все-таки пошла навестить Консуэло и обнаружила у нее сильный жар, сопро-
вождаемый непреодолимой сонливостью. Был приглашен капеллан, который за-
явил, что болезнь может оказаться очень серьезной, если жар продлится.
Он спросил молодую баронессу, как провела ночь ее соседка, не очень ли
была беспокойна.
- Напротив, - ответила та, - ее совсем не было слышно. А я, по правде
сказать, после всех ее предсказаний и чудесных сказок, которые она расс-
казывала в последние дни, ожидала услышать в ее комнате дьявольский ша-
баш. Но, должно быть, сатана уносил ее далеко отсюда или она имеет дело
с очень благовоспитанными бесенятами, ибо, по-моему, тишина была полная
и мой сон ни разу не был потревожен.
Капеллану эти шутки Амелии очень не понравились, а канонисса, у кото-
рой недостаток ума искупался сердечностью, сочла их попросту неуместными
у постели тяжело больной подруги. Но она ничего не сказала, приписав
колкости племянницы ревности, имевшей, без сомнения, слишком основа-
тельную причину, и спросила капеллана, какие лекарства надо давать Пор-
порине.
Он прописал успокоительное средство, но оказалось невозможным заста-
вить больную проглотить его: зубы ее были стиснуты и запекшиеся губы от-
казывались от всякого питья. Капеллан нашел это плохим признаком, но с
апатией, заразившей, к несчастью, весь дом, отложил установление диагно-
за до следующего дня, сказав: "Посмотрим, надо выждать; сейчас еще ниче-
го не определить". Таковы вообще были приговоры этого эскулапа в рясе.
- Если не наступит перемена, - сказал он, выходя из комнаты Консуэло,
- придется подумать о том, чтобы пригласить врача. На себя я не возьму
лечение столь необычного нервного заболевания. Я помолюсь о синьоре;
быть может, принимая во внимание то душевное состояние, в котором она
пребывала в последнее время, помощь господа окажется более действенной,
чем помощь врачебного искусства.
Оставив подле Консуэло служанку, все отправились готовиться к завтра-
ку. Канонисса собственноручно испекла пирог, вкуснейший из всех, ког-
да-либо выходивших из ее искусных рук. Она радовалась, представляя, с
каким удовольствием Альберт после столь продолжительного поста полако-
мится своим любимым кушаньем. Красавица Амелия облеклась в новое ослепи-
тельное платье, рассчитывая, что Альберт, увидя ее такой обольсти-
тельной, быть может, пожалеет, что обижал и раздражал ее. Каждый думал о
том, как бы порадовать молодого графа. Позабыто было лишь одно существо,
которым, однако, надо было прежде всего заняться, - бедная Консуэло, та,
кому родные были обязаны возвращением Альберта и кого он, конечно, жаж-
дал поскорее увидеть.
Альберт вскоре проснулся и, не прибегая к тщетным попыткам отдать се-
бе отчет в том, что с ним было накануне, как это обычно бывало с ним
после припадков безумия, увлекавших его в подземное убежище, сразу
вспомнил и свою любовь, и счастье, которое дала ему Консуэло. Он вско-
чил, оделся, надушился и побежал обнять отца и тетку. Радость родных бы-
ла неописуема, когда они увидели, что Альберт вполне в здравом уме, что
он сознает свое долгое отсутствие, горячо и нежно упрашивает их простить
его, обещая никогда больше не причинять, им такого горя и беспокойства.
Он увидел, в каком восторге были его близкие от того, что он вернулся к
действительности. Но от него не ускользнули также их старания скрыть от
него его прежнее состояние, и его даже немного задело, что с ним продол-
жают обращаться как с ребенком, в то время как он снова стал мужчиной.
Однако он покорился этой каре, в сущности ничтожной по сравнению с его
виной, и говорил себе, что получил спасительное предупреждение и Консуэ-
ло будет довольна, что он понял это и примирился.
