прекраснее, еще удивительнее, еще задушевнее. Амелия была восхищена и
вместе с тем потрясена: она поняла наконец, что не имеет ни малейшего
представления о музыке и что вообще вряд ли когда-либо чему-нибудь нау-
чится. Вдруг перед молодыми девушками появилось бледное, задумчивое лицо
Альберта. Все время, пока продолжалось пение, он, удивленный и растро-
ганный, неподвижно стоял посреди комнаты. Только окончив петь, Консуэло
заметила его и немного испугалась. Но Альберт, став перед ней на оба ко-
лена и устремив на нее свои большие черные глаза, полные слез, восклик-
нул по-испански, без малейшего немецкого акцента:
- О Консуэло! Консуэло! Наконец-то я нашел тебя!
- Консуэло! - воскликнула девушка, недоумевая и тоже по-испански. -
Отчего вы так называете меня, граф?
- Я зову тебя Утешением, - продолжал Альберт все по-испански, - пото-
му что мне в моей печальной жизни было обещано утешение, а ты и есть то
утешение, которое господь наконец посылает мне, одинокому и несчастному.
- Я никогда не думала, - заговорила Амелия, сдерживая гнев, - чтобы
музыка могла оказать такое магическое действие на моего дорогого кузена.
Голос Нины создан, чтобы творить чудеса, это правда, но я не могу не за-
метить вам обоим, что было бы учтивее по отношению ко мне, да и вообще
приличнее, говорить на языке, мне понятном.
Альберт, казалось, не слышал ни единого слова из всего, сказанного
его невестой. Он продолжал стоять на коленях, глядя на Консуэло с невы-
разимым удивлением и восторгом, все повторяя растроганным голосом:
- Консуэло! Консуэло!
- Как он вас называет? - с запальчивостью спросила молодая баронесса
свою подругу.
- Он просит меня спеть испанский романс, которого я не знаю, - в
страшном смущении ответила Консуэло. - Но, мне кажется, нам нужно покон-
чить с пением, - продолжала она, - видимо, музыка слишком волнует сегод-
ня графа.
И она встала, собираясь уйти.
- Консуэло! - повторил Альберт по-испански. - Если ты покинешь меня,
моей жизни конец, и я не захочу более возвращаться на землю!
С этими словами он упал без чувств у ее ног; перепуганные девушки
позвали слуг, чтобы унести его и оказать ему помощь.
XXXII
Графа Альберта уложили осторожно на кровать, и в то время как двое
слуг, переносивших его, бросились искать один - капеллана, являвшегося
как бы домашним врачом, а другой - графа Христиана, приказавшего раз
навсегда предупреждать его о малейшем недомогании сына, обе молодые де-
вушки - Амелия и Консуэло - принялись разыскивать канониссу. Но прежде
чем кто-либо из этих лиц успел прийти к больному, - а они сделали это не
теряя ни минуты, - Альберт уже исчез. Дверь его спальни была открыта,
постель едва смята, - его отдых, по-видимому, продолжался не более мину-
ты, все в комнате находилось в обычном порядке. Его искали всюду и, как
всегда бывало в подобных случаях, нигде не нашли. Тогда вся семья впала
в мрачную покорность, о которой Амелия рассказывала Консуэло, и все ста-
ли ждать в молчаливом страхе (вошло уже в привычку его не выказывать),
трепеща и надеясь, возвращения этого необыкновенного молодого человека.
Консуэло хотела бы скрыть от родных Альберта странную сцену, проис-
шедшую в комнате Амелии, но та успела уже все рассказать, описав в самых
ярких красках внезапное и сильное впечатление, которое произвело на ее
кузена пение Порпорины.
- Теперь уже нет сомнения, что музыка вредна ему, - заметил капеллан.
- В таком случае, - ответила Консуэло, - я постараюсь всеми силами,
чтобы он никогда больше не слышал моего пения, а во время наших уроков с
баронессой мы будем так запираться, что ни единый звук не долетит до
ушей графа Альберта.
- Это очень стеснит вас, дорогая синьора, - возразила канонисса, -
но, к сожалению, не от меня зависит сделать ваше пребывание у нас более
приятным.
- Я хочу делить с вами ваши печали и ваши радости, - ответила Консуэ-
ло, - и не желаю иного удовлетворения, как заслужить ваше доверие и
дружбу.
