- Голубчик ты мой! Да ты ли это?
- Я, тетя Даша.
- Да не во сне ли я?
- Нет, тетя Даша.
Но тетя Даша, кажется, не поверила мне, потому что снова закрыла
глаза, как будто и точно уснула.
- Голубчик ты мой! Жив? Да где же ты был? Ведь мы тебя по всему свету
искали.
- Знаю, тетя Даша. Это я виноват.
- Виноват! Господи! приехал и еще говорит - виноват. Милый ты мой! Да
какой же ты молодец стал! Какой красавец!
Тете Даше я всегда казался красавцем...
Что еще вспомнить, что еще рассказать об этой незабываемой встрече?
Разве что тетя Даша вскочила на полуслове и сказала Сане шепотом, с
ужасным выражением: "Не накормили?" Что я покатился со смеху, увидев
заваленный всякой снедью стол и услышав, что это называется "закусить
перед обедом".
С этой минуты я, кажется, только и делал, что ел. Рассказывал и ел.
Потом тетя Даша объявила, что я грязный, и пришлось влезть в ванну и
вымыться. Так прошел день.
К вечеру, намывшийся и объевшийся, я сидел в столовой, а Саня и тетя
Даша сидели по правую и левую руку и смотрели на меня с такой любовью, что
мне было совестно, честное слово! Потом пришел судья.
Охранник не наврал - старик снял усы. Он помолодел лет на десять, и
теперь уже трудно было представить, что он варил мездровый клей и возлагал
на него такие надежды.
Он знал, что я вернулся: Саня звонила ему по телефону.
- Ну, блудный сын, - сказал он и обнял меня. - И не боишься, что я
тебе голову сниму? Ах, ты, прохвост!
Что я мог сказать в свое оправдание? Я только крякнул с раскаянием.
Поздней ночью мы с ним остались одни. Старик желал знать, что я делал
и как жил с тех пор, как уехал из Энска. Точно, как судья, он строго
спрашивал обо всех моих делах - школьных и личных.
Я сказал, что хочу быть летчиком, и он замолчал, надолго уставясь на
меня из-под густых бровей с длинными жесткими волосами.
- Военным летчиком?
- Полярным. А придется - военным.
Он замолчал.
- Опасное, но замечательное, интересное дело, - сказал он.
Только одного я ему не рассказал: что приехал в Энск вслед за Катей.
У меня язык не повернулся объявить ему, что если бы не Катя, быть может,
еще немало времени прошло бы, прежде чем я вернулся в родной город, в
родной дом.
Глава тринадцатая
СТАРЫЕ ПИСЬМА
Я проснулся оттого, что кто-то приоткрыл дверь в столовую и тихо
сказал: "Спит". За стеной осторожно зазвенела ложечка о стакан, и я понял,
что Саня, чтобы не разбудить меня, завтракает в кухне. Я решил сейчас же
встать и, кажется, встал. Но неизвестно, сколько времени прошло, и
оказалось, что я не встал, а сплю и только ругаю себя во сне за то, что не
встал.
Словом, я проспал часов до одиннадцати. Саня давно уже была в школе,
старик на службе, а тетя Даша успела уже "поставить обед", как она мне
сообщила.
За чаем она все ужасалась, что я ничего не ем.
- Вот как вас кормят, - сказала она с негодованием. - Цыган лучше
свою лошадь кормил, и то подохла.
- Тетя Даша, я же вчера объелся! Честное слово, до сих пор живот
болит. Тетя Даша, а ведь я вас на старом месте искал. Дома-то снесли?
- Снесли, - сказала тетя Даша и вздохнула.
Мы поговорили о соседях. Оказывается, Минька, который когда-то
поразил мое воображение, служит теперь капитаном на пароходе "Тургенев",
бывший "Нептун". Дядя Миша, староста артели грузчиков, умер в прошлом
году, а сын его - председатель городского Совета. Я рассказал тете Даше о
Гаере Кулии. Она ахала и ужасалась.
- Тетя Даша, а ты знаешь Бубенчиковых?
Бубенчиковы были родственниками Нины Капитоновны, и я не сомневался,
что Катя поехала к ним.
- Оглашенных-то? Кто их не знает!
- Почему оглашенных?
