достными слезами. - Поверь, мне нечему учить тебя. Это ты должна испове-
дать меня, узнать и переродить. Это ты научишь меня всему, даже молитве.
О! Теперь мне не нужно одиночество, дабы возноситься душою к богу. Те-
перь мне не нужно простираться над костьми моих предков, дабы понять и
постичь бессмертие. Мне нужно только посмотреть на тебя, чтобы моя ожив-
шая душа вознеслась к небу как благостный гимн, как очистительный фими-
ам.
Консуэло увела его, сама открыв и закрыв двери.
- Цинабр, сюда! - позвал Альберт своего верного товарища, подавая ему
фонарь, лучше устроенный и более приспособленный для такого рода путе-
шествий, чем тот, который захватила с собой Консуэло. Умное животное с
гордым и довольным видом взяло в зубы дужку фонаря и двинулось в путь,
останавливаясь, когда останавливался его хозяин, то замедляя, то ускоряя
шаг, сообразно с его шагами, придерживаясь середины дороги, чтобы убе-
речь свою драгоценную ношу от ударов о скалы и кусты.
Консуэло шла с величайшим трудом: она чувствовала себя совсем разби-
той, и не будь руки Альберта, который поминутно поддерживал и подхваты-
вал ее, она бы уже раз десять упала. Они спустились вместе вдоль ручья,
по его прелестному свежему берегу.
- Это Зденко с такой любовью заботится о наряде здешних таинственных
гротов, - пояснил Альберт. - Он расчищает русло реки, которое заносится
гравием и ракушками, ухаживает за бледными цветами, вырастающими на бе-
регах, и оберегает их от ее подчас слишком суровых ласк.
Консуэло взглянула сквозь расщелину скалы на небо - там блестела
звезда.
- Это Альдебаран, звезда цыган, - проговорил Альберт. - Рассветать
начнет только через час.
- Так, значит, это моя звезда, - отозвалась Консуэло. - Ведь я, доро-
гой граф, если не по происхождению, то по положению - нечто вроде цыган-
ки. Мать мою в Венеции иначе и не звали, хотя она со своими испанскими
предрассудками горячо возмущалась этой кличкой. А меня там знали и те-
перь знают под именем Zingarella.
- Почему ты на самом деле не дитя этого гонимого племени! - восклик-
нул Альберт. - Я еще больше любил бы тебя, если б это было возможно!
Консуэло, которая нарочно заговорила о цыганах, считая, что полезно
напомнить графу фон Рудольштадту о различии в их происхождении и положе-
нии, вдруг вспомнила рассказы Амелии о симпатиях Альберта к нищим и бро-
дягам, а вспомнив, сама испугалась, что невольно поддалась бессозна-
тельному кокетству, и умолкла.
Но Альберт вскоре прервал молчание.
- То, что вы мне сейчас сказали, - начал он, - пробудило во мне, не
знаю уж по какой ассоциации, одно воспоминание моей юности. Оно довольно
незначительно, но все же надо вам рассказать об этом, хотя бы уже пото-
му, что с минуты нашей встречи с вами оно не раз с какой-то странной
настойчивостью приходило мне в голову. Опирайтесь на меня покрепче, до-
рогая сестра, пока я буду вам рассказывать.
Мне было около пятнадцати лет; однажды вечером я возвращался один по
тропинке, которая, обогнув Шрекенштейн, вьется затем по холмам к замку.
Вдруг я заметил впереди себя худую высокую женщину, нищенски одетую, ко-
торая тащила на спине тяжелую ношу, часто останавливаясь у скал, чтобы
присесть и перевести дух. Я подошел к ней. Загорелая, иссушенная горем и
нуждой, она была все-таки красива. Несмотря на ее лохмотья, в ней
чувствовалась какая-то скорбная гордость: протягивая мне руку, она, ка-
залось, не молила, а приказывала. Кошелек мой был пуст, и я предложил ей
пойти со мной в замок, где я мог оказать ей помощь деньгами, предложить
ужин и ночлег.
"Хорошо, так мне это будет даже приятнее, - сказала она с иностранным
акцентом, который я принял за цыганский. - Я смогу отблагодарить вас за
гостеприимство, пропев вам песни разных стран, где я побывала. Я редко
прошу милостыню и делаю это только в крайней нужде".
