чувствительность еще не притупилась от продолжительных несчастий. Консу-
эло жила среди этих унылых впечатлений и необъяснимых происшествий слов-
но в кошмаре, и ей казалось удивительным, что порядок в доме почти не
нарушался: как всегда, была деятельна канонисса, по-прежнему барон увле-
кался охотой, так же неизменно капеллан исполнял свои религиозные обя-
занности, так же весела и насмешлива была Амелия. Эта веселость и жи-
вость молодой баронессы особенно возмущали Консуэло. Ей было совершенно
непонятно, как та могла хохотать и дурачиться, в то время как сама она
едва в силах была читать или шить.
Канонисса между тем вышивала покров на алтарь замковой часовни. Это
было чудо терпения, вкуса и аккуратности. Сделав обход дома, она усажи-
валась за свои пяльцы, хотя бы для нескольких стежков, пока ей не прихо-
дилось снова идти в амбары, в кладовые или в погреба. И надо было ви-
деть, какое значение придавала она всем этим мелочам, как это тщедушное
существо своей ровной, полной достоинства, размеренной, но всегда быст-
рой походкой обходило все закоулки своего маленького царства, тысячу раз
за день исколесив во всех направлениях тесную и унылую площадь своих до-
машних владений. Консуэло не понимала также уважения и восхищения, с ко-
торым все в замке и в округе относились к тому, что канонисса с такой
любовью и рачительностью взвалила на себя обязанности неутомимой эконом-
ки. Глядя, как она с мелочной бережливостью упорядочивает самые ничтож-
ные дела, можно было подумать, будто она алчна и недоверчива. А между
тем в серьезных случаях жизни она проявляла широкую и великодушную нату-
ру. Но этих благородных качеств и особенно этой чисто материнской неж-
ности, за которые ее так ценила и почитала Консуэло, было бы недостаточ-
но для окружающих, чтобы сделать ее героиней семейного очага. Для того
чтобы всеми были признаны ее действительно незаурядный ум и сильный ха-
рактер, нужно было также - особенно нужно было - это священнодействие
при ведении обширного хозяйства замка со всеми его мелочами (которые как
раз и могли его опошлить). Не проходило дня без того, чтобы граф Христи-
ан, барон или капеллан не провожали ее восторженным восклицанием:
"Сколько мудрости, сколько мужества, сколько силы духа в нашей кано-
ниссе!"
Даже Амелия, не умевшая отличать в жизни высокое от пустого, запол-
нявшего ее собственное существование, не осмеливалась подтрунивать над
хозяйственным пылом тетки, который представлялся Консуэло единственным
пятном на лучезарном душевном облике чистой и любвеобильной горбуньи
Венцеславы. Для девушки, родившейся на большой дороге и брошенной в мир
без иного руководителя и покровителя, кроме собственной гениальности,
столько забот, такая затрата энергии, такое нравственное удовлетворение,
получаемое от сохранения каких-то вещей, от заготовки каких-то припасов,
казались чудовищной растратой душевных и умственных сил. Ей, ничего не
имевшей и не жаждавшей никаких земных благ, тяжело было видеть, как эта
прекрасная душа добровольно надрывается в бесконечных заботах о хлебе,
вине, дровах, пеньке, скоте и мебели. Если бы ей предложили самой все
эти блага (предмет вожделения для большинства людей), она предпочла бы
взамен хоть один миг былого счастья, свои лохмотья, свое чудное небо,
свою чистую любовь, свою свободу на венецианских лагунах. Эти горькие и
вместе с тем драгоценные воспоминания рисовались ей все в более и более
ярких красках, по мере того как она удалялась от этого радостного гори-
зонта, погружаясь в ледяную сферу, называемую реальной жизнью.
