвардейца, ни единой фигуры в постылом мундире. День
был солнечный, у нее поднялось настроение. К тому же ее сопровождал Дреф,
и они не спеша шли мимо стареньких очаровательных пансионов, знававших
лучшие дни, мимо лавочек, палаток и тележек, с которых торговали всякой
всячиной, потребной студенческой братии. Порой их внимание привлекали
старые книги, подержанная одежда, дешевые украшения или хозяйственные
товары, и тогда они на минутку останавливались. Элистэ спросила в
букинистической лавке, сколько стоит потрепанный томик стихов Бунарта, и
заметила, что Дреф, услыхав ее фабекский выговор - совсем как у него
самого, - стал пунцовым, давясь от едва одерживаемого смеха. Около трех
они зашли в маленькую кофейню на углу тупика выпить сидра с пряностями и
съесть по рогалику. Усевшись за столик у витрины, они разглядывали
прохожих и неторопливо беседовали на разные темы. Впоследствии Элистэ не
могла бы точно сказать, о чем именно, но она запомнила, что впервые смогла
упомянуть о бабушке, не впав в истерику, а Дреф, к ее удивлению, в свою
очередь, говорил о Зене сын-Сюбо и его смерти тогда, в Дерривале. Судя по
всему, он отчасти винил в этом себя. На ее памяти то был один из тех
редких случаев, когда Дреф сбросил маску настороженности и безразличия. Но
их беседа отнюдь не ограничивалась тягостными воспоминаниями. Им было над
чем посмеяться, и они смеялись; если бы в эту минуту Элистэ взглянула на
себя со стороны, чего, понятно, никак не могла сделать, то удивилась бы
своему счастливому виду.
В тот день они с Дрефом прекрасно понимали друг друга, но так было
отнюдь не всегда. Он умалчивал об очень многом, и чем дальше, тем сильнее
обуревало Элистэ совсем уже неприличное любопытство. Днем он частенько
отлучался - вероятно, проворачивал свои рискованные делишки, но это ее не
особенно волновало. А вот куда он ходил по ночам? С наступлением темноты
Дреф нередко исчезал из дому, порой без всего, а подчас с маленькой
сумкой, о содержимом которой она могла только гадать. Иногда он уходил на
два-три часа, но чаще отсутствовал дольше, иной раз возвращаясь лишь на
рассвете. Тогда она просыпалась от скрипа ключа в замке и недовольно
бормотала со сна, а он шептал: "Спите, спите, все в порядке". И как бы она
ни просила и ни требовала объяснить, чем он занимается по ночам, он ни
разу ей не открылся, отделываясь неопределенными ссылками на "встречи",
"группы планирования" и "совещания". Большего, как она ни старалась, ей не
удавалось добиться, несмотря на все просьбы и уговоры. Дреф невозмутимо
отмалчивался, и поначалу Элистэ решила, что он ходит к тайной любовнице.
Мысль об этом не давала ей покоя. В Дерривале многие девушки из серфов
сходили по Дрефу с ума, но он не обращал на них никакого внимания. Элистэ
это почему-то нравилось, хотя тогда она и дразнила его жестокосердым
соблазнителем. Но теперь, в Шеррине?.. Он, конечно, был вправе
развлекаться как душе заблагорассудится, но вдруг это не обычное
увлечение? Впрочем, к ней это в любом случае не имело отношения, никоим
образом. Просто он был ее другом, и она, понятное дело, о нем
беспокоилась, не более. Однако же Элистэ думала об этом денно и нощно и
приставала к нему с расспросами. Бесполезно. Дреф, великий конспиратор и
мастак по части уклончивых ответов, тут же сводил разговор к городским
новостям.
От него она узнала, что хотя публичных казней отнюдь не поубавилось.