"Бедная женщина! - сказал я. - У вас тяжелая ноша, а ваши бедные но-
ги, почти босые, все изранены. Дайте мне узел, я донесу его до дома, вам
будет легче идти".
"Ноша эта с каждым днем становится все тяжелее и тяжелее, - промолви-
ла женщина с печальной улыбкой, которая сразу превратила ее в красавицу.
- Я ношу ее уже несколько лет, проделала с ней сотни миль и никогда не
жалуюсь на это. Я никогда никому ее не доверяю, но вы кажетесь мне таким
добрым юношей, что вам я могу позволить донести ее до дома".
Говоря это, она расстегнула плащ, закрывавший ее всю (из-под него
выглядывала только шейка гитары), и я увидел ребенка пяти-шести лет,
бледного, загорелого, как и мать, с кротким, спокойным личиком, растро-
гавшим мне сердце. Это была девочка, вся в лохмотьях, худая, но крепкая,
спавшая ангельским сном на горячей, усталой спине бродячей певицы. Я
взял ребенка на руки, но мне с трудом удалось удержать его, так как,
проснувшись и увидев, что лежит на руках у чужого, девочка стала выры-
ваться и плакать. Мать заговорила с ней на своем языке, стараясь успоко-
ить ее. Мои ласки и заботы утешили ребенка, и, подходя к замку, мы были
с нею уже совсем друзьями. Поужинав и уложив девочку в постель, которую
я для них велел приготовить, бедная женщина переоделась в странный на-
ряд, еще более жалкий, чем ее лохмотья; взяв гитару, она явилась в сто-
ловую, где мы сидели за ужином, и стала нам петь испанские, французские
и немецкие песни. Мы были очарованы ее прекрасным голосом и тем
чувством, с каким она их пела. Моя добрая тетушка была очень внимательна
к ней и добра. Казалось, певица была тронута этим, но продолжала дер-
жаться так же гордо, уклончиво отвечая на все наши вопросы. Ее ребенок
заинтересовал меня больше даже, чем она сама. Мне хотелось еще посмот-
реть на девочку, позабавить ее и даже совсем оставить у себя. Какое-то
нежное, заботливое чувство проснулось во мне к этому бедному маленькому
существу, в нищете странствующему по свету Всю ночь девочка снилась мне,
а утром я побежал взглянуть на нее. Но цыганка уже исчезла; я помчался
на гору, но и там не нашел ее. Она поднялась до света и ушла по дороге,
ведущей на юг, со своим ребенком и моей гита рой, которую я ей отдал,
так как ее собственная, к великому ее огорчению, разбилась.
Альберт! Альберт! - в страшном волнении вскричала Консуэло. - Эта ги-
тара в Венеции и хранится у моего учителя Порпоры; я возьму ее у него и
никогда уже с нею не расстанусь. Она из черного дерева с серебряным вен-
зелем, который я прекрасно помню: "А Р." У матери моей была плохая па-
мять, - слишком уж много видела она на своем веку, и она не помнила ни
вашего имени, ни названия замка, ни даже самой страны, где все это слу-
чилось. Но она мне часто рассказывала о гостеприимстве, оказанном ей
владельцем этой гитары, и о трогательной доброте юного красавца вельмо-
жи, который нес меня целых полмили на руках и разговаривал с нею, как с
равной О дорогой Альберт я тоже все это помню! По мере того как вы расс-
казывали, давно забытые образы один за другим вставали предо мной. Вот
почему ваши горы показались мне не совсем уж незнакомыми, вот почему в
этой местности мне все время что-то смутно вспоминалось! И главное - вот
почему при первом же взгляде на вас я почувствовала странный трепет и
невольно с почтением склонилась перед вами, как перед старым другом и
покровителем, давно утраченным, но о котором я всегда вспоминала с сожа-
лением.
А ты думаешь, Консуэло, воскликнул Альберт прижимая ее к груди, - что
я не узнал тебя сразу с первой же минуты? Что из того, что с годами ты
выросла, изменилась, похорошела? У меня такая память (дар чудесный, хотя
часто и пагубный), которой не нужно ни глаз, ни слов, чтобы действовать
на протяжении дней и веков. Правда, я не знал, что ты и есть моя дорогая
маленькая Zmgarella, но был уверен что уже видел тебя, любил, прижимал к
своему сердцу которое с той минуты, неведомо для меня самого, привяза-
лось к твоему и слилось с ним на всю мою жизнь
XLVI
Разговаривая таким образом, они дошли до разветвления двух дорог, где
Консуэло встретила Зденко, и уже издали увидели свет фонаря, который он
поставил подле себя на землю. Консуэло, знавшая теперь опасные причуды и
атлетическую силу юродивого, невольно прижалась к Альберту.
