знаю я ни причин, ни следствий твоих несчастий и не спрашиваю тебя о
них. Но я мало любил бы тебя, я был бы недостоин твоего сострадания, ес-
ли б с первой же нашей встречи не понял, не почувствовал той грусти, ко-
торою полны твое сердце и вся твоя жизнь. Чего же тебе бояться меня, о
утешенье моей души? Ты, такая стойкая и такая мудрая, ты, которой гос-
подь внушил слова, покорившие и оживившие меня в один миг, - неужели в
тебе вдруг стал угасать свет веры и разума, раз ты начинаешь страшиться
своего друга, своего слуги, своего раба? Приди в себя, мой ангел, взгля-
ни на меня: вот я у ног твоих и навсегда склоняю чело до земли. Чего ты
хочешь? Что прикажешь? Быть может, ты желаешь выйти отсюда сейчас же,
одна, без меня? Желаешь, чтобы я никогда больше не показывался тебе на
глаза? Какой жертвы ты требуешь? Какую клятву хочешь ты услышать от ме-
ня? Все могу я тебе обещать и во всем тебе повиноваться. Да, Консуэло, я
могу стать спокойным, покорным и с виду даже таким же благоразумным че-
ловеком, как другие. Скажи, буду ли я тогда менее страшен тебе, менее
неприятен? До сих пор я никогда не мог делать того, что хотел, отныне же
мне дано будет выполнить все, что ты пожелаешь. Быть может, переделав
себя так, как ты этого хочешь, я умру, но теперь моя очередь сказать те-
бе, что моя жизнь всегда была отравлена и я с радостью отдам ее ради те-
бя.
- Дорогой и великодушный Альберт, - сказала успокоенная и растроган-
ная Консуэло, - говорите яснее, дайте мне наконец проникнуть в глубину
вашей непроницаемой души. В моих глазах вы человек, стоящий выше всех
других; с самой первой минуты нашей встречи я почувствовала к вам уваже-
ние и симпатию, и у меня нет причин скрывать это от вас. Мне все время
говорили, будто вы безумец. Но я никогда этому не верила. Все эти расс-
казы только увеличивали мое уважение к вам и доверие. Тем не менее я не
могла не признать, что вы страдаете каким-то душевным недугом, глубоким
и странным. И вот я, быть может самонадеянно, вообразила почему-то, что
смогу облегчить ваши страдания. Вы сами способствовали этому моему убеж-
дению. Я пришла к вам, и вы рассказываете обо мне и о себе самом столько
глубокого, столько правдивого, что я готова была бы преклониться пред
вами, если бы не ваш фатализм, с которым я никак не могу согласиться.
Могу я, не оскорбляя вас и не заставляя вас страдать, высказать вам все?
- Говорите, Консуэло, я заранее знаю, что вы хотите сказать.
- Хорошо, я дала себе слово высказать вам все. Вы приводите в отчая-
ние всех, кто вас любит. Они полагают, что должны участливо щадить то,
что они называют вашим безумием; они боятся довести вас до крайнего
раздражения, если дадут вам заметить, что они видят его, скорбят о нем и
страшатся его. Сама я не верю в это безумие и потому без всякого страха
спрашиваю вас: почему вы с вашим умом временами производите впечатление
безумного? Почему при всей своей доброте вы бываете неблагодарны и высо-
комерны? Почему такой просвещенный и религиозный человек, как вы, может
предаваться мечтаниям больного, разочарованного ума? Наконец, почему
сейчас вы в одиночестве, заживо погребены в этом мрачном подземелье,
вдали от любящей семьи, которая разыскивает и оплакивает вас, вдали от
ближних, о которых вы так ревностно заботитесь, и, наконец, вдали от ме-
ня? Ведь вы сами призывали меня и говорили, что меня любите, а между тем
если я не погибла, идя к вам, то только благодаря неимоверному усилию
воли и покровительству божию.
