у меня волосы на голове становятся дыбом. В чем же заключается это ясно-
видение?
- Альберт видит и слышит то, чего другой не может ни видеть, ни слы-
шать. Когда должен неожиданно явиться человек, к которому он расположен,
он, предупредив об этом, отправляется заранее ему навстречу. Так же точ-
но - стоит ему почувствовать приближение того, кого он не любит, как он
уходит к себе и запирается.
Однажды, гуляя с моим отцом в горах, он вдруг остановился и пошел в
обход, прокладывая себе путь среди скал и терновника, для того только,
чтобы не пройти по какому-то месту, где, однако, не было ничего примеча-
тельного. Через несколько минут они вернулись к этому месту, и Альберт
опять поступил точно так же. Отец мой, заметив это, сделал вид, будто
что-то потерял, и под этим предлогом хотел подвести его к подножию той
ели, которая, по-видимому, внушала ему такое отвращение. Однако Альберт
не только не подошел к ней, но постарался даже не наступить на тень,
отбрасываемую ею поперек дороги, а когда мой отец проходил через эту
тень, Альберт, видимо, томился и был страшно встревожен. Когда же отец
остановился у самого ствола, Альберт вскрикнул и стал настойчиво звать
его оттуда. Он долго отказывался объяснить эту причуду, но, уступая на-
конец просьбам всей семьи, поведал, что под этим деревом было когда-то
совершено страшное преступление и зарыты человеческие кости. Капеллан,
предполагая, что Альберт мог откуда-нибудь узнать о том, что в былое
время на этом месте было совершено убийство, решил, что его долг разуз-
нать об этом, дабы предать погребению забытые человеческие останки.
"Подумайте хорошенько о том, что вы собираетесь делать, - сказал ка-
пеллану Альберт с тем печальным и в то же время насмешливым видом, кото-
рый ему свойствен. - Мужчина, женщина и ребенок, которых вы найдете там,
были гуситами; и этот пьяница Венцеслав, скрываясь в наших лесах и бо-
ясь, чтобы они не увидели и не выдали его, велел своим солдатам убить
их".
С моим кузеном об этом событии больше не заговаривали. Но дядя решил
проверить, было ли это у сына наитием или фантазией, и велел ночью рас-
копать место, указанное моим отцом. Там действительно нашли три скелета
- мужчины, женщины и ребенка. Скелет мужчины был покрыт громадным дере-
вянным щитом, какой носили гуситы; щит этот легко было распознать по вы-
гравированной на нем чаше с такой латинской надписью: "О смерть, как го-
рестно вспоминать о тебе злым людям, но с каким спокойствием думает о
тебе тот, кто поступает справедливо, памятуя о своей кончине".
Останки их перенесли подальше, в глубь леса; и когда через несколько
дней Альберт проходил мимо этой ели, отец мой заметил, что он делает это
без отвращения, хотя по виду здесь ничего не переменилось и земля была
по-прежнему покрыта камнями и песком. Он даже не помнил о волнении, ко-
торое испытал здесь, а когда с ним заговорили об этом, с трудом припом-
нил, как было дело.
"По-видимому, вы ошиблись, - сказал он моему отцу. - Должно быть, я
был предупрежден в другом месте. Я уверен, что здесь ничего нет, так как
не чувствую ни холода, ни дрожи, ни душевной боли".