У нее сжималось сердце, когда с наступлением сумерек канонисса, с
большой связкой ключей, делала в сопровождении верного Ганса обход всех
строений, всех дворов: запирались все выходы, осматривались все закоул-
ки, где могли бы спрятаться злоумышленники, как будто никто не мог зас-
нуть спокойно за этими грозными стенами, пока во рвы, окружающие замок,
не ринутся с ревом воды соседнего горного потока, пленника расположенных
неподалеку шлюзов, пока не будут заперты все решетчатые ворота и не бу-
дут подняты все подъемные мосты. Как часто приходилось Консуэло во время
дальних странствий с матерью ночевать у большой дороги, подостлав под
себя только полу изодранного материнского плаща! Сколько раз приветство-
вала она зарю на белых каменных плитах Венеции, омытых волнами, ни на
секунду не опасаясь за свое целомудрие, единственное богатство, которым
она дорожила. "Увы, - говорила она себе, - как жалки эти люди: им надо
охранять столько добра! День и ночь пекутся они о своей безопасности и,
постоянно стремясь к ней, не имеют времени ни добиться ее, ни пользо-
ваться ею". Итак, и она, подобно Амелии, уже томилась в этой мрачной
тюрьме, в этом угрюмом замке Великанов, куда, казалось, само солнце боя-
лось заглянуть. Но в то время как юная баронесса мечтала о балах, наря-
дах и поклонниках, Консуэло мечтала о борозде в поле, о кусте в лесу или
о лодке вместо дворца, о широчайших горизонтах и бесконечном звездном
небе.
Вследствие сурового климата и затворничества в замке Консуэло понево-
ле изменила своей венецианской привычке - поздно ложиться и поздно вста-
вать. После многих часов бессонницы, возбуждения, жутких снов она в кон-
це концов подчинилась этим диким монастырским законам; единственное, чем
она себя вознаграждала, - это одинокими утренними прогулками в ближних
горах. Ворота открывали и спускали мосты на рассвете, и в то время как
Амелия, которая до полуночи читала тайком романы, спала до самого завт-
рака, Порпорина шла в лес дышать на свободе свежим воздухом и бродить по
росистой траве.
Однажды утром, спускаясь на цыпочках к выходу, чтобы никого не разбу-
дить, она потерялась среди бесчисленных лестниц и бесконечных коридоров
замка, в которых еще не умела хорошо разобраться. Заблудившись в лаби-
ринте галерей и переходов, она прошла через какую-то незнакомую ей ком-
нату, похожую на переднюю, надеясь, что тут есть выход в сад. Но вместо
этого она очутилась на пороге маленькой часовенки, сооруженной в прек-
расном старинном стиле и едва освещенной розеткой - крошечным окошечком
в сводчатом потолке. Бледный свет падал оттуда только на середину мо-
лельни, оставляя все кругом в таинственном полумраке. Солнце еще не
вставало, рассвет был серый и туманный. Сперва Консуэло подумала, что
попала в ту часовню замка, где уже однажды, в воскресенье, слушала обед-
ню. Она знала, что та часовня выходила в сад. Но прежде чем уйти, ей за-
хотелось помолиться, и она опустилась на колени на первой же каменной
плите. Однако, как это часто бывает с артистическими натурами, она скоро
отвлеклась. Несмотря на старание отдаться возвышенным мыслям, молитва
поглотила ее не настолько, чтобы помешать ей бросить любопытный взгляд
по сторонам, и вскоре она поняла, что находится вовсе не в той часовне,
где думала, а в новом месте, где прежде не бывала. И свод был не тот, не
те были украшения. Это неизвестная часовня была очень мала, и ее можно
было рассмотреть, несмотря на полумрак; больше всего внимание Консуэло
привлекла белевшая перед алтарем статуя, стоявшая на коленях в той зас-
тывшей и суровой позе, какую в былые времена придавали надгробным извая-
ниям. Девушка решила, что попала в усыпальницу каких-нибудь славных
предков графской семьи, и, сделавшись за свое пребывание в Богемии нес-
колько боязливой и суеверной, поспешила окончить молитву и встала, соби-
раясь уйти.
Но в ту минуту, когда она в последний раз робко посмотрела на коле-
нопреклоненную фигуру, стоявшую шагах в десяти от нее, она ясно увидела,
как статуя разжала каменные руки и, тяжко вздыхая, осенила себя крестом.
Консуэло едва не упала без чувств, но оторвать блуждающий взор от
страшной каменной фигуры она не могла. Теперь она была еще более убежде-
на в том, что это статуя, потому что, не услышав, по-видимому, вырвавше-
гося из ее груди крика ужаса, фигура снова сложила ладонями вместе свои
большие белые руки, словно отрешившись от внешнего мира.