- Вы спрашиваете у меня тайну моей жизни, смысл моей судьбы, но вы
знаете это лучше меня, Консуэло! Я от вас ждал раскрытия моей сущности,
а вы мне задаете вопросы. О! Я вас понимаю: вы хотите заставить меня ис-
поведаться, раскаяться и принять непоколебимое решение, которое помогло
бы мне восторжествовать над самим собой. Я готов вам повиноваться. Но я
не в состоянии в один миг познать себя, разобраться в себе и преобра-
зиться. Дайте мне несколько дней или хотя бы часов на то, чтобы я мог
выяснить для вас и для себя самого, безумен я или же владею своим рас-
судком. Увы! увы! - и то и другое верно. И мое несчастье в том, что у
меня на этот счет нет никаких сомнений! Но вот чего я еще не знаю в эту
минуту: иду ли я к полной потере ума и воли, или же в состоянии спра-
виться с демоном, который в меня вселился. Сжальтесь надо мной, Консуэ-
ло! Я весь еще во власти волнения, которое сильнее меня. Я не помню то-
го, что говорил вам, я не отдаю себе отчета в том, сколько времени вы
здесь; я не понимаю, как можете вы быть здесь, если Зденко не хотел при-
вести вас сюда; я не знаю даже, в каком мире витали мои мысли, когда вы
явились предо мной. Увы, мне неизвестно, сколько веков нахожусь я в этом
заключении, испытывая неслыханные страдания и борясь с ниспосланным мне
бедствием. Когда эти страдания проходят, я уже ничего не помню. У меня
остается только страшная усталость, оцепенение, какой-то страх, который
я хотел бы прогнать... Консуэло, дайте мне забыться хотя бы на несколько
мгновений! Мои мысли прояснятся, язык развяжется! Я обещаю вам это, кля-
нусь! Защитите меня от ослепительного света действительности! Он так
долго был скрыт от меня в этой ужасной тьме, что глаза мои не в состоя-
нии сразу вынести его. Вы приказали мне сосредоточить всю жизнь в серд-
це, жить только сердцем. Да, вы мне это сказали, и мое сознание и память
живут лишь с того мгновения, как вы заговорили со мной. Слова ваши внес-
ли ангельский покой в мою душу. Сердце мое теперь живет полной жизнью,
но разум мой еще дремлет. Я боюсь говорить вам о себе, так как могу за-
путаться в своих мыслях и опять напугать вас своим бредом. Я хочу жить
только чувством, но эта жизнь мне неведома; она могла бы стать для меня
упоительной, отдайся я ей без боязни, что вы будете мной недовольны. Ах,
Консуэло, зачем вы сказали мне, чтобы я сосредоточил всю жизнь в моем
сердце? Теперь я прошу вас, выскажитесь яснее, позвольте мне думать о
вас, видеть и понимать только вас... словом, любить вас. Боже мой! Я
люблю! Люблю живое существо, подобное себе! Люблю его всеми силами свое-
го существа. Могу сосредоточить на нем весь свой пыл, всю святость своей
любви! Мне вполне достаточно этого счастья, и я не настолько безумен,
чтобы требовать большего!
- Ну хорошо, дорогой Альберт! Пусть ваша измученная душа найдет себе
успокоение в тихой, нежной, братской любви. Бог - свидетель, что вы мо-
жете любить меня так, ничем не рискуя и ничего не боясь. Я чувствую к
вам горячую дружбу, какое-то преклонение, которых не могут поколебать
никакие мелочные, пустые разговоры и пересуды пошлых людей. Вы поняли
благодаря какому-то божественному, таинственному наитию, что жизнь моя
разбита горем. Вы это сказали, и высшая истина говорила вашими устами. Я
не могу любить вас иной любовью, чем любовью сестры; но не думайте, что
во мне говорит только милосердие, жалость. Правда, человеколюбие и сост-
радание дали мне мужество прийти сюда, но чувство симпатии и особое ува-
жение к вашим душевным качествам дают мне смелость и право говорить с
вами так, как я говорю. Раз навсегда откажитесь от заблуждения относи-
тельно вашего чувства: никогда не говорите мне ни о любви, ни о браке.
Мое прошлое, мои воспоминания делают невозможной любовь между нами, а
разница в нашем положении делает такой брак неприемлемым, даже унизи-
тельным для меня. Лелея подобные мечты, вы превратили бы мою самоотвер-
женность в нечто безрассудное, почти преступное. Я готова дать вам клят-
венное обещание быть вашей сестрой, вашим другом, вашей утешительницей
всегда, когда вам только захочется открыть мне свою душу, вашей сидел-
кой, когда, страдая, вы будете мрачны и удручены. Поклянитесь, что буде-
те видеть во мне только это и не будете любить меня иначе.