Моя тетушка склонна приписывать эту способность Альберта особой ми-
лости провидения, но кузен мой всегда так мрачен, так измучен и так нес-
частлив, что трудно постигнуть, за что провидение могло бы наградить его
таким пагубным даром. Если бы я верила в существование дьявола, то пола-
гала бы более правильным предположение капеллана, считающего все галлю-
цинации Альберта делом рук врага рода человеческого. Дядя Христиан, ко-
торый более рассудителен и более тверд в религии, чем все мы, разъясняет
весьма правдоподобно многое из того, что происходит с его сыном. Он ду-
мает, что, несмотря на все старания иезуитов во время Тридцатилетней
войны и в последующий период сжечь все еретические писания в Чехии и в
частности те, что находились в замке Исполинов, несмотря на тщательные
поиски, которые произвел наш капеллан во всех углах дома после смерти
тетушки Ванды, в каком-нибудь тайнике замка могли сохраниться историчес-
кие документы времен гуситов, и Альберт нашел их. Дядя Христиан полага-
ет, что чтение этих вредных рукописей произвело сильнейшее впечатление
на больное воображение его сына и некоторые подробности событий прошло-
го, совершенно теперь забытые, но сохранившиеся в точности в этих руко-
писях, он наивно приписывает собственным воспоминаниям о своем прежнем
существовании на земле. Этим легко объясняются все сказки, которые он
нам рассказывает, и его непостижимые исчезновения на целые дни и даже
недели. Надо вам сказать, что эти исчезновения повторялись не раз, и
притом трудно предполагать, чтобы он скрывался где-нибудь вне замка.
Каждый раз, когда он исчезал, найти его было совершенно невозможно, хотя
мы совершенно уверены в том, что ни один крестьянин не давал ему ни
пристанища, ни пищи. Мы уже знаем, что у него бывают припадки летарги-
ческого сна, когда он лежит целыми днями, запершись в своей комнате. Ес-
ли во время этих припадков взломать дверь и начать суетиться вокруг не-
го, с ним начинаются судороги. С тех пор, как это выяснилось, его, ко-
нечно, оставляют в полном покое. По-видимому, в это время в голове его
происходят престранные вещи, но никакой шум, никакое видимое волнение не
выдают их, и мы узнаем о них лишь впоследствии, из его же рассказов. Оч-
нувшись, он чувствует себя вначале гораздо лучше, но потом у него снова
появляется возбужденное состояние, которое все усиливается, пока не нас-
тупает новый припадок. Он как будто предчувствует продолжительность этих
припадков, потому что перед особенно длительными обыкновенно уходит ку-
да-то и прячется, - должно быть, в какой-нибудь горной пещере или в ка-
ком-нибудь подвале замка, известных ему одному. Открыть его убежище до
сих пор не удалось. Это особенно трудно сделать потому, что, как только
за ним начинают следить, наблюдать, расспрашивать, он сейчас же серьезно
заболевает. Поэтому решили предоставить ему полную свободу: ведь эти ис-
чезновения, так пугавшие нас вначале, теперь кажутся нам благотворными
кризисами в его болезни. Когда Альберт исчезает, тетушка, правда, сильно
горюет, а дядя молится, но никто ничего не предпринимает. А я, скажу вам
откровенно, просто очерствела. Печаль с течением времени выродилась у
меня в скуку и отвращение. Для меня лучше умереть, чем выйти замуж за
этого маньяка. Я признаю за ним большие достоинства, но хотя, быть мо-
жет, вы и скажете, что мне не следовало бы придавать значения его стран-
ностям, раз они являются следствием болезни, все-таки они раздражают ме-
ня, ибо это бич как моей жизни, так и жизни всей нашей семьи.
- Мне кажется, что это не совсем справедливо, милая баронесса, - ска-
зала Консуэло. - Теперь я прекрасно понимаю ваше нежелание выйти замуж
за графа Альберта, но почему вы перестали относиться к нему с участием,
этого я постигнуть не могу.
- Видите ли, мне трудно отделаться от убеждения, что в его помеша-
тельстве есть что-то преднамеренное. Несомненно, у него очень сильный
характер, и я знаю тысячи случаев, когда он умел владеть собой. Он может
во собственному желанию даже отдалить наступление припадка: я сама виде-
ла, как он отлично справлялся с ним, когда окружающие не были склонны
смотреть на это серьезно. И наоборот, когда он видит, что мы готовы по-
верить ему, боимся за него, он будто нарочно злоупотребляет той сла-
бостью, которую мы к нему питаем, и точно хочет удивить нас своими вы-
ходками. Вот отчего я сердита на него и часто прошу его покровителя
Вельзевула раз навсегда избавить нас от него.
- Как жестоко вы шутите над несчастным человеком, - сказала Консуэло.
- Его душевная болезнь кажется мне скорее удивительной и поэтичной, а не
отталкивающей.