- Их поп оглашал, - сказала тетя Даша. - Они попа прогнали, и он их
огласил. Это давно было, до революции. Ты еще маленький был. А тебе зачем?
- Мне нужно им привет из Москвы передать, - соврал я.
Тетя Даша сомнительно покачала головой.
- Ну, разве привет...
Я знал адрес: собственный дом, у еврейской молельни. Но молельни
теперь не было, и вообще все в городе переменилось, так что найти
Бубенчиковых оказалось довольно трудно. Наконец я остановился перед
высоким глухим забором, на котором висела дощечка: "Дом М.Г., Л.Г. и О.Г.
Бубенчиковых. Лапутина, 8".
Калитка была на запоре, но я легко открыл ее и очутился в просторном
саду, в глубине которого стоял маленький дом старинного вида, с
деревянными колоннами и лепным орнаментом на фронтоне. Только одна дорожка
вела от ворот - обыкновенная, свеже протоптанная дорожка, по которой
гуляла коза, - и я с легким сердцем направился по этой дорожке к дому.
Это было именно так, то есть очень просто: я вошел в сад - еще,
помнится, удивился, что он такой красивый, весь в снегу, ярко освещенный
солнцем, - вошел и направился по дорожке навстречу козе. Коза заблеяла. И
вдруг, как в сказке, все преобразилось! Где-то хлопнула дверь. Раздался
крик, и я увидел, что из дому бежит старуха с палкой в руке. Возможно, что
это была не палка, а кочерга.
- Машенька! Машенька! - кричала она. - Свой! Свой!
Это было приятно - услышать, что я - свой. Но радоваться было еще
рано. Вторая старуха вышла из дому и, слегка оскалясь, побежала ко мне. В
руках она держала щетку на колесиках, которой чистят ковры. Без сомнения,
она хотела побить меня этой щеткой.
- Машенька! - вопила первая старуха. - Это свой!
Но, должно быть, коза не верила ей, потому что кричала все громче. Я
хотел представиться Бубенчиковым, у меня была даже заготовлена первая
фраза, но при таких обстоятельствах это показалось мне невозможным. Я
немного постоял и медленно, чтобы не потерять достоинства, направился
обратно к воротам.
Злобно бормоча что-то, мрачная старуха прошла вслед за мной несколько
шагов и вернулась.
Вот так штука! На улице мне стало смешно, и, наверно, они слышали,
как я засмеялся. Это было поразительно, что они даже не спросили меня, кто
я такой и что мне нужно. Наверно, подумали, что я забрел к ним в сад по
ошибке. Странно было также, что Катя не вышла из дому на весь этот
переполох. Впрочем, все было странно!
Тетя Даша удивилась, что я так скоро вернулся домой.
- Тетя Даша, а Саня пришла?
- Она в третьем часу придет. У нее сегодня шесть уроков.
Я попросил у тети Даши конверт и бумагу и принялся за письмо. "Напишу
Катьке, а Саня отнесет. Авось ее не так сурово встретят".
"Катя", - написал я и задумался. Как всегда в таких случаях, Петькин
письмовник живо припомнился мне: "Встретя в вас, милостивая государыня,
все добродетели той, которую я так долго оплакивал, почитаю своим долгом
сделаться вашим супругом и дать нежную мать моим малюткам".
Я внезапно захохотал и очень испугал тетю Дашу.
"Катя, - написал я, - пытался пробиться к тебе, но отступил, встретив
в лице козы и двух бабушек непреодолимую преграду. Как видишь, я в Энске и
очень хочу тебя видеть. Приходи в Соборный сад часа в четыре. Эту записку
тебе передаст - угадай кто? - Моя сестра. А.Григорьев".
- Тетя Даша, у Петьки были когда-то интересные книги. Где они, а?
Вообще, где у вас книги?
Петькины книги нашлись в Саниной комнате на этажерке. Должно быть,
они были не в особенной чести, потому что стояли на самой нижней полке
среди всякого хлама. Мне стало грустно, когда я взял в руки "Страшную
ночь, или необыкновенно чудесные приключения донского казака в горах
Кавказа". Черт знает, какой я был тогда маленький и несчастный!