XXXIV
Если бы изобретательная и плодовитая Анна Рэдклиф была на месте прос-
тодушного и неискусного повествователя этой весьма правдивой истории,
она не упустила бы столь удобного случая поводить вас, милая читательни-
ца, по коридорам, винтовым лестницам, люкам и мрачным подземельям на
протяжении по меньшей мере полудюжины прекрасных и увлекательных томов,
с тем чтобы только в седьмом разоблачить все тайны своего искусного соо-
ружения. Но читательница-вольнодумка, которую приходится нам развлекать,
в наше время, пожалуй, не отнеслась бы так добродушно к невинной литера-
турной уловке романиста. И так как обмануть ее было бы очень трудно, уж
лучше как можно скорее раскрыть разгадку всех наших загадок. Откроем да-
же сразу целых две: Консуэло, через две секунды придя в себя, узнала в
ожившей статуе, стоявшей перед нею, старого графа Христиана, читавшего
про себя утренние молитвы в своей молельне, а в тяжком вздохе, который
невольно вырвался у него, как это часто случается со стариками, она
признала тот самый "дьявольский" вздох, который послышался ей в тот ве-
чер, когда она пела гимн богоматери-утешительнице.
Немного устыдившись своего испуга, Консуэло, исполненная почтения,
продолжала стоять, точно прикованная к месту, опасаясь потревожить пла-
менную молитву. Это было трогательное и торжественное зрелище - старик,
распростертый на каменных плитах, от всего сердца возносящий на рассвете
свои молитвы богу, погруженный в экстаз, отрешившийся от реального мира.
На благородном лице графа Христиана не отражалось никаких мучительных
переживаний. Свежий ветерок, врывавшийся в дверь, которую Консуэло оста-
вила полуоткрытой, развевал серебристые волосы, обрамлявшие полукругом
его затылок; широкий лоб старика, сливавшийся с большой лысиной, блес-
тел, словно старый пожелтевший мрамор. В старомодном белом шерстяном ха-
лате, слегка напоминавшем монашескую рясу и спадавшем с его исхудавших
плеч недвижными тяжелыми складками, он действительно походил на надгроб-
ную статую. И когда он снова застыл в своей молитвенной позе, Консуэло
принуждена была дважды посмотреть на него, чтобы опять не поддаться пер-
воначальному заблуждению.
Став в сторонку, откуда было лучше видно, она принялась внимательно
наблюдать за ним, и вот среди восхищения и умиления ей как-то невольно
пришла в голову мысль: сможет ли эта молитва старика способствовать ис-
целению его несчастного сына, и вообще были ли в этой душе, столь пас-
сивно подчинявшейся догматам религии и суровым приговорам судьбы, тот
пыл, тот разум, то рвение, которые Альберт должен был бы найти в душе
своего отца? У сына тоже была мистически настроенная душа, он также вел
набожную и созерцательную жизнь, но из всего того, что ей рассказала
Амелия, и из того, что ей довелось видеть самой за несколько дней, уже
проведенных в замке, у Консуэло сложилось такое впечатление, будто у
Альберта никогда не было ни советчика, ни руководителя, ни друга - нико-
го, кто бы мог направить его воображение, умерить пылкость его чувство-
ваний и смягчить фанатическую суровость его добродетели. Она поняла,
насколько он должен чувствовать себя одиноким и даже чужим среди своей
семьи, которая упорно противоречила ему или молчаливо жалела, как ерети-
ка или как сумасшедшего. Она и сама начинала чувствовать нечто вроде
раздражения при виде этой бесконечной, невозмутимой молитвы, которая бы-
ла обращена к небу, дабы поручить ему то, что давно должны были сделать
они сами: искать беглеца, найти его, убедить и вернуть домой. Ведь како-
во должно было быть отчаяние и невыразимое смятение этого доброго, сер-
дечного молодого человека, если он мог бросить своих близких, не отдавая
себе отчета в том, что с ним делается, не думая о страшном беспокойстве