Сев за стол, окруженный ласками, вниманием, заботами, даже радостными
слезами своей семьи, он с беспокойством стал искать глазами ту, которая
стала теперь необходима для его счастья и для его спокойствия. Он видел,
что ее место пусто, и не решался спросить, почему Порпорина не появляет-
ся. Канонисса, заметив, что племянник, вздрагивая, оборачивается каждый
раз, как отворяются двери, нашла нужным успокоить его, сказав, что моло-
дая гостья плохо спала прошлую ночь и теперь отдыхает, пожелав провести
часть дня в постели.
Альберт прекрасно понимал, что его освободительница должна изнемогать
от усталости, но все-таки при этом известии испуг отразился на его лице.
- Тетушка, - обратился он к канониссе, не будучи в силах скрывать
дальше свое волнение, - если бы приемная дочь Порпоры была серьезно
больна, мы не сидели бы, я полагаю, так спокойно за столом, кушая и бе-
седуя?
- Успокойтесь, Альберт, - вмешалась Амелия, вспыхнув от досады. - Ни-
на, постоянно бредившая вами и предвещавшая ваше возвращение, теперь
спит в ожидании его, в то время как мы здесь радостно его празднуем.
Альберт побледнел от негодования и, гневно глядя на двоюродную сест-
ру, проговорил:
- Если кто здесь и ждал меня, не теряя при этом сна, то совсем не та
особа, о которой вы упомянули: свежесть ваших щек, моя прелестная кузи-
на, говорит о том, что вы не потеряли ни единого часа сна в мое от-
сутствие и что в настоящую минуту вы совсем не нуждаетесь в отдыхе. От
всего сердца благодарю вас за это, так как мне было бы очень тяжело про-
сить у вас прощения в том, в чем я со стыдом и болью прошу его у всех
прочих моих родных и друзей.
- Очень благодарна за исключение, - возразила Амелия, побагровев от
гнева. - Постараюсь и впредь его заслужить, а свои бессонные ночи и бес-
покойство приберегу для кого-нибудь другого, кто сумеет оценить это, а
не высмеивать.
Эта легкая перестрелка - явление, далеко не новое между Альбертом и
его невестой, никогда, впрочем, не носившее до сих пор у обеих сторон
такого резкого характера, - набросила какую-то тень грусти и принужден-
ности на весь остаток утра, несмотря на всеобщие старания развлечь
Альберта. Канонисса несколько раз навещала больную и каждый раз находила
ее все в более и более тяжелом состоянии. Беспокойство, проявленное
Альбертом в отношении Консуэло, задело Амелию как личное оскорбление, и
она ушла поплакать в свою комнату. Капеллан высказался в том смысле,
что, если до вечера жар не уменьшится, нужно будет послать за врачом.
Граф Христиан задержал сына подле себя, чтобы отвлечь его от тревожных
мыслей, которых он не мог понять, продолжая считать их проявлением бо-
лезни. Но, стараясь привлечь сына ласковыми словами, добрый старик никак
не мог найти темы для беседы и душевных излияний, так как ни разу не ос-
мелился исследовать душу сына до глубины, из опасения, что этот более
сильный ум победит и разобьет его самого в религиозных вопросах. Правда,
граф Христиан называл безумием и вольнодумством проблески яркого света,
сквозившие в странных речах Альберта, - слабые глаза правоверного като-
лика не выдерживали этого блеска, - но в душе он сочувствовал сыну, в то
же время противясь желанию серьезно расспросить его. Каждый раз, когда
граф Христиан пытался опровергнуть еретические суждения Альберта, прямые
и веские доказательства последнего принуждали его умолкнуть. Природа не
наделила старика красноречием, он не обладал способностью многословно и
складно оспаривать взгляд противника и еще менее способен был прибегать
к шарлатанству в споре, иными словами, стараться, за недостатком логики,
произвести впечатление призрачной ученостью и смелостью доказательств.
Простодушный и скромный, он умолкал, упрекая себя, что в юные годы не
изучил тех трудных предметов, в которых его побивал Альберт. Будучи уве-
рен, что в бездне богословских наук таятся сокровища истины, которыми
более ловкий и более ученый человек, чем он, сумел бы разбить ересь
Альберта, он цеплялся за свою поколебленную веру и, чтобы не действовать
более энергично, прикрывался своим невежеством и простотою, лишь усили-
вавшим гордыню вольнодумца и приносившими ему, таким образом, больше
вреда, чем пользы.
