за собою крик пятидесяти голосов, и этот крик отдался в моем замиравшем
сердце таким чувством довольства и гордости, что я никогда не забуду
этой сумасшедшей минуты моей детской жизни. Вся кровь мне хлынула в го-
лову, оглушила меня и залила, задавила мой страх. Я себя не помнил.
Действительно,как пришлось теперь вспомнить, во всем этом было как будто
и впрямь что-то рыцарское.
Впрочем, все мое рыцарство началось и кончилось менее чем в миг, не
то рыцарю было бы худо. Да и тут я не знаю, как спасся. Ездить-то верхом
я умел: меня учили. Но мой клепер походил скорее на овцу, чем на верхо-
вого коня. Разумеется, я бы слетел с Танкреда, если б ему было только
время сбросить меня; но, проскакав шагов пятьдесят, он вдруг испугался
огромного камня, который лежал у дороги, и шарахнулся назад. Он повер-
нулся на лету, но так круто, как говорится, очертя голову, что мне и те-
перь задача: каким образом я не выпрыгнул из седла, как мячик, сажени на
три, и не разбился вдребезги, а Танкред от такого крутого поворота не
сплечил себе ног. Он бросился назад к воротам, яростно мотая головой,
прядая из стороны в сторону, будто охмелевший от бешенства, взметывая
ноги как попало на воздух и с каждым прыжком стрясая меня со спины, точ-
но как будто на него вспрыгнул тигр и впился в его мясо зубами и когтя-
ми. Еще мгновение - и я бы слетел; я уже падал; но уже несколько всадни-
ков летело спасать меня. Двое из них перехватили дорогу в поле; двое
других подскакали так близко, что чуть не раздавили мне ног, стиснув с
обеих сторон Танкреда боками своих лошадей, и оба уже держали его за по-
водья. Через несколько секунд мы были у крыльца.
Меня сняли с коня, бледного, чуть дышавшего. Я весь дрожал, как бы-
линка под ветром, так же как и Танкред, который стоял, упираясь всем те-
лом назад, неподвижно, как будто врывшись копытами в землю, тяжело вы-
пуская пламенное дыхание из красных, дымящихся ноздрей, весь дрожа, как
лист, мелкой дрожью и словно остолбенев от оскорбления и злости за нена-
казанную дерзость ребенка. Кругом меня раздавались крики смятения, удив-
ления, испуга.
В эту минуту блуждавший взгляд мой встретился со взглядом m-me M*,
встревоженной, побледневшей, и - я не могу забыть этого мгновения - вмиг
все лицо мое облилось румянцем, зарделось, загорелось как огонь; я уж не
знаю, что со мной сделалось, но, смущенный и испуганный собственным сво-
им ощущением, я робко опустил глаза в землю. Но мой взгляд был замечен,
пойман, украден у меня. Все глаза обратились к m-me M*, и, застигнутая
всеобщим вниманием врасплох, она вдруг сама, как дитя, закраснелась от
какого-то противовольного и наивного чувства и через силу, хотя весьма
неудачно, старалась подавить свою краску смехом...
Все это, если взглянуть со стороны, конечно, было очень смешно; но в
это мгновение одна пренаивная и нежданная выходка спасла меня от всеоб-
щего смеха, придав особый колорит всему приключению. Виновница всей су-
матохи, та, которая до сих пор была непримиримым врагом моим, прекрасная
тиранка моя, вдруг бросилась ко мне обнимать и целовать меня. Она смот-
рела, не веря глазам своим, когда я осмелился принять ее вызов и поднять
перчатку, которую она бросила мне, взглянув на m-me M*. Она чуть не
умерла за меня от страха и укоров совести, когда я летал на Танкреде;
теперь же, когда все было кончено и особенно когда она поймала, вместе с
другими, мой взгляд, брошенный на m-me M*, мое смущение, мою внезапную
краску, когда, наконец, удалось ей придать этому мгновению, по романти-
ческому настроению своей легкодумной головки, какую-то новую, потаенную,
недосказанную мысль, - теперь, после всего этого, она пришла в такой
восторг от моего "рыцарства", что бросилась ко мне и прижала меня к гру-
ди своей, растроганная, гордая за меня, радостная. Через минуту она под-
няла на всех толпившихся около нас обоих самое наивное, самое строгое
личико, на котором дрожали и светились две маленькие хрустальные слезин-
ки, и серьезным, важным голоском, какого от нее никогда не слыхали, ска-
зала, указав на меня: "Mais c'est tres serieux, messieurs, ne riez рas!"
