Сперва она испугалась, но, увидав, что он уходит, окликнула его, что-
бы пойти с ним. Он обернулся и, подняв по-видимому без всякого усилия
своими худыми и на вид такими слабыми руками огромный камень, яростно
прокричал по-немецки:
- Зденко никогда никому не сделал зла. Зденко не оторвал бы крылышка
у бедной мухи, а если б малое дитя захотело его убить, он дал бы себя
убить малому дитяти. Но если ты хоть раз еще взглянешь на меня, вымол-
вишь одно слово, дочь зла, лгунья, австриячка, Зденко раздавит тебя,
словно дождевого червя, хотя бы ему пришлось затем броситься в поток,
чтобы смыть со своего тела и души пролитую им кровь!
Консуэло в ужасе пустилась бежать и в конце тропинки встретила
крестьянина, который, увидев ее, мертвенно бледную, словно преследуемую
кем-то, спросил, не попался ли ей навстречу волк.
Консуэло, желая выпытать, бывают ли у Зденко припадки буйного помеша-
тельства, сказала ему, что она встретила юродивого и испугалась.
- Вам нечего бояться юродивого, - с усмешкой ответил крестьянин, ус-
мотревший в этом трусливость барышни, - Зденко не злой, он всегда или
смеется, или поет, или рассказывает истории, никому непонятные, но такие
красивые.
- Но разве не бывает, чтобы он рассердился, стал угрожать и швырять
камнями?
- Никогда, никогда! - ответил крестьянин. - Этого с ним не случалось
и никогда не случится. Зденко нечего бояться: Зденко безгрешен, как ан-
гел.
Несколько успокоившись, Консуэло решила, что крестьянин, пожалуй, и
прав и что она неосторожно сказанным словом сама вызвала у Зденко первый
и единственный припадок бешенства. Она горько упрекала себя за это. "Я
слишком поторопилась, - говорила она себе, - я пробудила в мирной душе
этого человека, лишенного того, что так гордо именуют разумом, неведомое
ему страдание, которое теперь может снова пробудиться при малейшем пово-
де. Он был только маньяком, а я, кажется, довела его до сумасшествия".
Но ей стало еще тяжелее, когда она вспомнила о причине, вызвавшей
гнев Зденко. Теперь уже не было сомнения: ее догадка о том, что Альберт
скрывается где-то на Шрекенштейне, была справедлива. Но как тщательно и
с какой подозрительностью оберегали Альберт и Зденко эту тайну даже от
нее! Значит, они и для нее не делали исключения, значит, она не имела
никакого влияния на графа Альберта. То наитие, благодаря которому он
назвал ее своим утешением, символическая песня Зденко, призывавшая ее
накануне, признание, которое Альберт сделал идиоту относительно имени
Консуэло, - все это, значит, было минутной фантазией, а не глубоким,
постоянным внутренним чувством, указывавшим ему, кто его освободительни-
ца и утешительница. Даже то, что он назвал ее "Утешением", точно угадав,
как ее зовут, было, очевидно, простой случайностью. Она ни от кого не
скрывала, что она испанка и владеет своим родным языком еще лучше, чем
итальянским. И вот Альберт, упоенный ее пением, не зная другого слова,
которое могло бы сильнее выразить то, чего жаждала его душа, чем было
полно его воображение, именно с этим словом обратился к ней на языке,
которым владел в совершенстве и которого никто, кроме нее, не понимал.
Консуэло и до сих пор не создавала себе никаких особых иллюзий на
этот счет. Но в их своеобразной, удивительной встрече чувствовался слов-
но перст судьбы, и ее воображение было захвачено безотчетно.
Теперь все было под сомнением. Забыл ли Альберт, переживая новую фазу
восторженности, то изумительное чувство, которое он испытал, увидев ее?
Быть может, она была уже бессильна принести ему облегчение и спасение? А
может быть, Зденко, казавшийся ей сначала таким толковым, готовым вся-
чески помочь Альберту, был более безнадежно помешанным, чем ей хотелось
бы думать? Исполнял ли он приказания своего друга или совершенно забывал
о них, когда с яростью запрещал молодой девушке подходить к Шрекенштейну
и доискиваться истины?