Их разговор раз двадцать прерывался в силу какогото обоюдного опасе-
ния и раз двадцать возобновлялся благодаря обоюдным усилиям, а под конец
оборвался сам собой. Старый Христиан задремал в кресле, а Альберт, поки-
нув его, пошел справиться о состоянии Консуэло, которое тем больше его
пугало, чем больше старались скрыть ее болезнь.
Более двух часов проблуждал он по коридорам, подстерегая канониссу
или капеллана, чтобы узнать хоть что-нибудь о Консуэло. Капеллан отвечал
ему кратко и сдержанно, а канонисса, завидя издали племянника, спешила
принять веселый вид и завести разговор совсем о другом, чтобы обмануть
его кажущимся спокойствием. Но Альберт хорошо видел, что она начинает не
на шутку тревожиться и все чаще и чаще заходит в комнату Консуэло; от
его наблюдательности не укрылось также и то, что никто не стеснялся по-
минутно открывать и закрывать двери, мало заботясь о том, что этот стук
и возня могут потревожить Консуэло, спящую якобы мирным и столь необхо-
димым ей сном. Он отважился даже подойти к этой комнате, за минутное
пребывание в которой готов был бы отдать жизнь. Перед ней была другая
комната, так что две плотных двери, не пропускавшие ни малейшего звука,
отделяли ее от коридора. Канонисса, заметив стремление племянника про-
никнуть к Консуэло, заперла обе двери на ключ и на задвижку, а сама ста-
ла ходить через находившуюся рядом комнату Амелии, куда Альберт вошел бы
справиться о больной не иначе, как со страшным отвращением. Наконец, ви-
дя, в каком он отчаянии, и боясь возвращения его недуга, тетка решилась
на ложь: в душе моля бога простить ей, она сказала племяннику, что
больная чувствует себя гораздо лучше и даже собирается спуститься в сто-
ловую к обеду.
Альберт не мог усомниться в словах тетки, никогда до сих пор не оск-
вернявшей своих чистых уст ложью, и отправился к старому графу, не зная,
как дождаться часа, который должен был вернуть ему Консуэло и счастье.
Но этот желанный час пробил для него напрасно: Консуэло не появилась.
Канонисса, делая большие успехи в искусстве лжи, рассказала, будто
больная встала было, но, почувствовав некоторую слабость, предпочла обе-
дать у себя в комнате. Канонисса даже сделала вид, что посылает больной
лучшие куски самых тонких блюд. Благодаря всем этим хитростям тревога
Альберта несколько улеглась. Хотя он и испытывал гнетущую тоску, как бы
предчувствуя неслыханное несчастье, однако покорился, сделав над собой
усилие, чтобы казаться спокойным.
Вечером Венцеслава с довольным видом, уже почти не притворяясь, сооб-
щила, что Порпорине лучше: щеки ее уже не пылают, пульс скорее слаб, чем
учащен, и, повидимому, она должна хорошо провести ночь.
"Но почему же, несмотря на эти добрые вести, я всетаки холодею от
ужаса? - спрашивал себя молодой граф, прощаясь в обычное время перед
сном со своими родными.
Дело в том, что добрейшая канонисса, несмотря на свою худобу и свой
горб, никогда не болела, а потому ничего не понимала в болезнях. И вот,
видя, что Консуэло из багрово-красной стала синевато-бледной, что ее
бурлящая кровь как будто застыла в жилах, а грудь, не имевшая сил вды-
хать воздух, кажется спокойной и неподвижной, она сочла ее выздоровевшей
и сейчас же с детской доверчивостью объявила об этом. Но капеллан, нес-
колько больше ее смысливший в заболеваниях, понимал прекрасно, что это
кажущееся спокойствие - лишь предвестник жестокого кризиса, и, как
только Альберт ушел к себе, предупредил канониссу, что наступил момент
послать за доктором. К несчастью, город был далеко, ночь темна, дороги
ужасны, а Ганс, несмотря на все свое усердие, чрезвычайно медлителен. К
тому же разразилась гроза, полил сильный дождь. Старая лошадь, на кото-
рой ехал старый слуга, всего пугалась, раз двадцать спотыкалась и кончи-
