чувствовал как близкое увлечение пролетарским однородным
человеком, -- тогда как буржуя и женские признаки женщины
создала природа помимо сил пролетария и большевика. Отсюда же
Чепурный, скупо заботясь о целости и сохранности советского
Чевенгура, считал полезным и тот косвенный факт, что город
расположен в ровной скудной степи, небо над Чевенгуром тоже
похоже на степь -- и нигде не заметно красивых природных сил,
отвлекающих людей от коммунизма и от уединенного интереса друг
к другу.
Вечером того же дня, когда Прокофий и Пиюся отбыли за
пролетариатом, Чепурный и Жеев обошли город по околице,
поправили на ходу колья в плетнях, поскольку и плетни теперь
надо беречь, побеседовали в ночной глуши об уме Ленина -- и тем
ограничились на сегодняшний день. Укладываясь спать, Жеев
посоветовал Чепурному расставить завтра какие-либо символы в
городе, а также помыть полы в домах для приближающегося
пролетариата, чтоб было прилично.
Чепурный согласился мыть полы и расставить символы на
высоких деревьях -- он даже рад был этому занятию, потому что
вместе с ночью к нему подходило душевное волнение. Наверное,
уже весь мир, вся буржуазная стихия знала, что в Чевенгуре
появился коммунизм, и теперь тем более окружающая опасность
близка. В темноте степей и оврагов может послышаться топот
белых армий либо медленный шорох босых бандитских отрядов -- и
тогда не видать больше Чепурному ни травы, ни пустых домов в
Чевенгуре, ни товарищеского солнца над этим первоначальным
городом, уже готовым с чистыми полами и посвежевшим воздухом
встретить неизвестный, бесприютный пролетариат, который сейчас
где-то бредет без уважения людей и без значения собственной
жизни. Одно успокаивало и возбуждало Чепурного, есть далекое
тайное место, где-то близ Москвы или на Валдайских горах, как
определил по карте Прокофий, называемое Кремлем, там сидит
Ленин при лампе, думает, не спит и пишет. Чего он сейчас там
пишет? Ведь уже есть Чевенгур, и Ленину пора не писать, а
влиться обратно в пролетариат и жить. Чепурный отстал от Жеева
и прилег в уютной траве чевенгурской непроезжей улицы. Он знал,
что Ленин сейчас думает о Чевенгуре и о чевенгурских
большевиках, хотя ему неизвестны фамилии чевенгурских
товарищей. Ленин, наверное, пишет Чепурному письмо, чтобы он не
спал, сторожил коммунизм в Чевенгуре и привлекал к себе чувство
и жизнь всего низового безымянного народа, -- чтобы Чепурный
ничего не боялся, потому что долгое время истории кончилось, и
бедность и горе размножились настолько, что, кроме них, ничего
не осталось, -- чтобы Чепурный со всеми товарищами ожидал к
себе в коммунизм его, Ленина, в гости, дабы обнять в Чевенгуре
всех мучеников земли и положить конец движению несчастья в
жизни. А затем Ленин шлет поклон и приказывает упрочиться
коммунизму в Чевенгуре навеки.
Здесь Чепурный встал, покойный и отдохнувший, лишь слегка
сожалея об отсутствии какого-нибудь буржуя или просто лишнего
бойца, чтобы сейчас же послать его пешком к Ленину в его Кремль
с депешей из Чевенгура.
-- Вот где, наверное, уже старый коммунизм -- в Кремле, --
завидовал Чепурный. -- Там же Ленин... А вдруг меня и в Кремле
Японцем зовут -- это же буржуазия меня так прозвала, а теперь
послать правильную фамилию не с кем...
В кирпичном доме горела лампа, и восемь большевиков не
спали, ожидая какой-нибудь опасности. Чепурный пришел и сказал
им:
-- Надо, товарищи, что-нибудь самим думать -- Прокофия
теперь на вас нет... Город стоит открытый, идей нигде не
написано -- кто и зачем тут живет, прохожим товарищам будет
неизвестно. То же и с полами -- их надо вымыть, Жеев правильно
заметил эту разруху, а дома ветром продуть, а то идешь -- и
везде еще пахнет буржуазией... Надо нам, товарищи, теперь
думать, иначе зачем мы здесь, скажи пожалуйста!