- Ну что? - спросила ее тихонько Амелия, когда она вернулась домой. -
Удалось вам видеть Альберта, летящего в облаках заката? Не заставите ли
вы его мощными заклинаниями вернуться сегодня ночью через дымовую трубу?
- Может быть, - ответила Консуэло не без досады.
Первый раз в жизни самолюбие ее было задето. Она вложила в свой замы-
сел столько искренней самоотверженности, столько великодушного увлече-
ния, что теперь страдала, видя, как насмехаются и издеваются над ее неу-
дачей.
Весь вечер она была грустна, и канонисса, заметившая происшедшую в
ней перемену, приписала ее боязни, которую испытывала Консуэло, видя,
что дала повод разгадать пагубное чувство, зародившееся в ее сердце.
Но канонисса жестоко ошибалась. Если бы Консуэло почувствовала ка-
кой-либо проблеск новой любви, в ней не было бы ни той горячей веры, ни
той святой смелости, которые до сих пор направляли и поддерживали ее.
Напротив, никогда еще, пожалуй, с такой горечью не переживала она возв-
рата своей прежней страсти, как теперь, когда героическими подвигами и
каким-то фанатическим человеколюбием стремилась заглушить ее.
Войдя вечером в свою комнату, она увидела на спинете старинную книгу
с золотым обрезом, украшенную гербом, в которой сейчас же признала ту,
что взял Зденко прошлой ночью из кабинета Альберта и унес. Она раскрыла
ее на том месте, где была вложена закладка, и ей бросились в глаза пер-
вые слова покаянного псалма: "De profundis clamavi ad te" [19]. Эти ла-
тинские слова были подчеркнуты, по-видимому, свежими чернилами, так как
черта отпечаталась и на следующей странице. Консуэло перелистала всю
книгу, оказавшуюся старинной, так называемой Кралицкой библией, изданной
в 1579 году, и нигде не нашла больше никакого указания, никакой отметки
на полях, никакой записки. Но разве этот крик, вырвавшийся из бездны,
так сказать, из недр земли, не был сам по себе достаточно многозначите-
лен и красноречив? Почему же между настойчивым, определенным желанием
Альберта и недавним поведением Зденко существовало такое противоречие?
Консуэло остановилась на своем последнем предположении: Альберт,
больной и удрученный, лежит в подземелье под Шрекенштейном, а Зденко в
своей безумной любви к нему не выпускает его оттуда. Быть может, он
жертва этого по-своему обожающего его сумасшедшего, который держит моло-
дого человека в плену, разрешая лишь изредка взглянуть на свет божий и
исполняя его поручения к Консуэло; когда же его попытки увенчиваются ус-
пехом, Зденко из какого-то необъяснимого каприза или страха противится
их осуществлению. "Ну что ж? - сказала себе Консуэло. - Пусть я встречу
настоящие опасности - я пойду туда; пусть глупцам и эгоистам покажется
это смешным и безрассудным - я все-таки пойду, рискуя даже быть оскорб-
ленной равнодушием того, кто меня призывает. Но как можно оскорбляться,
если он и в самом деле не менее безумен, чем Зденко? Пожалев их обоих, я
лишь исполню свой долг. Я повинуюсь гласу бога, вдохновляющего меня, и
его деснице, влекущей меня с неодолимой силой".
Лихорадочное возбуждение, в котором она пребывала последние дни, сме-
нившееся после злосчастной встречи с Зденко страшным упадком духа, вновь
охватило ее. Она снова почувствовала прилив сил, и душевных и физичес-
ких. Утаив от Амелии и книгу, и свое возбужденное состояние, и свой
план, весело поболтав с ней и дав ей заснуть, Консуэло отправилась к
"Источнику слез", захватив с собой потайной фонарь, который она раздобы-
ла еще утром.
Прождала она довольно долго и из-за холода была принуждена несколько
раз входить в кабинет Альберта, чтобы хоть немного согреться. В этой
комнате была масса книг, но они не стояли, как полагается, на полках
шкафов, а были как попало свалены на полу посреди комнаты, точно кто-то
бросил их туда с презрением и отвращением. Консуэло решилась заглянуть в
них. Почти все они были латинские, и она могла только догадываться, что
они трактуют о религиозных спорах и изданы или одобрены римской цер-
ковью. Она пыталась было разобрать заглавия этих книг, как вдруг услыха-
ла ожидаемое клокотание воды в колодце. Прикрыв свой фонарь, она броси-
лась туда, спряталась за каменную закраину колодца и стала ждать Зденко.
