когда они набрасывали план какой-нибудь мощной манифестации, это была
игра в оловянных солдатиков.
Единственно, кто правильно оценивал положение и не старался его при-
украсить, это тот, от кого Марк меньше всего ждал искренности: Сент-Люс.
Он готовился к консульской карьере и учился в двух школах: Политических
наук и Восточных языков. Но он не собирался себя связывать. Он не скры-
вал, что его цель - бегство. Только вместо того чтобы искать выход вне
машины, ремни и шестерни которой все равно скоро вас захватят, Сент-Люс
намеревался найти его внутри. Устроиться в самом центре урагана и оттуда
смотреть, познавать, действовать и наслаждаться, ничем себя не связывая.
Оставаться свободным, ясно все видеть и не Отдавать себя в рабство, ко-
торое стало всеобщим; цинично эксплуатировать интересы хозяев жизни и
играть на них, но без честолюбия и без корысти; ловить мгновение, но не
позволять ему уловить тебя; всегда быть готовым расстаться и с ним и с
жизнью, ибо такие люди чувствуют себя отрешенными от всего и даже от са-
мих себя. Мотыльки-однодневки, кружившиеся в вихре мгновения!..
Сент-Люс не считал нужным объясняться с товарищами, и те подтрунивали
над ним. Верон говорил ему добродушно и грубо:
- Ты продаешься?
А Бушар - обращаясь к Верону:
- Девка верна своей природе.
Богач Адольф презрительно молчал. Он не представлял себе, как это
можно поступиться своей свободой ради государства. Марк тоже молчал, но
его молчание не было оскорбительным: он отчасти угадывал побуждения тон-
кого, гибкого, как кошка, юноши, который не давал себе труда защищаться.
Зачем? Но, сознавая, что Марк испытывает к нему влечение (смешанное с
отвращением), Люс указывал ему на трех авгуров и говорил со своей милой
улыбкой, от которой у него появлялись ямочки на щеках:
- Кто из нас изменит первый?
И, мягким движением положив свою руку на руку Марка, тут же добавлял:
- А последним будешь ты.
Марк, ворча, отдергивал руку. Эта похвала оскорбляла его. Глаза Люса
смотрели на него ласково. Люс знал, что Марк тоже его презирает, но
презрение Марка его не обижало: в нем не чувствовалось оскорбления. Из
всех товарищей Марк был единственный, за кем Люс готов был признать пра-
во оскорблять его: Люс считал, что один только Марк честен и останется
честным до конца. Пожалуй, еще Бушар! Но грубая откровенность Бушара не
привлекала Люса. Юноша-аристократ мог считать "равным" себе только чело-
века с таким же ясным и тонким умом, как у него, человека, в котором
бьется живая мысль. Это неважно, что Марк был его противоположностью и
относился к нему неприязненно. Каждый из них был ровня другому. Марк то-
же чувствовал это. Его злило, что Сент-Люс ему ближе всех, что среди его
товарищей это единственный близкий ему человек. И он позволял Люсу брать
его под руку и поверять ему то, чего Люс не говорил никому: весь свой
юношеский и беспощадный макиавеллизм, основанный на небогатом, но не по
летам остром и разочаровывающем жизненном опыте. И это не возмущало Мар-
ка. Он слишком давно и слишком хорошо знал эти искусительные инстинкты.
Кровь Аннеты смешалась в нем с кровью Бриссо. Разве это несправедливо -
презирая людей, использовать их самих и их глупых идолов? Бриссо всегда
мастерски играл в эту игру; это такие тонкие мастера, что, кажется,
вот-вот их самих обыграют! Но нет, в том-то и дело, что они ничем не
рискуют! Легионы Бриссо умеют вовремя уйти из игры, отдернуть руки, свои
бесчисленные руки... О, Марк хорошо знает этих Бриссо! Они у него в кро-
ви. Его часто охватывало страстное желание разыграть этого Вольпоне...
Но он бы плохо сыграл. Он всегда впадает в крайности, он не совладал бы
с настойчивой потребностью выказать им свое презрение в разгаре игры и,
растоптав других, стал бы топтать себя... Сент-Люс - тот наделен разум-
ной дозой презрения, веселого, любезного, человечного, - такого, какое
нравится людям (а ведь презрение им действительно нравится, если только
оно преподносится в пристойном виде и в умеренной дозе).