- не замечая того, что все стоят перед нею как завороженные, залюбовав-
шись на ее светлый восторг. Все это неожиданное, быстрое движение ее,
это серьезное личико, эта простодушная наивность, эти не подозреваемые
до сих пор сердечные слезы, накипевшие в ее вечно смеющихся глазках, бы-
ли в ней таким неожиданным дивом, что все стояли перед нею как будто на-
электризированные ее взглядом, скорым, огневым словом и жестом. Каза-
лось, никто не мог свести с нее глаз, боясь опустить эту редкую минуту в
ее вдохновенном лице. Даже сам хозяин наш покраснел как тюльпан, и уве-
ряют, будто бы слышали, как он потом признавался, что, "к стыду своему",
чуть ли не целую минуту был влюблен в свою прекрасную гостью. Ну, уж ра-
зумеется, что после всего этого я был рыцарь, герой.
- Делорж! Тогенбург! - раздавалось кругом.
Послышались рукоплескания.
- Ай да грядущее поколение! - прибавил хозяин.
- Но он поедет, он непременно поедет с нами! - закричала красавица. -
Мы найдем и должны найти ему место. Он сядет рядом со мною, ко мне на
колени... иль нет, нет! я ошиблась!.. - поправилась она, захохотав и бу-
дучи не в силах удержать своего смеха при воспоминании о нашем первом
знакомстве. Но, хохоча, она нежно гладила мою руку, всеми силами стара-
ясь меня заласкать, чтоб я не обиделся.
- Непременно! непременно! - подхватили несколько голосов. - Он должен
ехать, он завоевал себе место. И мигом разрешилось дело. Та самая старая
дева, которая познакомила меня с блондинкой, тотчас же была засыпана
просьбами всей молодежи остаться дома и уступить мне свое место, на что
и принуждена была согласиться, к своей величайшей досаде, улыбаясь и
втихомолку шипя от злости. Ее протектриса, около которой витала она, мой
бывший враг и недавний друг, кричала ей, уже галопируя на своем резвом
коне и хохоча, как ребенок, что завидует ей и сама бы рада была с ней
остаться, потому что сейчас будет дождь и нас всех перемочит.
И она точно напророчила дождь. Через час поднялся целый ливень, и
прогулка наша пропала. Пришлось переждать несколько часов сряду в дере-
венских избах и возвращаться домой уже в десятом часу, в сырое, после-
дождевое время. У меня началась маленькая лихорадка. В ту самую минуту,
как надо было садиться и ехать, m-me M* подошла ко мне и удивилась, что
я в одной курточке и с открытой шеей. Я отвечал, что не успел захватить
с собою плаща. Она взяла булавку и, зашпилив повыше сборчатый воротничок
моей рубашки, сняла с своей шеи газовый пунцовый платочек и обвязала мне
шею, чтоб я не простудил горла. Она так торопилась, что я даже не успел
поблагодарить ее.
Но когда приехали домой, я отыскал ее в маленькой гостиной, вместе с
блондинкой и с бледнолицым молодым человеком, который стяжал сегодня
славу наездника тем, что побоялся сесть на Танкреда. Я подошел благода-
рить и отдать платок. Но теперь, после всех моих приключений, мне было
как будто чего-то совестно; мне скорее хотелось уйти наверх и там, на
досуге, что-то обдумать и рассудить. Я был переполнен впечатлениями. От-
давая платок, я, как водится, покраснел до ушей.
- Бьюсь об заклад, что ему хотелось удержать платок у себя, - сказал
молодой человек засмеявшись, - по глазам видно, что ему жаль расстаться
с вашим платком.
- Именно, именно так! - подхватила блондинка. - Экой! ах!.. - прого-
ворила она, с приметной досадой и покачав головой, но остановилась вов-
ремя перед серьезным взглядом m-me M*, которой не хотелось заводить да-
леко шутки.
Я поскорее отошел.
- Ну, какой же ты! - заговорила школьница, нагнав меня в другой ком-
нате и дружески взяв за обе руки. - Да ты бы просто не отдавал косынки,
если тебе так хотелось иметь ее. Сказал бы, что где-нибудь положил, и
дело с концом. Какой же ты! этого не умел сделать! Экой смешной!