Возвышенных среди жертв становилось все меньше, ибо к этому времени все
они либо успели бежать, либо глубоко затаились. По новому Акту об
Обвинении, утвержденному Уиссом Валёром, преданный суду изменник,
представший перед Народным Трибуналом, лишался права привлекать свидетелей
в свою защиту. Это значительно упрощало работу Государственного
обвинителя, а Кокотте обеспечивало ежедневный щедрый рацион подозреваемых
в антиэкспроприационизме; только теперь ее жертвами в подавляющем
большинстве оказывались горожане и крестьяне. Новый поворот событий
пришелся не по вкусу шерринскому простонародью. Толпа на площади Равенства
от казни к казни стала редеть. Дружки и подружки Кокотты, как всегда,
предавались самозабвенному веселью, но обычные граждане начали
пренебрегать зрелищем. Видимо, люди устали от кровопролития, а может быть,
оно стало вызывать у них отвращение. Дреф считал, что революционное
насилие достигло своей высшей точки и перешагнуло ее. Ярость масс убывала,
и дни остервенелых фанатиков вроде Уисса Валёра сочтены.
Нирьенизм. К этой мысли она была подготовлена, поскольку тревожное
любопытство заставило Элистэ прочесть за эти недели несколько сочинений
Шорви Нирьена, и ей со всей непреложностью открылось, что Дреф сын-Цино не
мог не принять нирьенизм всей душой. О нирьенизме он рассуждал глубоко и
серьезно - как о немногих вещах, которые считал для себя особенно важными.
Ему не удалось убедить Элистэ в грядущих переменах - она-то знала, что
если ее разоблачат как Возвышенную, тут ей и конец, что бы он там ни
говорил о спаде революционного террора, - но она перестала подозревать его
в тайной любовной связи. Отлучки его, ясное дело, были связаны с чем-то
совсем другим.
Однажды он возвратился после очередной своей таинственной "прогулки"
довольно рано. Элистэ еще не ложилась и сидела у угасающего камина. Дреф
пододвинул к огню второе кресло и удобно расположился в нем, вытянув ноги.
Она уловила какой-то блеск на подошве его башмака. Нахмурившись, Элистэ
пригляделась и увидела хорошо знакомое ей размазанное золотистое пятно -
останки гниды Нану. Значит, за тем местом, где Дреф провел вечер, велось
наблюдение. Расспрашивать, почему и где именно, не имело смысла, - ответа
от него не добиться, как не узнать и о содержимом сумки, которую он время
от времени брал с собой, или о том, почему в полночь он ходит на Кипарисы
получать какие-то таинственные записки. Тем не менее она решила это
выяснить. Но прошло еще несколько дней, прежде чем перед ней забрезжила
истина.
Как-то вечером после ужина они с Дрефом сидели у камина - она в одном
кресле, он - в другом. Элистэ читала "Ныне и завтра" - гораздо
внимательнее, чем в первый раз. Теперь и книга, и автор полностью
завладели ею, и она с головой ушла в чтение. Но вдруг ей сделалось как-то
зябко, она оторвалась от книги и поймала на себе немигающий взгляд черных
глаз Дрефа - непроницаемых, как всегда. Давно ли он вот так наблюдает за
нею? У нее участилось дыхание, на щеках вспыхнул румянец. От него,
конечно, и это не ускользнет. Он сочтет ее безнадежной дурочкой - и будет
прав. Скрывая замешательство, Элистэ с напускным безразличием спросила:
- А как там с Шорви Нирьеном? Я слышала, его казнили.
Голос у нее, однако, чуть дрогнул.
- Да нет, говорят, он жив и здоров, где-то скрывается, - заметил
Дреф.
Небрежный ответ, но дрожь опять пробежала по нервам, все ее чувства
на миг обострились, и она поняла. Ну, разумеется. Все знают, что Шорви
Нирьена оберегает и поддерживает группа его верных сторонников. И Дреф
один из них. Иначе и быть не могло. Его тянуло к нирьенизму задолго до
того, как он бежал в Шеррин, а Дреф всегда шел туда, куда его тянуло. Он
