тельно в получении большого жалованья и потому старался как можно дольше
протянуть срок своего пребывания в гувернерах, вводя семью в заблуждение
и приписывая себе несуществующие заслуги. Занятый своими делами и разв-
лечениями, он предоставлял Альберта самому себе и, видимо, совершенно не
препятствовал развитию его странностей. Очень возможно, что он не раз
видел его больным и возбужденным. Несомненно одно, что аббат умел скры-
вать эти странности от всех, кто бы мог сообщить нам о них. Все письма,
полученные дядей от друзей, были полны поздравлений по поводу достоинств
его красавца сына и похвал в его адрес. Очевидно, Альберт нигде и ни на
кого не производил впечатления больного или не вполне нормального чело-
века. Как бы то ни было, его внутренняя жизнь за все эти восемь лет
странствований являлась для нас непроницаемой тайной.
По прошествии трех суток, видя, что Альберт все не появляется, и опа-
саясь, как бы это происшествие не повредило его собственным делам, аббат
собрался ехать в Прагу, якобы на поиски молодого графа, который, по его
мнению, мог разыскивать в этом городе какую-нибудь книгу.
"Альберт подобен ученым, - говорил он, - которые так погружены в свои
изыскания, что для удовлетворения своей невинной страсти готовы забыть
весь мир".
Засим аббат уехал и более не вернулся.
После целой недели мучительной тревоги, когда мы стали уже совсем от-
чаиваться, тетушка, проходя мимо комнаты Альберта, вдруг увидела в отк-
рытую дверь, что он преспокойно сидит в кресле и гладит собаку, сопро-
вождавшую его в таинственном путешествии. На его платье не видно было ни
грязи, ни дыр, только золотое шитье потемнело, словно он был в сыром
месте или проводил ночи под открытым небом. Обувь его также была в по-
рядке, - видимо, он ходил не много. Только борода и волосы свиде-
тельствовали о том, что он давно ими не занимался. С этого дня, надо
сказать, он перестал бриться и пудрить волосы, как другие мужчины, - вот
почему он вам, Нина, и показался привидением.
Тетушка с криком бросилась к нему.
"Что с вами, милая тетушка? - спросил он, целуя ей руку. - Можно по-
думать, что вы меня целый век не видели".
"Бедный мой мальчик, - воскликнула она, - ведь ты пропадал целую не-
делю, ни словом нас не предупредив! Вот уже семь смертельных дней, семь
смертельных ночей, как мы тебя ищем, плачем о тебе, за тебя молимся".
"Семь дней? - повторил Альберт, с удивлением глядя на нее. - То есть
вы хотите сказать, милая тетушка, - семь часов? Ведь я только сегодня
утром ушел на прогулку и, как видите, вернулся, не опоздав к ужину. Неу-
жели я мог до такой степени встревожить вас столь коротким отсутствием?"
"Да, конечно, - проговорила канонисса, боясь ухудшить болезненное
состояние племянника, раскрыв ему правду. - Это я обмолвилась: я хотела
сказать семь часов. А беспокоилась я потому, что ты не привык к таким
длинным прогулкам; к тому же я видела сегодня ночью дурной сон, и это
вывело меня из равновесия".
"Милая тетушка, чудесный мой друг! - нежно проговорил Альберт, целуя
ее руки. - Вы меня любите, как малого ребенка. Но отец, надеюсь, не бес-
покоился?"
"Ничуть не беспокоился, ждет тебя ужинать. Воображаю, как ты, должно
быть, голоден".
"Не очень: я ведь хорошо пообедал".
"Где и когда, Альберт?"
"Да здесь, сегодня, с вами, милая тетушка. Но я вижу, что вы все еще
не пришли в себя. Как я огорчен, что так напугал вас. Но мог ли я это
предвидеть?"
"Ну, ведь ты меня знаешь. Лучше расскажи, где ты кушал и где спал с
того времени, как ушел из дома".
"С сегодняшнего утра? Да как же я мог хотеть спать, как мог проголо-
даться?"
"А скажи, тебе не нездоровится?"
"Ничуть".
"Ты не устал? Ты, должно быть, много ходил, взбирался на горы? Это
очень утомительно. Где же ты был?"
Альберт прикрыл глаза рукой, как бы силясь вспомнить, но не смог.