И тут она слегка ударила меня пальцем по подбородку, засмеявшись то-
му, что я покраснел как мак:
- Ведь я твой друг теперь, так ли? Кончена ли наша вражда, а? да или
нет?
Я засмеялся и молча пожал ее пальчики.
- Ну, то-то же!.. Отчего ты так теперь бледен и дрожишь? У тебя оз-
ноб?
- Да, я нездоров.
- Ах, бедняжка! это у него от сильных впечатлений! Знаешь что? иди-ка
лучше спать, не дожидаясь ужина, и за ночь пройдет. Пойдем.
Она отвела меня наверх, и казалось, уходам за мною не будет конца.
Оставив меня раздеваться, она сбежала вниз, достала мне чаю и принесла
его сама, когда уже я улегся. Она принесла мне тоже теплое одеяло. Меня
очень поразили и растрогали все эти уходы и заботы обо мне, или уж я был
так настроен целым днем, поездкой, лихорадкой; но, прощаясь с нею, я
крепко и горячо ее обнял, как самого нежного, как самого близкого друга,
и уж тут все впечатления разом прихлынули к моему ослабевшему сердцу; я
чуть не плакал, прижавшись к груди ее. Она заметила мою впечатли-
тельность, и, кажется, моя шалунья сама была немного тронута...
- Ты предобрый мальчик, - прошептала она, смотря на меня тихими глаз-
ками, - пожалуйста же, не сердись на меня, а? не будешь?
Словом, мы стали самыми нежными, самыми верными друзьями.
Было довольно рано, когда я проснулся, но солнце заливало уже ярким
светом всю комнату. Я вскочил с постели, совершенно здоровый и бодрый,
как будто и не бывало вчерашней лихорадки, вместо которой теперь ощущал
я в себе неизъяснимую радость. Я вспомнил вчерашнее и почувствовал, что
отдал бы целое счастье, если б мог в эту минуту обняться, как вчера, с
моим новым другом, с белокурой нашей красавицей; но еще было очень рано
и все спали. Наскоро одевшись, сошел я в сад, а оттуда в рощу. Я проби-
рался туда, где гуще зелень, где смолистее запах деревьев и куда веселее
заглядывал солнечный луч, радуясь, что удалось там и сям пронизать
мглистую густоту листьев. Было прекрасное утро.
Незаметно пробираясь все далее и далее, я вышел наконец на другой
край рощи, к Москве-реке. Она текла шагов двести впереди, под горою. На
противоположном берегу косили сено. Я засмотрелся, как целые ряды острых
кос, с каждым взмахом косца, дружно обливались светом и потом вдруг
опять исчезали, как огненные змейки, словно куда прятались; как срезан-
ная с корня трава густыми, жирными грудками отлетала в стороны и уклады-
валась в прямые, длинные борозды. Уж не помню, сколько времени провел я
в созерцании, как вдруг очнулся, расслышав в роще, шагах от меня в двад-
цати, в просеке, которая пролегала от большой дороги к господскому дому,
храп и нетерпеливый топот коня, рывшего копытом землю. Не знаю, заслышал
ли я этого коня тотчас же, как подъехал и остановился всадник, или уж
долго мне слышался шум, но только напрасно щекотал мне ухо, бессильный
оторвать меня от моих мечтаний. С любопытством вошел я в рощу и, пройдя
несколько шагов, услышал голоса, говорившие скоро, но тихо. Я подошел
еще ближе, бережно раздвинул последние ветви последних кустов, окаймляв-
ших просеку, и тотчас же отпрянул назад в изумлении: в глазах моих
мелькнуло белое знакомое платье и тихий женский голос отдался в моем
сердце как музыка. Это была m-me M*. Она стояла возле всадника, который
торопливо говорил ей с лошади, и, к моему удивлению, я узнал в нем Н-го,
того молодого человека, который уехал от нас еще вчера поутру и о кото-
ром так хлопотал m-r M*. Но тогда говорили, что он уезжает куда-то очень
далеко, на юг России, а потому я очень удивился, увидев его опять у нас
так рано и одного с m-me M*.
Она была одушевлена и взволнована, как никогда еще я не видал ее, и
на щеках ее светились слезы. Молодой человек держал ее за руку, которую