- Воля ваша, милая Порпорина! - воскликнула Амелия. - Восхищайтесь
сколько хотите его колдовством, раз вы в него верите. Я же уподобляюсь
нашему капеллану, который поручает свою душу богу и не пытается понять
непонятное; я прибегаю к помощи разума, но не силюсь постичь то, что
найдет когда-нибудь естественное объяснение, но пока еще нам непонятно.
Одно несомненно в злосчастной судьбе моего кузена: его разум оконча-
тельно перестал работать, а воображение так распустило свои крылья в его
мозгу, что череп того и гляди треснет. Что же скрывать! Надо прямо упот-
ребить то слово, которое мой бедный дядя Христиан, стоя на коленях перед
императрицей Марией-Тереэией (она ведь не способна удовольствоваться по-
луответами и полуутверждениями), принужден был произнести, обливаясь
слезами: "Альберт фон Рудольштадт - сумасшедший, или, если хотите, чтобы
звучало приличнее, душевнобольной".
Консуэло ответила лишь глубоким вздохом. Амелия в эту минуту произве-
ла на же впечатление скверного, бессердечного существа. Но она силилась
все же оправдать ее в своих глазах, представляя себе, что должна была
выстрадать эта девушка за полтора года такой печальной жизни, полной
бесконечных тревог и волнений. Потом, возвращаясь к собственному горю,
она подумала: "Как жаль, что я не могу объяснить поступков Андзолето су-
масшествием. Потеряй он рассудок среди упоений и разочарований своего
дебюта, я, конечно, не перестала бы любить его; и если бы его неверность
и неблагодарность объяснялись безумием, я по-прежнему бы его обожала и
сейчас же полетела бы ему на помощь".
Прошло несколько дней, однако Альберт ничем не подтвердил уверений
своей двоюродной сестры относительно его умственного расстройства. Но
вот в один прекрасный день, когда капеллан, совершенно того не желая,
чем-то раздосадовал его, он вдруг стал говорить что-то бессвязное и,
словно заметив это сам, выскочил из гостиной и заперся в своей комнате.
Все думали, что он долго пробудет у себя, но через час, бледный и истом-
ленный, он вернулся в гостиную, стал пересаживаться с одного стула на
другой, несколько раз останавливался возле Консуэло, по-видимому, обра-
щая на нее не больше внимания, чем в предыдущие дни, и наконец, забив-
шись в глубокую амбразуру окна, опустил голову на руки и остался недви-
жим.
Амелия в это время как раз собиралась приступить к своему уроку музы-
ки, и она спешила начать его, шепотом объясняя Консуэло, что хочет таким
способом выпроводить эту зловещую фигуру, от которой веет могильным хо-
лодом и которая убивает в ней всякую веселость.
- Мне кажется, - ответила Консуэло, - нам лучше подняться в вашу ком-
нату. Для аккомпанемента достаточно будет вашего спинета. Если граф
Альберт действительно не любит музыки, зачем же нам увеличивать его
страдания и тем самым страдания его родных?
Последний довод убедил Амелию, и они обе поднялись в комнату баронес-
сы, оставив дверь открытой, поскольку там немного пахло угаром. Амелия
собралась было, как всегда, выбрать эффектные арии, однако Консуэло, на-
чавшая уже проявлять строгость, заставила ее взяться за простые, но
серьезные мелодии духовных сочинений Палестрины. Молодой баронессе это
пришлось не по вкусу: зевнув, она раздраженно заявила, что это варварс-
кая и снотворная музыка.
- Это потому, что вы ее не понимаете, - возразила Консуэло. - Дайте я
спою несколько отрывков, чтобы показать вам, как чудесно написана эта
музыка для голоса, не говоря уже о том, что она божественна по своему
замыслу.
С этими словами она села к спинету и запела. Впервые ее голос пробу-
дил эхо в старом замке; прекрасный резонанс его высоких холодных стен
увлек Консуэло. Ее голос, давно молчавший, - молчавший с того самого ве-
чера, когда она пела в Сан-Самуэле, а затем упала без чувств от изнемо-
жения и горя, - не только не пострадал от мук и волнений, но стал еще
