ящей прогулке со мной и теперь спать непробудным сном, в то время как я
его жду?! Время шло, и поневоле пришлось отказаться от поездки в город.
Мой отец, вполне удовлетворившись объяснениями аббата, взял свое ружье и
преспокойно отправился стрелять зайцев. Тетушка, менее спокойная, раз
двадцать поднималась к комнате племянника, чтобы послушать у его дверей.
Но там царила мертвая тишина, не слышно было даже его дыхания. Бедная
старушка была в отчаянии, видя, до чего я недовольна. А дядя Христиан,
чтобы забыться, взял книжку духовного содержания, уселся в уголке гости-
ной и стал читать с таким смирением, что я готова была выпрыгнуть в окно
с досады. Наконец, уже под вечер, тетушка, вся сияющая, пришла сказать,
что Альберт встал и одевается. Аббат посоветовал нам при появлении моло-
дого графа не проявлять ни удивления, ни беспокойства, не предлагать ему
никаких вопросов и только стараться отвлечь его, если он будет огорчен
случившимся.
"Но если мой кузен не болен, значит, он маньяк? - воскликнула я,
вспылив.
Я сейчас же пожалела о сказанном, увидев, как изменилось от моих жес-
токих слов лицо бедного дяди.
Но когда Альберт как ни в чем не бывало вошел, не найдя нужным даже
извиниться и, видимо, нимало не подозревая о нашем недовольстве, я воз-
мутилась и очень сухо с ним поздоровалась. Он даже не заметил этого. Ка-
залось, он был весь погружен в свои думы.
Вечером моему отцу пришло в голову, что Альберта может развеселить
музыка. Я еще ни разу не пела при нем; моя арфа прибыла только накануне.
Не перед вами, ученая Порпорина, мне хвастаться своими познаниями в му-
зыке, но вы сами убедитесь, что у меня недурной голосок и есть врожден-
ная музыкальность. Я заставила долго просить себя: мне больше хотелось
плакать, чем петь. Альберт не проронил ни слова, не выказал ни малейшего
желания послушать меня. Наконец я все-таки согласилась, но пела очень
плохо, и Альберт, словно я терзала ему слух, был настолько груб, что
после нескольких тактов вышел из комнаты. Мне пришлось призвать на по-
мощь все мое самолюбие, всю мою гордость, чтобы не расплакаться и допеть
арию, не порвав со злости струн арфы. Тетушка вышла вслед за племянни-
ком, отец мой сейчас же заснул, а дядя ждал у дверей возвращения сестры,
чтобы узнать от нее, что с сыном. Один аббат рассыпался передо мной в
комплиментах, но они злили меня больше, чем безразличие остальных.
"По-видимому, мой кузен не любит музыки", - сказала я.
"Напротив, он очень ее любит, - отвечал аббат, - но это зависит..."
"От того, как поют", - прервала я его.
"... от его душевного состояния, - продолжал он, не смутившись. -
Иногда музыка ему приятна, иногда вредна. По-видимому, вы так его раст-
рогали, что он не в силах был владеть собой и ушел, испугавшись, как бы
не обнаружить свои чувства. Это бегство должно вам льстить больше всяких
похвал".
В лести иезуита было что-то хитрое и насмешливое, возбуждавшее во мне
ненависть к этому человеку. Но скоро я избавилась от него, как вы это
сейчас увидите.
XXVIII
- На следующий день моей тетушке, становящейся разговорчивой, лишь
когда она чем-нибудь очень взволнована, пришла в голову злосчастная
мысль затеять беседу с аббатом и капелланом. А так как, помимо родствен-
ных привязанностей, поглощающих ее почти всецело, единственное в мире,
что ее интересует, - это величие нашего рода, то она не преминула расп-
ространиться насчет своей родословной, доказывая обоим священникам, что
наш род, особенно по женской линии, самый знаменитый, самый чистый -
словом, наилучший из всех немецких родов. Аббат слушал терпеливо, капел-
лан - с благоговением, как вдруг Альберт, казалось совершенно не слушав-
ший тетушку, прервал ее с легким раздражением:
"Мне кажется, милая тетушка, что вы заблуждаетесь относительно пре-
восходства нашего рода. Правда, и дворянство и титулы получены нашими
предками довольно давно, но род, потерявший свое имя и, так сказать, от-
рекшийся от него, сменивший его на имя женщины, чужой по национальности
и по вере, - такой род утрачивает право гордиться своими старинными доб-
лестями и верностью своей стране".