Пакет, завернутый в желтую, выгоревшую газету, упал на пол, когда,
увлекшись розысками письмовника, я энергично передвинул книги. Это были
старые письма! Я мигом узнал их. Это были письма, которые когда-то вода
принесла к нам на двор в почтовой сумке. Долгие зимние вечера, когда тетя
Даша читала их вслух, припомнились мне, - и как чудесны, как необыкновенны
показались мне эти чтения!
Чужие письма! Кто знает, где теперь эти люди, что писали их? Вот хоть
это письмо, в толстом пожелтевшем конверте, - быть может, кто нибудь ночей
не спал, все его дожидался?
Машинально я открыл конверт и прочел несколько строк:
"Глубокоуважаемая Мария Васильевна!
Спешу сообщить Вам, что Иван Львович жив и здоров. Четыре месяца тому
назад я, согласно его предписаниям, покинул шхуну, и со мной тринадцать
человек команды..."
Я читал - и не верил глазам. Это было письмо штурмана, которое я
некогда знал наизусть, которое читал в поездах между Энском и Москвой! Но
совсем другое поразило меня.
"Св. Мария" - прочитал я дальше, - замерзла еще в Карском море и с
октября 1913 года беспрестанно движется на север вместе с полярными
льдами". "Св. Мария"! Так называлась шхуна капитана Татаринова. Я
перевернул письмо и начал снова:
"Глубокоуважаемая Мария Васильевна!" - Мария Васильевна! - "Спешу
сообщить Вам, что Иван Львович..." - Иван Львович! Катю зовут Катерина
Ивановна!
Тетя Даша решила, что я сошел с ума, потому что я вдруг коротко
заорал и начал с дьявольской быстротой перебирать старые письма.
Но я знал, что делал: тетя Даша когда-то читала мне другое письмо, в
котором рассказывалось о жизни во льдах, о каком-то матросе, разбившемся
насмерть, о том, как лед вырубали в каютах.
- Тетя Даша, а все они тут?
- Господи, да что случилось?
- Ничего, тетя Даша! Тут должна быть одна такая штука.
Я не слышал себя. Вот оно:
"Друг мой, дорогая моя, родная Машенька!
Вот уже около двух лет прошло с тех пор, как я послал тебе письмо
через телеграфную экспедицию на Югорском Шаре. Но как много с тех пор
переменилось, я тебе и передать не могу! Начать с того, что тогда мы шли
свободно по намеченному курсу, а с октября 1913 года медленно двигаемся на
север вместе с полярными льдами. Таким образом, волей-неволей мы должны
были отказаться от первоначального намерения - пройти во Владивосток вдоль
берегов Сибири. Но нет худа без добра! Совсем другая мысль теперь занимает
меня. Надеюсь, она не покажется тебе - как некоторым моим спутникам -
"детской" или "безрассудной"...
Здесь кончался первый лист. Я перевернул его, но на другой стороне
ничего нельзя было прочитать, кроме нескольких бессвязных слов, чуть
сохранившихся среди подтеков и пятен.
Второй листок начинался с описания шхуны: "...достигающие местами
значительной глубины. Среди одного такого поля и стоит наша "Св. Мария",
по самый планшир засыпанная снегом. Временами гирлянды инея срываются с
такелажа и с тихим шуршаньем осыпаются вниз. Как видишь, Машенька, с горя
я стал поэтом. Впрочем, у нас есть и настоящий поэт - наш повар Колпаков.
Неунывающая душа! Целыми днями он распевает свою поэму. Вот тебе четыре
строчки на память:
Под флагом матушки России
Мы с капитаном в путь пойдем
И обогнем брега Сибири
Своим красавцем кораблем.
Я пишу и перечитываю свое бесконечное письмо и снова пишу и вижу, что
просто болтаю с тобой, а нужно сказать еще так много важного. Я посылаю с
Климовым пакет на имя начальника Гидрографического управления. Это - мои
наблюдения, письма служебные и отчет, в котором изложена история нашего
дрейфа. Но на всякий случай пишу и тебе о нашем открытии: к северу от
Таймырского полуострова на картах не значится никаких земель. Между тем,
находясь на широте 79°35' между меридианами 86 и 87 к востоку от Гринвича,
мы заметили резкую серебристую полоску, немного выпуклую, идущую от самого