"Признаться, ничего не помню, - наконец проговорил он. - Уж очень я
был занят своими мыслями. Я шел, ничего не замечая, как, помните, бывало
в детстве. Ведь я никогда не мог ответить ни на один из ваших вопросов".
"Ну, а во время своих путешествий ты обращал внимание на то, что ви-
дел?"
"Иногда, но не всегда. Я многое наблюдал, но многое и забыл, слава
богу".
"А почему "слава богу"?"
"Да потому, что на земле приходится видеть ужасные вещи", - ответил
он, вставая с мрачным видом, которого до сих пор тетушка не замечала в
нем.
Тут она поняла, что не следует больше заставлять его говорить, и пос-
пешила к дяде сообщить, что сын его нашелся. Никто в доме еще не знал
этого, никто не видел, как он вернулся. Он так же незаметно появился,
как исчез.
Бедный дядя, столь мужественно переносивший все предшествующие муче-
ния, не выдержал такой радости, - с ним сделался обморок. Так что, когда
Альберт вошел, отец выглядел хуже сына. Альберт, который после своих
долгих путешествий обычно ничего не замечал из происходившего вокруг, в
этот вечер казался совсем другим. Он был очень нежен с отцом, встрево-
жился его плохим видом, допытывался, что тому причиной. Когда же ему
рискнули намекнуть на то, что довело его отца до такого состояния, он
ничего не понял, и из его искренних ответов было видно, что он реши-
тельно ничего не помнит о своем исчезновении, длившемся неделю.
- То, что вы мне рассказываете, положительно похоже на сон, милая ба-
ронесса, - проговорила Консуэло. - Это способно не усыпить меня, как вы
ожидали, а свести с ума. Мыслимо ли, чтобы человек прожил целую неделю,
ничего не сознавая?
- И представьте, это ничто по сравнению с тем, что вы еще услышите от
меня. Я прекрасно понимаю, что вам трудно поверить мне, пока вы
собственными глазами не убедитесь, что я не только ничего не преувеличи-
ваю, но, напротив, о некоторых вещах умалчиваю, чтобы сократить свой
рассказ. Знайте, я говорю вам лишь о том, что видела собственными глаза-
ми, и все-таки иногда спрашиваю себя: что же такое Альберт - колдун или
человек, издевающийся над нами? Однако поздно; боюсь, что я злоупотреб-
ляю вашей любезностью.
- Нет, это я злоупотребляю вашей, - ответила Консуэло. - Вы, должно
быть, очень устали. Хотите, отложим до завтра продолжение этой невероят-
ной истории?
- Хорошо. Итак, до завтра, - сказала юная баронесса, обнимая ее.
XXIX
Консуэло, выслушав эту действительно невероятную историю, долго не
могла заснуть. Темная дождливая ночь, словно оглашавшаяся стенаниями,
еще усиливала незнакомый ей дотоле суеверный страх. "Значит, существует
непостижимый рок, тяготеющий над некоторыми людьми? - говорила она себе.
- Чем провинилась перед богом эта молодая девушка, только что так откро-
венно рассказывавшая о своем оскорбленном наивном самолюбии, о своих об-
манутых радужных надеждах? А что дурного сделала я сама, чтобы моя
единственная любовь была так чудовищно разбита и поругана? Какой грех
совершил этот нелюдимый Альберт Рудольштадт, чтобы потерять рассудок и
способность управлять собственной жизнью? И какое же отвращение должно
было возыметь провидение к Андзолето, чтобы предоставить его, как оно
это сделало, его дурным склонностям и соблазнам разврата!"
Побежденная усталостью, она наконец, заснула и погрузилась в бессвяз-
ные и бесконечные сны. Два-три раза она просыпалась и снова засыпала, не
будучи в силах дать себе отчет в том, где она, и считая, что она все еще
в дороге. Порпора, Андзолето, граф Дзустиньяни и Корилла - все по очере-
ди проходили перед ее глазами, говоря ей странные, мучительные вещи, уп-
рекая в каком-то преступлении, за которое она несла наказание, хотя и не
помнила, чтобы она его совершала. Но все эти видения стушевывались перед
образом Альберта. Он беспрестанно появлялся перед ней со своей черной
бородой, с устремленным в одну точку взором, в своем траурном одеянии,
напоминавшем золотой отделкой и рассеянными по нему блестками покров по-
койника.