- Вы благородная девушка, - сказала канонисса, протягивая ей свою ру-
ку, длинную, сухую и блестящую, как желтая слоновая кость. - Но послу-
шайте, - добавила она, - я вовсе не думаю, чтобы музыка была действи-
тельно так вредна моему дорогому Альберту. Из того, что мне рассказала
Амелия о сцене, происшедшей сегодня утром в ее комнате, я, наоборот, ви-
жу, что его радость была слишком сильна. Быть может, его страдание было
вызвано именно тем, что вы слишком скоро прервали ваши чудесные мелодии.
Что он вам говорил по-испански? Я слышала, что он прекрасно владеет этим
языком, так же как и многими другими, усвоенными им с поразительной лег-
костью во время путешествий. Когда его спрашивают, как мог он запомнить
столько различных языков, он отвечает, что знал их еще до своего рожде-
ния и теперь лишь вспоминает их, так как на одном языке он говорил тыся-
чу двести лет тому назад, а на другом - участвуя в крестовых походах.
Подумайте, какой ужас! Раз мы ничего не должны скрывать от вас, дорогая
синьора, вы еще услышите от племянника немало странных рассказов о его,
как он выражается, прежних существованиях. Но переведите мне, вы ведь
уже хорошо говорите по-немецки, что именно сказал он вам на вашем родном
языке, которого никто из нас здесь не знает.
В эту минуту Консуэло почувствовала какое-то безотчетное смущение.
Тем не менее она решила сказать почти всю правду и тут же объяснила, что
граф Альберт умолял ее продолжать петь и не уходить, говоря, что она
приносит ему большое утешение.
- Утешение! - воскликнула проницательная Амелия. - Он употребил имен-
но это слово? Вы ведь знаете, тетушка, как много оно значит в устах мое-
го кузена.
- В самом деле, он часто повторяет это слово, и оно имеет для него
какой-то пророческий смысл, - отозвалась Венцеслава, - но я нахожу, что
в этом разговоре он мог употребить его в самом обыкновенном смысле.
- А какое слово он повторял вам несколько раз, милая Порпорина? -
настойчиво допрашивала Амелия. - Это было какое-то особенное слово, но
волнение помешало мне его запомнить.
- Я хорошенько сама его не поняла, - ответила Консуэло, делая над со-
бою страшное усилие, чтобы солгать.
- Милая Нина, - сказала ей на ухо Амелия, - вы умны и осторожны, но
ведь и я неглупа и прекрасно поняла, что вы и есть то мистическое утеше-
ние, которое было обещано видением Альберту как раз на тридцатом году
жизни. Не пытайтесь скрыть, что вы это поняли лучше меня: это небесное
предопределение, и я не ревную к нему.
- Послушайте, дорогая Порпорина, - сказала канонисса, подумав нес-
колько минут. - Когда Альберт вот так исчезал - внезапно, словно по вол-
шебству, - нам всегда казалось, что он скрывается где-то поблизости,
быть может даже в самом замке, в каком-нибудь месте, известном лишь ему
одному. Не знаю, почему, но мне пришло в голову, что если б вы сейчас
запели и он услышал ваш голос, он вернулся бы к нам.
- Если б это было так! - проговорила Консуэло, готовая подчиниться.
- А если Альберт вблизи нас и музыка только ухудшит его состояние? -
заметила ревнивая Амелия.
- Ну что ж? - сказал граф. - Надо сделать эту попытку. Я слышал, что
несравненный Фаринелли мог своим пением рассеивать черную меланхолию ис-
панского короля, подобно тому как юному Давиду удавалось игрой на арфе
укрощать ярость Саула. Попробуйте, великодушная Порпорина: душа, столь
чистая, как ваша, должна распространять вокруг себя благотворное влия-
ние.
Консуэло, растроганная, села за клавесин и запела испанский церковный
гимн в честь богоматери-утешительницы, которому выучила ее в детстве
мать. Он начинался словами "Consuelo de mi alma" ("Утешение моей души").