Это замечание задело канониссу за живое, и, заметив, что аббат насто-
рожился, она сочла нужным возразить племяннику.
"Я не согласна с вами, дорогой мой, - сказала она. - Не раз бывало,
что какой-нибудь именитый род возвышался еще более, присоединив к своему
имени имя материнской линии, дабы не лишить своих наследников чести про-
исходить от женщины доблестного рода".
"Но здесь этот пример неприменим, - возразил Альберт с несвойственной
ему настойчивостью. - Я понимаю, что можно соединить два славных имени.
Я нахожу вполне справедливым, чтобы женщина передала детям свое имя,
присоединив его к имени мужа. Но полное уничтожение имени мужа кажется
мне оскорблением со стороны той, которая этого требует, и низостью со
стороны того, кто этому подчиняется".
"Альберт, вы вспоминаете события из слишком далекого прошлого, - про-
говорила с глубоким вздохом канонисса, - и приводите пример, еще менее
удачный, чем мой. Господин аббат, слушая вас, мог подумать, что какой-то
мужчина, наш предок, был способен на низость. Раз вы так прекрасно осве-
домлены о вещах, которые, как я думала, вам почти неизвестны, вы не дол-
жны были делать подобное замечание по поводу политических событий...
столь далеких от нас, благодарение богу..."
"Если сказанное мною вам неприятно, тетушка, я сейчас приведу факт,
который смоет всякое позорное обвинение с памяти нашего предка Витольда,
последнего графа Рудольштадта. Это, мне кажется, очень интересует мою
кузину, - заметил он, видя, как я вытаращила на него глаза, пораженная
тем, что он, вопреки своей обычной молчаливости и философскому образу
мыслей, вдруг пустился в такой спор. - Да будет вам известно, Амелия,
что нашему прадеду Братиславу едва исполнилось четыре года, когда его
мать, Ульрика Рудольштадт, сочла нужным заклеймить его позором, - отняв
у него его настоящее имя, имя его отцов - Подебрад, и дав ему взамен то
саксонское имя, которое мы теперь носим вместе с вами: вы - не краснея,
а я - не гордясь им".
"По-моему, совершенно бесполезно вспоминать о вещах, столь далеких от
нашей эпохи", - проговорил граф Христиан, которому, видимо, было не по
себе.
"Мне кажется, что тетушка заглянула в еще более далекое прошлое,
рассказывая нам про великие заслуги Рудольштадтов, и я не понимаю, что
дурного в том, если кто-нибудь из нас, случайно вспомнив, что он чех, а
не саксонец по происхождению, что его зовут Подебрад, а не Рудольштадт,
станет рассказывать о событиях, которые произошли всего каких-нибудь сто
двадцать лет тому назад".
"Я знал, - вмешался аббат, слушавший Альберта с большим интересом, -
что ваш именитый род в прошлом был в родстве с королевским родом Георгия
Подебрада, но не подозревал, что вы прямые его потомки, имеющие право
носить его имя".
"Это потому, - ответил Альберт, - что тетушка, так хорошо разбирающа-
яся в генеалогии, сочла нужным отсечь в своей памяти то древнее и поч-
тенное древо, от которого происходим мы. Но генеалогическое древо, на
котором кровавыми буквами занесена наша славная и мрачная история, еще
высится на соседней горе".
Так как, говоря это, Альберт оживлялся все больше и больше, а лицо
дяди делалось все мрачнее, аббат, хотя в нем и было задето любопытство,
попробовал было переменить разговор. Но мое любопытство было слишком
сильно.
"Что вы хотите сказать этим, Альберт? - воскликнула я, подходя к не-
му.
"Я хочу сказать то, что каждый из рода Подебрадов должен был бы
знать, - ответил он. - Я хочу сказать, что на старом дубе скалы Ужаса,
на который вы ежедневно смотрите из своего окна, Амелия, и под сень ко-
торого я советую вам никогда не садиться, не сотворив молитвы, триста
лет тому назад висели плоды потяжелее тех высохших желудей, которые те-
перь почти не растут на нем".
