позволил себе предаться приятным воспоминаниям о своем прежнем зна-
комстве с Консуэло и положил ей на плечи огромные косматые лапы, медлен-
но помахивая и постукивая об пол своим великолепным хвостом. Оказав ей
такой дружеский и почетный прием, он снова улегся на край медвежьей шку-
ры, покрывавшей ложе его хозяина, и по-стариковски лениво растянулся на
ней, не переставая, однако, следить глазами за каждым шагом, за каждым
движением пришедшей.
Прежде чем решиться подойти к третьей двери, Консуэло окинула взгля-
дом обитель отшельника, стремясь по ней получить представление о душев-
ном состоянии живущего тут человека. Никаких признаков ни сумасшествия,
ни отчаяния она не нашла. Здесь царила чистота и даже своеобразный поря-
док. Плащ и запасная смена платья висели на рогах зубра, - эту диковинку
Альберт вывез из дебрей Литвы, и она заменяла ему вешалку. Его многочис-
ленные книги были аккуратно расставлены на полках из необделанных досок,
со вкусом украшенных артистической рукой большими зелеными ветвями. Стол
и два стула были из того же материала и такой же работы. Гербарий, тет-
ради старинных нот, совершенно неизвестные Консуэло, со славянскими заг-
лавиями и текстом, еще красноречивее говорили о мирных, простых и
серьезных занятиях анахорета. Железная лампа, редкая по своей древности,
висела посреди свода и освещала это меланхолическое святилище, где цари-
ла вечная ночь.
Консуэло обратила внимание еще на то, что здесь не было оружия. Нес-
мотря на страсть богатых обитателей здешних лесов к охоте и к роскошным
охотничьим принадлежностям, необходимым для этого развлечения, у Альбер-
та не было ни ружья, ни ножа, и его старый пес не был обучен "великой
науке", что объясняло презрение и жалость, с какими барон Фридрих всегда
смотрел на Цинабра. У Альберта было отвращение к крови, и хотя, по-види-
мому, он менее чем кто либо пользовался жизнью, он чувствовал к ней
безграничное, какое-то даже религиозное уважение. Он был не в силах ли-
шить жизни самое ничтожное творение и не мог видеть, когда на его глазах
делали это другие. Интересуясь всеми естественными науками, он занимался
только минералогией и ботаникой. Энтомология уже казалась ему слишком
жестокой наукой, и он никогда не смог бы любознательности ради пожертво-
вать жизнью насекомого.
Консуэло знала об этих особенностях Альберта и вспомнила о них, уви-
дев принадлежности его невинных занятий.
"Нет, мне нечего бояться такого кроткого, мирного существа, - сказала
она себе. - Это келья святого, а не убежище сумасшедшего". Но чем более
она успокаивалась относительно его душевного состояния, тем более
чувствовала себя смущенной и сконфуженной. Она почти готова была жалеть,
что здесь не безумец и не умирающий. Мысль, что сейчас она появится пе-
ред настоящим мужчиной, делала ее все более и более нерешительной.
Она постояла так несколько минут в раздумье, не зная, каким образом
дать знать о себе, как вдруг до нее донеслись звуки какого-то изуми-
тельного инструмента. Это скрипка Страдивариуса пела дивную мелодию -
величественную, грустную, извлекаемую верной и искусной рукой. Никогда
еще Консуэло не слышала ни такой совершенной скрипки, ни виртуоза столь
простого и трогательного. Мелодия была ей незнакома, но, судя по стран-
ным, наивным формам, она решила, что этот напев, должно быть, древнее
всего того, что ей было известно из старинной музыки. Она слушала с вос-
торгом, и теперь ей стало ясно, отчего Альберт так хорошо понял ее после
первой пропетой ею фразы... У него было истинное понимание настоящей,
великой музыки. Он мог не быть ученым музыкантом, не знать всех блестя-
щих средств этого искусства, но в нем была искра божия, дар проникнове-
ния, любовь к прекрасному. Когда он кончил, Консуэло, совершенно успоко-
енная, чувствуя к нему еще большую симпатию, чем раньше, уже собралась
было постучать в дверь - последнюю преграду, как вдруг эта дверь медлен-
но отворилась и перед нею появился молодой граф со взором, устремленным
в землю, держа в опущенных руках скрипку и смычок. Он был страшно бле-
ден, а волосы и костюм его находились в таком беспорядке, какого Консуэ-
ло никогда еще не видела. Его глубокая задумчивость, подавленность, рас-
терянность движений - все говорило если не о расстройстве ума, то во
всяком случае об ослаблении воли. Он казался одним из тех безмолвных,
лишенных памяти призраков, которые, по поверию славян, входят ночью в
дома и там машинально, без смысла и цели, инстинктивно делают то, что
делали раньше в жизни, причем не узнают и не видят ни своих друзей, ни
своих слуг, а те или убегают, или молча, похолодев от ужаса и удивления,
смотрят на них.