Каждый чевенгурский большевик застыдился и старался думать.
Кирей стал слушать шум в своей голове и ожидать оттуда думы,
пока у него от усердия и прилива крови не закипела сера в ушах.
Тогда Кирей подошел к Чепурному поближе и с тихой
совестливостью сообщил:
-- Товарищ Чепурный, у меня от ума гной из ушей выходит, а
дума никак...
Чепурный вместо думы дал другое прямое поручение Кирею:
-- Ты ступай и ходи кругом города -- не слыхать ли чего:
может, там кто-нибудь бродит, может, так стоит и боится. Ты его
сразу не кончай, а тащи живым сюда -- мы его тут проверим.
-- Это я могу, -- согласился Кирей, -- ночь велика, весь
город выволокут в степь, пока мы думаем...
-- Так оно и будет, -- забеспокоился Чепурный. -- А без
города нам с тобой не жизнь, а опять одна идея и война.
Кирей пошел на воздух сторожить коммунизм, а остальные
большевики сидели, думали и слышали, как сосет фитиль керосин в
лампе. Настолько же тихо было снаружи -- в гулкой пустоте
ночного мрака и завоеванного имущества долго раздавались
бредущие умолкающие шаги Кирея.
Один Жеев сидел не зря -- он выдумал символ, слышанный
однажды на военном митинге в боевой степи. Жеев сказал, чтобы
дали ему чистой материи и он напишет то, от чего прохожие
пролетарии обрадуются и не минуют Чевенгура. Чепурный сам пошел
в бывший дом буржуя и принес оттуда чистое полотно. Жеев
расправил полотно против света и одобрил его.
-- Жалко, -- сказал Жеев про полотно. -- Сколько тут
усердия и чистых женских рук положено. Хорошо бы и большевицким
бабам научиться делать такое ласковое добро.
Жеев лег на живот и начал рисовать на полотне буквы печным
углем. Все стояли вокруг Жеева и сочувствовали ему, потому что
Жеев сразу должен выразить революцию, чтобы всем полегчало.
И Жеев, торопимый общим терпением, усердно пробираясь сквозь
собственную память, написал символ Чевенгура:
"Товарищи бедные. Вы сделали всякое удобство и вещь на
свете, а теперь разрушили и желаете лучшего -- друг друга. Ради
того в Чевенгуре приобретаются товарищи с прохожих дорог".
Чепурный одобрил символ первым.
-- Верно, -- сказал он, -- и я то же чувствовал: имущество
ведь одна только текущая польза, а товарищи -- необходимость,
без них ничего не победишь и сам стервой станешь.
И все восемь человек понесли полотно сквозь пустой город --
вешать на шест близ битой дороги, где могут появиться люди.
Чепурный работать не торопился -- он боялся, что все лягут
спать, а он один останется тосковать и тревожиться в эту вторую
коммунистическую ночь; среди товарищей его душа расточалась
суетой, и от такого расхода внутренних сил было менее страшно.
Когда нашли и приладили два места, то подул полуночный ветер --
это обрадовало Чепурного: раз буржуев нет, а ветер дует
по-прежнему и шесты качаются, значит, буржуазия окончательно не
природная сила.
Кирей должен беспрерывно ходить вокруг города, но его не
было слышно, и восемь большевиков стояли, обдуваемые ночным
ветром, слушали шум в степи и не расставались, чтобы сторожить
друг друга от резкой ночной опасности, которая могла внезапно
раздаться из волнующей тьмы. Жеев не мог ожидать врага так
долго, не убив его; он один пошел в степь -- в глубокую
разведку, а семь человек остались ждать его в резерве, чтобы не
бросать города на одного Кирея. Семеро большевиков прилегли для
тепла на землю и прислушались к окружающей ночи, быть может,
укрывающей врагов уютом своего мрака.
Чепурный первый расслышал какой-то тихий скрежет -- не то
далеко, не то близко; что-то двигалось и угрожало Чевенгуру; но
движение той таинственной принадлежности было очень медленное
-- может быть, от тяжести и силы, а может
-- от порчи и усталости.
Чепурный встал на ноги, и все встали с ним. Раздраженный
сжатый огонь мгновенно осветил неизвестное облачное
пространство, будто погасла заря над чьим-то сновидением, -- и
удар выстрела пронесся ветром над пригибающимися травами.