Страшнее всего то, что в силу противоречия, которого Марк сам себе
объяснить не может, он в глубине души приходит в бешенство при мысли,
что кого-то надо спасать. Он не хочет признаться в этом, и, когда Люс
ему об этом говорит, он раздражается. Но когда Люс насмешливо и учтиво
прибавляет: "Нет? Ну, тебе лучше знать. Если ты говоришь "нет", мы тоже
скажем "нет", - Марк по своей правдивости говорит "да"... Как глупо!
Спасать, спасать других, когда так трудно спасти себя и когда другие
вовсе не хотят, чтобы их спасали! Марк знает это не хуже Люса. Но он ни-
чего с собой поделать не может: такой уж он человек. Сказываются проти-
воречивые силы его натуры. Быть может, в той силе, которую он унаследо-
вал от матери, и есть что-то неправильное, но мать передала ему ее вмес-
те со своей кровью. И пусть он будет откровенным: этой силой он дорожит.
Ему неловко выставлять ее на посмешище, в тайниках души он гордится ею.
Эту неправильность он ставил выше иных истин, которые ее опровергали.
Она придает ему вкус к жизни. Она позволяет ему держать голову высоко
над пенящейся поверхностью. Без нее у него не было бы ничего, кроме се-
бя, себя одного, интереса к себе одному... Конечно, была бы жажда позна-
ния, жажда видеть, брать, быть, но для себя одного... Один! Это страш-
но!.. Нужно быть покрепче, чем этот двадцатилетний мальчик, чтобы без
содрогания нести бремя своего одиночества. Люс несет, потому что не ду-
мает об этом, он запрещает себе думать, он не останавливается, чтобы
заглянуть вглубь; он бежит, он скользит по поверхности...
Марк не может бежать - ни от радостей, ни от печалей. Дно выступает
из морской глубины, как вулканические островки, выбрасываемые подземным
огнем и затем рушащиеся в вечную зыбкую бездну. Марк раскинул лагерь на
минированном поле. Вот почему он ищет вокруг себя глаза, руку, руку че-
ловека, за которую можно было бы ухватиться... Чтобы она спасла его?
Нет, он отлично знает, что ему нечего ждать от людей...
Чтобы спасти их самих? Даже когда знаешь, что это иллюзия, мысль о
том, что на тебе лежит забота о чужих душах, заполняет наше одиночество,
она придает натурам великодушным удесятеренную энергию.
- Играй свою роль! - снисходительно говорит ему Люс. - Я буду твоей
публикой.
- Такая публика, как ты, провалит пьесу, - с горечью замечает Марк.
- Однако публика тебе нужна.
- Я сам буду публикой. Я буду и публикой, и актером, и пьесой. Я
знаю, я знаю, что я - только мечтатель!
- Знать - это уже кое-что! - соглашается Люс, обмениваясь с ним пони-
мающим взглядом. - Этого никогда не поймут наши приятели.
Тем не менее все решили принять участие в манифестации, которая сос-
тоялась в первое апрельское воскресенье.
В те дни умы охватило возбуждение. В марте произошло преступное оп-
равдание убийцы Жореса - второе убийство. Молодые люди восприняли это
как пощечину. Вместе с соками весны к сердцу Парижа подступали соки гне-
ва. Даже наиболее спокойные из студентов, христианские агнцы, блея, при-
зывали доброго пастыря Революции. Даже буколические пастушки наигрывали
на своих свирелях боевые ритурнели: "Скорей ряды сомкните!.." Даже
Адольф Шевалье, который не мыслил для себя действия (а злые языки уверя-
ли, что страсть тоже ему недоступна), иначе как с пером в руке, придви-
нув к себе чернильницу, и тот решил смешаться с толпой, от соприкоснове-
ния с которой страдала его утонченность. Не следовало давать повод ду-
мать, что ты уклоняешься в первый же раз, когда другие действуют (или
притворяются, что действуют) и когда это может быть опасным.
Итак, шестеро из семерки (одна только равнодушная Рюш, все знавшая
заранее, осталась дома) встретились на авеню Анри Мартен, где ликовал
народ. Странное чествование памяти великого борца, побежденного не раз,
а двадцать миллионов раз, побежденного в лице миллионов, которых убила
война, подло, как и он, пораженных врагами и подло преданных друзьями!..