Проснувшись, она увидела у своей постели Амелию, уже нарядно одетую,
свежую, улыбающуюся.
- Знаете, милая Порпорина, - обратилась к ней юная баронесса, целуя
ее в лоб, - в вас есть что-то странное. Видно, мне суждено жить с нео-
быкновенными существами, потому что и вы тоже принадлежите к их числу,
это несомненно. Вот уже четверть часа, как я смотрю на вас спящую, чтобы
рассмотреть при дневном свете, красивее ли вы, чем я. Признаюсь, меня
это отчасти тревожит, и хоть я и поставила крест на своей любви к
Альберту, но мне все-таки было бы немного обидно, начни он заглядываться
на вас. Как бы то ни было, он ведь здесь единственный мужчина, а я до
сих пор была единственной женщиной. Теперь нас две, и если вы меня зат-
мите, я этого вам не прощу.
- Вы любите насмехаться, - ответила Консуэло. - Это невеликодушно с
вашей стороны. Оставьте эти злые шутки и лучше скажите мне, что же во
мне необыкновенного? Быть может, мое прежнее уродство вернулось? Я ду-
маю, что это именно так.
- Скажу вам всю правду, Нина. Сейчас, при первом взгляде на вас, ког-
да вы лежали такая бледная, полузакрыв огромные, скорее остановившиеся,
чем сонные глаза, свесив с кровати худую руку, сознаюсь - я пережила ми-
нуту торжества. Но чем больше я смотрела на вас, тем больше поражала ме-
ня ваша неподвижность, ваш поистине царственный вид. Знаете, рука ваша -
это рука королевы, а в вашем спокойствии есть что-то подавляющее, что-то
покоряющее, - я и сама не знаю что. И вдруг вы начали казаться мне до
ужаса красивой, а между тем взгляд у вас очень кроткий. Скажите мне, Ни-
на, что вы за человек? В одно и то же время вы и привлекаете и пугаете
меня. Мне очень совестно всех тех глупостей, которые сегодня ночью я ус-
пела вам наговорить; вы мне еще ничего не сказали о себе, а сами уже
знаете все мои недостатки.
- Если у меня вид королевы, что, право, никогда не приходило мне в
голову, - ответила Консуэло, грустно улыбаясь, - то разве только короле-
вы жалкой, развенчанной. Красота моя всегда казалась мне весьма спорной.
Если же вы хотите знать мое мнение о вас, милая баронесса Амелия, то вы
подкупили меня своей откровенностью и добротой.
- Что я откровенна - это так, но откровенны ли вы, Нина? Правда, в
вас чувствуется величие, благородная честность, но общительны ли вы? Ду-
маю, что нет.
- Согласитесь, не мне же делать первые шаги. Это вы, моя теперешняя
покровительница и хозяйка моей судьбы, должны вызвать меня на откровен-
ность.
- Вы правы. Но ваше благоразумие пугает меня. Скажите, вы не будете
слишком меня журить за мое легкомыслие?
- Я не имею на это никакого права. Я ваша учительница музыки, и
только. К тому же бедная девушка, вышедшая из народа, как я, всегда
должна знать свое место.
- Вы из народа, гордая Порпорина?! О, это неправда! Этого не может
быть! Скорее вы кажетесь мне таинственным ребенком какого-нибудь княжес-
кого рода. Чем занималась ваша мать?
- Она пела, так же как и я.
- А ваш отец? Консуэло смутилась. Она не приготовила заранее ответов
на все нескромно-фамильярные вопросы юной баронессы. Дело в том, что она
никогда ничего не слыхала о своем отце, и ей даже не приходило в голову
поинтересоваться, был ли он вообще у нее.
- Так я и знала, - воскликнула, заливаясь смехом, Амелия, - ваш отец
был или испанский гранд, или венецианский дож.
Тон этого разговора показался Консуэло легкомысленным и обидным.
- По-вашему, - заметила Консуэло с оттенком неудовольствия, - честный
мастеровой или бедный артист не имеет права передать своему ребенку при-
рожденное благородство? Вам кажется, что дети народа должны быть непре-
менно грубы и уродливы?
- То, что вы сказали, это колкость по адресу моей тети Венцеславы, -
возразила баронесса, смеясь еще громче. - Ну, простите меня, дорогая Ни-