"Это ужасная история, - пробормотал перепуганный капеллан, - не пони-
маю, кто мог об этом рассказать графу Альберту".
"Местное предание, а быть может, нечто еще более достоверное, - отве-
тил Альберт. - Как ни сжигай семейные архивы и исторические документы,
господин капеллан, как ни воспитывай детей в неведении минувшего, как ни
заставляй молчать простодушных людей с помощью софизмов, а слабых - с
помощью угроз, - ни страх пред деспотизмом, ни боязнь ада не могут заг-
лушить тысячи голосов прошлого, они несутся отовсюду. Нет! Нет! Они
слишком громки, эти ужасные голоса, чтобы слова священника могли заста-
вить их умолкнуть. Когда мы спим, они говорят нашим душам устами призра-
ков, поднимающихся из могил, дабы предупредить нас; мы слышим эти голоса
среди шума природы; они, как некогда голоса богов в священных рощах, ис-
ходят даже из древесных стволов, чтобы рассказать нам о преступлениях, о
несчастьях и подвигах наших отцов..."
"Зачем, мой бедный мальчик, ты мучаешь себя такими горестными мыслями
и роковыми воспоминаниями? - проговорила канонисса.
"Это ваша генеалогия, тетушка, это путешествие, которое вы только что
совершили в прошлые века, - это они пробудили во мне воспоминание о пят-
надцати монахах, собственноручно повешенных на ветвях дуба одним из моих
предков... Да, моим предком, самым великим, самым страшным, самым упор-
ным, - тем, кого звали "Грозный слепец", непобедимый Ян Жижка, поборник
чаши!"
Громкое, ненавистное имя главы таборитов - сектантов, которые во вре-
мя Гуситских войн превосходили своей энергией, храбростью и жестокостью
всех остальных реформатов, поразило, как удар грома, обоих священников.
Капеллан даже осенил себя крестным знамением, а тетушка, сидевшая рядом
с Альбертом, невольно отодвинулась от него.
"Боже милостивый! - воскликнула она. - Да о чем и о ком говорит этот
мальчик? Не слушайте его, господин аббат! Нет, никогда, никогда наша
семья не имела ничего общего с тем окаянным, гнусное имя которого он
только что произнес".
"Говорите за себя, тетушка, - решительно возразил Альберт. - Вы - Ру-
дольштадт в душе, хотя в действительности происходите от Подебрадов. Но
в моих жилах течет на несколько капель больше чешской крови и на нес-
колько капель меньше крови иностранной. В родословном древе моей матери
не было ни саксонцев, ни баварцев, ни пруссаков; она была чистой сла-
вянской расы. Вы, тетушка, по-видимому, не интересуетесь благородным
происхождением, на которое не можете претендовать, а я, дорожа своим
личным славным происхождением, могу сообщить вам, если вы не знаете, и
напомнить вам, если вы забыли, что у Яна Жижки была дочь, которая вышла
замуж за графа Прахалица, и что мать моя, будучи сама Прахалиц, - пото-
мок по прямой женской линии Яна Жижки так точно, как вы, тетушка, - по-
томок Рудольштадтов".
"Это бред, это заблуждение, Альберт..."
"Нет, дорогая тетушка, это вам может подтвердить господин капеллан,
человек правдивый, богобоязненный; у него в руках были дворянские грамо-
ты, удостоверяющие это".
"У меня? - вскричал капеллан, бледный как мертвец.
"Вы можете в этом сознаться, не краснея перед господином аббатом, - с
горькой иронией ответил Альберт. - Вы только исполнили свой долг католи-
ческого священника и австрийского подданного, когда сожгли эти документы
на следующий день после смерти моей матери".
"Моя совесть повелела мне тогда сжечь их, но свидетелем этого был
один господь, - проговорил капеллан, еще больше бледнея. - Граф Альберт,
скажите, кто мог вам это открыть?"
"Я уже сказал вам, господин капеллан: голос, говорящий громче, чем
голос священника".
"Что это за голос, Альберт? - спросила я, сильно заинтересованная.
"Голос, говорящий во время сна", - ответил Альберт.
"Но это ничего не объясняет, сын мой", - сказал граф Христиан задум-