То же самое испытала и Консуэло, видя, что граф Альберт не замечает
ее, хотя она и стояла от него всего в двух шагах. Цинабр поднялся и стал
лизать руку хозяина. Альберт что-то дружески сказал ему по-чешски, а за-
тем, следуя взором за собакой, которая подошла, ласкаясь к Консуэло, пе-
ревел глаза на ноги девушки, обутые в эту минуту почти так же, как ноги
Зденко, и стал внимательно их рассматривать; не поднимая головы, он про-
изнес на родном языке несколько слов, которых она не поняла, но они по-
ходили на просьбу и заканчивались ее именем.
Найдя его в таком состоянии, Консуэло почувствовала, что ее робость
окончательно исчезла. Полная сострадания, она теперь видела в нем только
больного с истерзанной душой, который, не узнавая, все-таки зовет ее; и
смело, доверчиво положив руку на руку молодого человека, она произнесла
по-испански своим чистым, проникающим в душу голосом:
- Консуэло здесь.
XLIII
Не успела Консуэло произнести свое имя, как граф Альберт поднял глаза
и, посмотрев на нее, сразу изменился в лице. Он уронил на пол свою дра-
гоценную скрипку с таким безразличием, словно никогда в жизни не играл
на ней, и сложил руки с видом глубокого умиления и почтительной скорби.
- Бедная моя Ванда, наконец-то я вижу тебя в этом месте изгнания и
муки! - воскликнул он, так тяжко вздыхая, что казалось, грудь его готова
была разорваться. - Моя дорогая, дорогая и несчастная сестра, злополуч-
ная жертва, отомщенная мной слишком поздно! Я не сумел защитить тебя. О,
ты знаешь, что злодей, тебя опозоривший, погиб в мученьях и что рука моя
безжалостно обагрилась кровью его сообщников. Я пустил кровь рекой у
проклятой церкви. В кровавых потоках смыл я бесчестие твое, мое и нашего
народа. Чего же хочешь ты еще, беспокойная и мстительная душа? Времена
рвения и гнева миновали, теперь настали дни раскаяния и искупления. Тре-
буй от меня молитв, слез, но не крови. Отныне я чувствую к ней отвраще-
ние и не хочу больше проливать ее... Нет, нет, ни одной капли крови! Ян
Жижка будет наполнять свою чашу только неиссякаемыми слезами и горькими
рыданиями!
Говоря это, Альберт, с блуждающим взором, в крайнем возбуждении,
быстро кружил вокруг Консуэло, с ужасом отступая назад всякий раз, как
она порывалась прервать его странное заклинание.
Консуэло не пришлось долго раздумывать, чтобы понять, какое направле-
ние принял бред молодого графа.
Она слышала много рассказов о Яне Жижке и знала, что у этого грозного
фанатика была сестра, монахиня, что сестра эта еще до начала Гуситской
войны умерла в монастыре от стыда и горя, будучи обесчещена одним гнус-
ным монахом, и что затем вся жизнь Жижки была долгой, великой местью за
это преступление. Очевидно, в эту минуту Альберт, который по какой-то
непонятной ассоциации вернулся к своей господствующей идее и вообразил,
что он Ян Жижка, обращался к ней, как к призраку Ванды, своей злосчаст-
ной сестры.
Консуэло решила не выводить его слишком резко из этого заблуждения.
- Альберт, - начала она, - ведь твое имя уже не Ян и мое не Ванда;
взгляни на меня хорошенько и согласись, что я, как и ты, изменилась и
лицом и характером. Я пришла к тебе именно затем, чтобы напомнить то,
что ты сам только что сказал мне. Да, времена рвения и гнева миновали.