На этот раз он не задержался ни в цветнике, ни в кабинете... Он прошел
через обе комнаты и вышел из апартаментов Альберта, как узнала потом
Консуэло, чтобы посмотреть и послушать у дверей молельни, а также у две-
рей спальни графа Христиана, молится ли старик в своем горе, или спокой-
но спит. Эту заботливость, оказывается, он часто проявлял по собственно-
му почину, даже не получая на то приказаний Альберта, как мы это увидим
из дальнейшего.
Консуэло не стала раздумывать, что делать. Все было решено заранее.
Больше она уже не надеялась ни на рассудок, ни на благожелательность
Зденко; она хотела добраться до того, кого считала пленником, одиноким,
лишенным присмотра и ухода. Несомненно, между замком и Шрекенштейном су-
ществовал только один подземный ход. Пусть этот путь труден и опасен, но
во всяком случае там можно пройти, раз Зденко по нему путешествовал каж-
дую ночь. Конечно, крайне важно было иметь при себе свет, и Консуэло за-
паслась свечами, куском железа, трутом и кремнем, чтобы в случае надоб-
ности иметь возможность высечь огонь. Рассказ, слышанный ею от канониссы
об осаде, выдержанной когда-то в замке тевтонским орденом, внушал ей
убеждение, что она сможет подземным ходом добраться до Шрекенштейна. По
словам Венцеславы, у этих рыцарей был в самой их трапезной колодец, пи-
таемый водою из соседних горных источников. Когда их шпионам надо было
выйти для наблюдения за неприятелем, вода из колодца выпускалась, и они
проходили подземным ходом в подвластную им деревню. Консуэло помнила,
что, по местным преданиям, деревня, расположенная на холме, прозванном
со времени пожара Шрекенштейном, была подчинена крепости Великанов и во
время осады поддерживала с ней тайные сношения. Стало быть, упорно ра-
зыскивая потайной ход, она имела для этого серьезное основание и рассуж-
дала вполне здраво.
Она воспользовалась отсутствием Зденко, чтобы спуститься в водоем, но
перед этим, встав на колени, поручила свою душу богу и наивно осенила
себя крестом, как тогда, за кулисами театра Сан-Самуэле, перед своим
первым выходом на сцену; затем храбро стала спускаться по крутой винто-
вой лестнице, отыскивая в стене те точки опоры, которыми, как она виде-
ла, пользовался Зденко, и стараясь при этом не смотреть вниз, чтобы не
закружилась голова. Благополучно добравшись до железной цепи и взявшись
за нее, Консуэло почувствовала себя более уверенно, и у нее хватило при-
сутствия духа заглянуть на дно водоема. Там еще стояла вода, что взвол-
новало было Консуэло, но сейчас же у нее мелькнула мысль, что, хотя во-
доем, быть может, и очень глубок, выход из подземелья, откуда появлялся
Зденко, должен быть недалеко от поверхности земли. Она уже спустилась с
пятидесяти ступенек с той ловкостью и живостью, которой нет у девиц,
воспитанных в гостиных, но которая у детей простолюдинов вырабатывается
среди игр и сохраняется на всю жизнь. Единственной опасностью, которая
ей угрожала, было поскользнуться на сырых ступеньках. Но Консуэло зара-
нее нашла в каком-то углу старую шляпу с большими полями, которую носил
на охоте барон Фридрих, выкроила из нее подошвы и подвязала их шнурками
к своим ботинкам наподобие котурнов: в последнюю ночную экскурсию Зденко
она заметила подобное приспособление на его ногах. На таких войлочных
подошвах Зденко бесшумно двигался по коридорам замка, почему ей и каза-
лось, что он скользит подобно тени, а не шагает как человек. В былое
время у гуситов было принято перед внезапным нападением на врага обувать
подобным образом не только своих шпионов, но даже и лошадей.
Возле пятьдесят второй ступеньки Консуэло увидела каменную плиту по-