- Почему вы боитесь этого кроткого и любящего человека? - спросил мо-
лодой граф, удивленный и вместе с тем обрадованный выражением этого ис-
пуга. - Зденко нежно привязан к вам, хотя после приснившегося ему вчера
дурного сна он и не хотел исполнить мое желание и несколько неприязненно
отнесся к вашему великодушному плану прийти сюда за мной. Но стоит мне
проявить настойчивость, и он делается послушным, как ребенок. Скажи я
хоть слово, и он будет у ваших ног.
- Не унижайте его в моем присутствии, - сказала Консуэло. - Не усили-
вайте его ненависти ко мне. Когда мы его обгоним, я скажу вам, какие у
меня причины опасаться и избегать его.
- Зденко - существо почти неземное, - возразил Альберт, - и я никогда
не поверю, чтобы он мог быть опасен для кого-либо. Состояние экстаза, в
котором он постоянно находится, делает его чистым и милосердным, как ан-
гел.
- Это состояние экстаза, которым я и сама восхищаюсь, Альберт, прев-
ращается в болезнь, когда оно длительно. Не заблуждайтесь на этот счет:
богу не угодно, чтобы человек отрешался до такой степени от ощущения и
сознания действительности и так часто уносился в область туманных предс-
тавлений идеального мира. Безумием и яростью кончается такого рода опья-
нение. Оно является как бы возмездием за гордыню и праздность.
Цинабр остановился перед Зденко, посмотрел на него с дружелюбным ви-
дом, очевидно ожидая какой-нибудь ласки, которой, однако, тот не удосто-
ил его. Юродивый сидел, обхватив голову обеими руками, в той же позе и
на той же самой скале, где его оставила Консуэло. Альберт обратился к
нему по-чешски, но он едва ответил. Он уныло качал головой, по щекам его
струились слезы, а на Консуэло он не хотел и взглянуть. Альберт, повысив
голос, стал выговаривать ему, но в тоне его было больше нежности и уве-
щания, чем приказания и упрека. Наконец Зденко поднялся и протянул руку
Консуэло. Та, дрожа, пожала ее.
- Теперь, - заговорил Зденко по-немецки, глядя на нее кротко, хотя и
с грустью, - тебе нечего бояться меня, но ты делаешь мне очень больно, и
я чувствую, что рука твоя полна наших бед.
Он пошел впереди, обмениваясь время от времени несколькими словами с
Альбертом. Они шли по просторной, прочно сделанной галерее, по которой
Консуэло еще не проходила и которая привела их в пещеру с круглым сво-
дом, где они снова очутились у источника, низвергавшегося в широкий ис-
кусственный бассейн, выложенный обтесанными камнями. Отсюда вода расте-
калась двумя потоками: один терялся в галереях, другой устремлялся к во-
доему замка. Его-то и перекрыл Зденко, навалив своими геркулесовыми ру-
ками три огромных камня. Снимал же он их тогда, когда хотел опустить
уровень воды в колодце ниже свода и лестницы, ведущей к террасе молодого
графа.
- Посидим здесь, - сказал Альберт своей спутнице, - пока вода из во-
доема уйдет через отводную трубу...
- Которая мне слишком хорошо известна, - проговорила Консуэло, дрожа
всем телом.
- Что вы хотите этим сказать? - спросил Альберт, с удивлением глядя
на нее.
- Я расскажу вам это когда-нибудь после, - ответила Консуэло. - А
сейчас я не хочу ни расстраивать, ни волновать вас рассказом об опаснос-
тях, которые мне удалось преодолеть...
- Но что же такое она хочет рассказать? - с ужасом воскликнул
Альберт, глядя на Зденко.
Зденко что-то ответил по-чешски, продолжая с равнодушным видом месить
своими большущими загорелыми руками глину, которой он замазывал щели
между камнями, ускоряя этим опорожнение цистерны.