- Великодушная женщина, - проговорил Альберт бледнея. - Ты правильно
рассчитываешь на мое мужество и хорошо знаешь мою любовь к тебе, раз до-
биваешься от меня такого обещания. Я был бы способен солгать в первый
раз в жизни, был бы готов унизиться до ложной клятвы, если бы ты этого
потребовала. Но ты не потребуешь этого, Консуэло. Ты поймешь, что этим
ты внесла бы в мою жизнь новое мучение, а в мою совесть угрызения, ни-
когда еще не осквернявшие ее. Не тревожь себя мыслью, какого рода лю-
бовью люблю я тебя, ведь я и сам не отдаю себе в этом отчета; знаю
только, что не назвать это чувство любовью было бы святотатством. Всему
остальному я подчиняюсь: я принимаю твое сострадание, твою заботу, твою
доброту, твою тихую дружбу; я всегда буду говорить с тобой только так,
как ты мне разрешишь; я не произнесу ни единого слова, могущего смутить
тебя; никогда не взгляну на тебя так, чтобы тебе пришлось опустить гла-
за; никогда не прикоснусь к твоей руке, если это прикосновение тебе неп-
риятно; я даже не дотронусь до края твоих одежд, если ты боишься, что я
могу осквернить их своим дыханием. Но ты будешь неправа, если станешь
относиться ко мне с недоверием; лучше поддержи во мне это сладостное
возбуждение, - оно дает мне жизнь, а тебе нечего его бояться. Я очень
хорошо понимаю, что твое целомудрие испугали бы слова любви, которой ты
не хочешь разделить; я знаю, что из гордости ты оттолкнула бы изъявления
страсти, которую ты не желаешь ни пробуждать, ни поощрять. Успокойся же
и безбоязненно поклянись мне быть моей сестрой и утешительницей, а я даю
тебе клятву быть твоим братом и слугой. Не требуй от меня большего, - я
буду скромен и ненавязчив. С меня довольно, если ты будешь знать, что
можешь повелевать и самовластно управлять мною... но не как братом, а
как существом, которое отдалось тебе целиком и навсегда.
XLV
Эти слова успокоили Консуэло относительно настоящего, но не рассеяли
ее опасений насчет будущего. Фанатическое самоотречение Альберта вызыва-
лось глубокой и непреодолимой страстью, в этом нельзя было сомневаться,
глядя на его лицо и зная его серьезный характер. Консуэло, смущенная и
вместе с тем растроганная, спрашивала себя, сможет ли она и дальше пос-
вящать свои заботы человеку, влюбленному в нее так откровенно и так
безгранично. Она никогда не смотрела легко на подобного рода отношения,
а с Альбертом каждой женщине следовало быть особенно осторожной. Она не
сомневалась ни в его честности, ни в его обещаниях, но то, о чем она
мечтала, - вернуть ему покой, - теперь казалось ей совершенно несовмес-
тимым с его пламенной любовью, раз она не могла отвечать на такую лю-
бовь. Со вздохом протянула она ему руку и, устремив глаза в землю, за-
мерла, погрузившись в печальную задумчивость.
- Альберт, - проговорила она наконец, поднимая на него взор и читая в
его глазах мучительное и тревожное ожидание. - Вы не знаете меня, если
предлагаете столь неподходящую для меня роль. Только женщина, способная
злоупотреблять этой ролью, могла бы на нее согласиться. Я не кокетка, не
горда, не считаю себя тщеславной, и во мне нет ни малейшей склонности
властвовать. Ваша любовь была бы для меня лестной, если бы я могла раз-
делить ее; и если б я любила вас, то сейчас же сказала бы вам об этом. Я
знаю, что огорчаю вас, еще раз повторяя, что это не так, знаю, что гово-
рить такие вещи человеку в вашем состоянии - жестоко, и вам следовало бы
избавить меня от необходимости произнести эти слова, но так велит мне
совесть, как это мне ни тяжело и как это ни надрывает мое сердце. Пожа-
лейте меня: я вынуждена огорчить, быть может даже оскорбить вас в ту са-
мую минуту, когда я готова отдать жизнь, чтобы возвратить вам счастье и
здоровье.
- Я знаю это, благородная девушка, - ответил Альберт с грустной улыб-
кой. - Ты так добра, так великодушна, что способна отдать жизнь за пос-
леднего из людей, но совесть твоя - я знаю и это - ни для кого не пойдет