Чепурный и шестеро с ним побежали вперед привычной цепью.
Выстрел не повторялся, и, пробежав настолько, пока сердце,
перечувствовав войну и революцию, не распухло до горла,
Чепурный оглянулся на покинутый Чевенгур. В Чевенгуре горел
огонь.
-- Товарищи, стойте все сразу! -- закричал Чепурный. -- Нас
обошли... Жеев, Кеша, давайте все сюда! Пиюся, бей всех
напролом! Куда ты уехал? Ты видишь, я ослаб от коммунизма...
Чепурный не мог подняться с земли от тяжести налившегося
кровью, занявшего все тело сердца; он лежал с наганом, худой и
заболевший; шестеро большевиков стояли над ним с оружием и
следили за степью, Чевенгуром и за упавшим товарищем.
-- Не расставаться! -- сказал Кеша. -- Берите Японца на
руки, и тронемся на Чевенгур -- там наша власть, чего ради
кидать бессемейного человека...
Большевики пошли на Чевенгур. Чепурного они несли недолго,
потому что у него сердце скоро опало и стало на свое маленькое
место. В Чевенгуре горел чей-то покойный домашний огонь, а в
степи ничего не скрежетало. Большевики молча двигались своим
военно-степным шагом, пока не увидели траву, освещенную огнем
через окно, и тень той травы на прохожей середине улицы.
Большевики без команды стали в ряд, грудью против
самосветящегося окна врага, подняли оружие и дали залп через
стекло внутрь жилища. Домашний огонь потух, и в провал рамы из
среды образовавшейся тьмы жилища выставилось светлое лицо
Кирея; он глядел один на семерых, гадая про себя -- кто это
такие, стреляющие в Чевенгуре кроме него, ночного сторожа
коммунизма.
Чепурный освоился с собой и обратился к Кирею:
-- Чего ты керосин жгешь молча в пустом городе, когда в
степи бандит ликует? Чего ты город сиротой бросаешь, когда
завтра пролетариат сюда маршем войдет? Скажи мне, пожалуйста!
Кирей одумался и ответил:
-- Я, товарищ Чепурный, спал и видел во сне весь Чевенгур,
как с дерева, -- кругом голо, а в городе безлюдно... А если
шагом ходить, то видно мало и ветер, как бандит, тебе в уши
наговаривает, хоть стреляй по нем, если б тело его было...
-- А зачем газ жег, отсталая твоя голова? -- спрашивал
Чепурный. -- Чем пролетариат будет освещаться, когда нагрянет?
Ведь пролетарий чтение любит, партийная твоя душа, а ты керосин
его пожег!
-- Я в темноте без музыки уснуть не могу, товарищ Чепурный,
-- открылся Кирей. -- Я спать люблю на веселом месте, где огонь
горит... Мне хоть муха, а пусть жужжит...
-- Ну, ступай и ходи без сна по околице, -- сказал
Чепурный, -- а мы Жеева пойдем выручать... Целого товарища
бросили из-за твоего сигнала...
Выйдя на конец Чевенгура, семеро товарищей легли на степь и
послушали -- не скрежещет ли что вдалеке и не шагает ли обратно
Жеев, или он уже мертвым лежит до утра. Кирей дошел после и
сказал всем лежащим:
-- Вы легли, а там человек погибает, я бы сам за ним побег,
да город стерегу...
Кеша отозвался Кирею, что нельзя пролетариат променять на
одного Жеева -- здесь банды могут город сжечь, если все
погонятся спасать одну личность Жеева.
-- Город я потушу, -- пообещал Кирей, -- тут колодцы есть.
А Жеев, может, уж без души лежит. Чего ж вам пролетария ждать,
когда его нет, а Жеев был.
Чепурный и Кеша вскочили и без сожаления о Чевенгуре
бросились в степную продолжающуюся ночь, и остальные пять
товарищей не отставали от них.
Кирей зашел за плетень, подстелил под голову лопух и лег
слушать врага до утра.
Облака немного осели на края земли, небо прояснилось
посредине -- и Кирей глядел на звезду, она на него, чтобы было
нескучно. Все большевики вышли из Чевенгура, один Кирей лежал,