Она спела его таким чистым голосом, с такой неподдельной простотой и ве-
рой, что хозяева старого замка почти забыли о предмете своей тревоги,
отдавшись всецело чувству надежды и веры. Глубокая тишина царила и в са-
мом замке и вокруг него; окна и двери были распахнуты настежь, чтобы го-
лос Консуэло мог разноситься как можно дальше; луна своим зеленоватым
светом заливала амбразуры огромных окон. Все было спокойно. Душевные му-
ки сменились чистым религиозным чувством, как вдруг тяжелый вздох, слов-
но вырвавшийся из глубины человеческой груди, откликнулся на последние
звуки голоса Консуэло. Вздох этот был так явственен и продолжителен, что
все присутствующие не могли не услышать его; даже барон Фридрих приотк-
рыл глаза, думая, что его кто-то зовет. Все побледнели и переглянулись,
точно говоря друг другу: "Это не я. Может быть, это вы?" Амелия не могла
удержаться, чтобы не вскрикнуть, а Консуэло, которой показалось, что
вздох этот раздался совсем подле нее, хотя она сидела за клавесином до-
вольно далеко от всех остальных, так испугалась, что не могла вымолвить
ни слова.
- Боже милосердный! - проговорила в ужасе канонисса. - Слышали вы
этот вздох, точно исходящий из глубины земли?
- Скажите лучше, тетушка, - воскликнула Амелия, - что он пронесся над
нашими головами, как дуновение ночи.
- Должно быть, сова, привлеченная свечой, пролетела через комнату в
то время, как мы были поглощены музыкой, а потому мы услышали легкий шум
ее крыльев только тогда, когда она уже вылетела из окна, - высказал свое
предположение капеллан, у которого, однако, зубы стучали от страха.
- А может быть, это собака Альберта? - сказал граф Христиан.
- Здесь нет Цинабра, - возразила Амелия, - ведь где Альберт, там и
Цинабр. И все-таки кто-то странно вздохнул. Если б я решилась подойти к
окну, я увидела бы, не подслушивал ли кто-нибудь пение из сада, но,
признаюсь, если б от этого зависела даже моя жизнь, у меня все равно не
хватило бы на это храбрости.
- Для девушки без предрассудков, для маленького французского философа
вы недостаточно храбры, дорогая баронесса, - тихо сказала Консуэло, си-
лясь улыбнуться, - попробую, не окажусь ли я смелее.
- Нет, не ходите туда, моя милая, - громко ответила ей Амелия, - и не
храбритесь: вы бледны как смерть и вам еще может сделаться дурно.
- Как при вашем горе вы можете быть способны на такие детские выход-
ки, дорогая Амелия? - проговорил граф Христиан, направляясь медленным
твердым шагом к окну.
Посмотрев в окно и никого не увидев, он спокойно закрыл его, говоря:
- Как видно, действительные горести недостаточно жгучи для пылкого
воображения женщин. Их изобретательный ум всегда стремится добавить ка-
кие-нибудь вымышленные страдания. В этом вздохе нет, без сомнения, ниче-
го таинственного. Кто-то из нас, растроганный прекрасным голосом и ог-
ромным талантом синьорины, безотчетно для себя самого издал нечто вроде
восторженного возгласа, вырвавшегося из глубины души. Быть может, это
произошло даже со мной, хотя я сам этого и не заметил. Ах, Порпорина,
если вам не удастся излечить Альберта, то по крайней мере вы сумеете из-
лить небесный бальзам на раны, не менее глубокие, чем его.
Слова святого старика, всегда разумного и спокойного, несмотря на уд-
ручавшие его семейные невзгоды, были тоже небесным бальзамом для Консуэ-
ло. Ей захотелось опуститься перед ним на колени и попросить благосло-
вить ее так, как благословил ее Порпора, расставаясь с ней, и как бла-
гословил ее Марчелло в тот прекрасный день ее жизни, с которого начался
для нее целый ряд печальных и одиноких дней.
XXXIII
Прошло несколько дней, а о графе Альберте не было никаких известий.
Консуэло, которой такое положение внушало мучительную тревогу, удивля-
лась, видя, что семейство Рудольштадтов переносит гнет этой страшной не-
известности, не проявляя ни отчаяния, ни нетерпения. Привычка к самым
тяжелым переживаниям порождает какую-то видимость апатии, а иногда и
подлинное очерствение, уязвляющее и даже раздражающее души, у которых