Перед бюстом Жореса стоял в нерешимости Анатоль Франс. Ведомый безоши-
бочным инстинктом, Шевалье, об руку с Бэт, пробрался поближе к старцу,
присутствие которого на этой погребальной ярмарке помогало ему сообра-
жать и мыслить. И старец очень обрадовался, когда среди этой волнующейся
массы случайных людей, лица и крики которых были ему чужды и непонятны,
заметил розовую, сияющую Бэт, на чьем ротике он мог остановить взгляд.
Он видел ее такой, какой она была, - свежей и нежной, глупенькой беспре-
дельно и действующей успокоительно. А в самых возбужденных группах, в
первом ряду, Верон держал на поводке лающего Бушара и выжидал минуту,
когда можно будет его опустить... В нескольких шагах Сент-Люс и Марк об-
менивались насмешливыми замечаниями, не пропуская ни одной подробности.
Сам того не подозревая, Марк был для Люса частью этой картины: его подх-
ватывал каждый новый взрыв возбуждения, который потрясал толпу. Он мог
сколько угодно смеяться над толпой, смеяться горьким смехом, но он нахо-
дился в ее русле, ее содрогания проходили через него. Сент-Люс подмечал
на лице своего приятеля судорожные сокращения мускулов, вспышки гнева,
злобные складки у ноздрей, он видел стиснутые челюсти и под подбородком
поток накопившейся ярости, который Марк проглатывал вместе со слюной.
Люс по-братски насторожился, чтобы удержать Марка от какой-нибудь неос-
торожности; он умело ослаблял давление сжатых паров, открывая клапан то
взрывом хохота, то неожиданной остротой. Он отмечал про себя, что это
лицо - океанографическая карта подводных течений, проходивших в толпе.
На нем можно прочитать бурю за несколько секунд до того, как она разра-
зится...
И вдруг Сент-Люс прочел на нем надвигающийся ураган. Не успел он ог-
лянуться, как затрещали револьверные выстрелы. Полиция бросилась на
анархистов. Те, развернув черное знамя, ринулись на агентов Гишара, из-
бивая их палками и забрасывая кусками чугунной решетки, Сент-Люса и Мар-
ка унесло течением; в один миг они оказались в самом центре свалки. Тес-
нимые все дальше и дальше, они прорвали полицейское заграждение и выбра-
лись на волю. На бегу они видели сверкающие ножи и окровавленные лица.
Впереди них Бушар бил какого-то полицейского Голиафа головой в живот.
Спустившись по Елисейским полям, сильно поредевшая толпа построилась
снова. Но Шевалье здесь не было... Только его и видели! Он сумел весьма
кстати взгромоздиться вместе со своей спутницей на насест Анатоля Фран-
са, чтобы разыгрывать при нем роль телохранителя. В нижней части Ели-
сейских полей манифестантов ждали новые бои, однако тут уже трудно было
противостоять возросшим силам неприятеля. Толпа вынуждена была рассе-
яться. Но окольными путями она стала пробираться к центру Парижа, чтобы
потом появиться снова на площади Оперы. Марк видел, как, проходя мимо
канализационного люка, Верон бросил туда револьвер; перехватив взгляд
Марка, Верон сказал ему со смехом:
- Он имеет право на отдых. Он поработал.
А Бушар не пожелал расстаться с длинным ножом, торчавшим у него из
кармана; он держал его на виду только ради бравады - он вполне мог обой-
тись своими тяжелыми кулаками. Сент-Люс не выпускал руки Марка, но тот
был слишком занят, чтобы ощущать эту ненавистную опеку; он был бледен и
возбужден, громко говорил и не замечал, что благоразумный рулевой пово-
рачивает ладью и ведет ее по газонам авеню к какому-то выходу. Он забав-
лялся, как ребенок, чувствуя под ногами запретную траву, и ему хотелось
остановиться, чтобы сорвать ветку цветущего каштана. Но полиция предус-
мотрела обходное движение манифестантов и приняла меры к тому, чтобы ус-
корить их беспорядочное бегство. Общее чувство достоинства должно было
поневоле отступить перед заботой каждого о собственном спасении; прихо-