Правосудие людское больше чем удовлетворено, и я явилась возвестить тебе
о правосудии божьем. Господь повелевает нам прощать и забывать. Эти па-
губные воспоминания, это упорство, с которым ты пользуешься даром, не
доступным другим людям, - со всеми подробностями переживать мрачные сце-
ны своих прежних существовании, - это упорство, повторяю, оскорбляет бо-
га, и он лишает тебя этого дара, так как ты злоупотребил им. Слышишь ли
ты меня, Альберт, и понимаешь ли ты меня теперь?
- О матушка! - воскликнул Альберт, бледный, дрожащий, падая на колени
и все еще с бесконечным ужасом смотря на Консуэло. - Я слышу вас и пони-
маю ваши слова. Я вижу, что вы преображаетесь, чтобы убедить и покорить
меня. Нет, вы больше не Ванда Жижка, поруганная девственница, стонущая
монахиня, вы - Ванда Прахалиц, которую люди звали графиней фон Ру-
дольштадт, носившая под сердцем того злосчастного, которого теперь они
зовут Альбертом.
- Не по произволу людскому зоветесь вы так, - с твердостью возразила
Консуэло, - это господь заставил вас возродиться в других условиях, воз-
ложив на вас другие обязанности. Этих обязанностей, Альберт, вы либо не
знаете, либо презираете их. С нечестивой гордыней углубляясь в прошлые
века, вы стремитесь проникнуть в тайны судеб; обнимая взором настоящее и
прошедшее, вы приравниваете себя к божеству. Ноя говорю вам, и сама ис-
тина, сама вера говорят моими устами: эта мысль, постоянно обращенная к
минувшему, - преступление, дерзость. Та сверхъестественная память, кото-
рую вы себе приписываете, - фантазия. Какие-то слабые, мимолетные проб-
лески вы приняли за достоверность, и ваше воображение обмануло вас. В
своей гордыне вы воздвигаете целое призрачное сооружение, приписывая се-
бе самые выдающиеся роли в истории ваших предков. Берегитесь, - быть мо-
жет, вы совсем не тот, кем себя воображаете. Дабы наказать вас, вечное
знание, быть может, раскроет вам на мгновение глаза, и вы увидите в сво-
ей прежней жизни преступления менее славные и поводы для раскаяния менее
доблестные, чем те, которыми вы осмеливаетесь хвалиться.
Альберт выслушал эту речь с боязливым вниманием, стоя на коленях и
закрыв лицо руками.
- Говори, говори, голос неба! Я слышу, но не узнаю тебя, - прошептал
он чуть слышно. - Если ты ангел горы, если ты, как мне кажется, небесное
видение, появлявшееся передо мной так часто на скале Ужаса, - говори,
приказывай моей воле, моей совести, моему воображению. Ты знаешь, что я
тоскую по свету, и если я блуждаю во тьме, то только потому, что хочу
рассеять ее, чтобы достичь тебя.
- Немного смирения, доверия и покорности вечным законам мудрости, не-
доступной человеку, - вот истинный путь для вас, Альберт, - сказала Кон-
суэло. - Отрешитесь в душе, и отрешитесь непоколебимо, раз навсегда, от
желания познать то, что вне вашего временного, предначертанного вам су-
ществования, - и бог снова будет доволен вами, вы снова станете полезны
для других, снова будете в мире с самим собой. Бросьте вашу науку, пол-
ную гордыни, и, не теряя веры в бессмертие, не сомневаясь в милосердии
божьем - оно прощает прошлое и покровительствует будущему, - старайтесь
сделать плодотворной, человечной вашу настоящую жизнь, которую вы прези-
раете, тогда как вы должны были бы уважать ее, отдавшись ей самоотвер-
женно, всем существом своим, всеми силами, со всей присущей вам добро-
той. А теперь, Альберт, взгляните на меня, и пусть ваши глаза прозрят. Я
не сестра ваша, не мать: я - друг, которого посылает вам небо, приведшее
меня сюда чудесными путями, чтобы вырвать вас из пут безумия и гордыни.
Взгляните на меня и скажите чистосердечно и сознательно: кто я и как ме-
ня зовут?
Альберт, дрожащий, растерянный, поднял голову и снова взглянул на
нее, - во взгляде его было теперь меньше безумия и ужаса, чем раньше.
