- Вы заставляете меня перешагнуть через пропасти, - сказал он ей. -
Вы своими глубокомысленными словами смущаете мой ум, а ведь я, на свое
несчастье, считал себя умнее других. Вы повелеваете мне познать и понять
наше время и все человеческое. Я не могу этого сделать. Чтоб забыть не-
которые фазы моего существования, я должен пройти через ужасные потрясе-
ния, а чтобы войти в новую фазу, мне надо сделать усилие, которое приве-
дет меня к могиле. Если вы прикажете мне именем силы, которая, я
чувствую, выше моей, приобщить мои мысли к вашим, я вынужден буду пови-
новаться, но я знаю, какой борьбы мне это будет стоить, знаю, что запла-
чу за это жизнью. Сжальтесь же вы, чьи чары имеют надо мной такую
власть, помогите мне, - я изнемогаю. Скажите, кто вы? Я вас не знаю, я
не помню, чтобы когда-либо видел вас, я даже не знаю, женщина вы или
мужчина; вы стоите передо мной, точно таинственная статуя, и я силюсь и
не могу припомнить, что она изображает. Помогите, помогите же мне, или я
умру.
Лицо Альберта, вначале покрытое лихорадочным румянцем, при последних
словах стало мертвенно бледным. Он протянул к Консуэло руки и тут же
опустился на пол, чувствуя, что близок к обмороку.
Консуэло, для которой мало-помалу стали ясны тайные свойства его ду-
шевной болезни, почувствовала прилив новых сил; это было какое-то наи-
тие. Она взяла его за руки, заставила встать и довела до стула; Альберт
опустился на него, изнуренный невероятной усталостью, и тотчас склонился
над столом, стоявшим рядом, почти теряя сознание. Борьба, о которой он
сейчас говорил, была далеко не фантазией. Он умел овладевать своим рас-
судком и отгонять безумные видения, снедавшие его мозг, но это стоило
ему огромных усилий, огромных страданий, истощавших его силы. Когда при-
падок безумия проходил сам собой, Альберт чувствовал себя после него
бодрым и как бы обновленным; когда же, чтобы вернуться к нормальному
состоянию, он делал усилие своей еще могучей воли, физические силы его
истощались, и он впадал в каталептическое состояние. Консуэло поняла,
что с ним происходит.
- Альберт, - сказала она, кладя свою холодную руку на его пылающий
лоб. - Я вас знаю - и этого довольно. Я принимаю в вас участие - и этого
тоже пока для вас довольно. Я запрещаю вам делать малейшее усилие, чтобы
узнать меня и говорить со мной. Вы должны только слушать меня, и если
мои слова покажутся вам неясными, не торопитесь понять их, а дайте мне
объяснить их вам. Все, о чем я вас прошу, это пассивно подчиняться и ни
о чем не рассуждать. Можете ли вы отдаться на волю своего сердца и сос-
редоточить в нем свою жизнь?
- О, как мне хорошо, когда я слушаю вас! - отвечал Альберт. - Говори-
те, говорите еще и еще... Моя душа - в ваших руках. Кто бы вы ни были,
держите ее и не выпускайте, ибо она пойдет стучаться в двери вечности и
разобьется о них. Скажите мне, кто вы, скажите скорей; если я сразу не
пойму - объясните мне, а то я, помимо своей воли, пытаюсь узнать вас, и
это меня волнует.
- Я - Консуэло, - ответила девушка, - и вы это знаете, раз вы инс-
тинктивно говорите со мной на языке, который из всех вас окружающих по-
нимаю лишь я одна. Я друг, которого вы давно ждете и уже однажды узнали
во время пения. С того дня вы покинули свою семью и скрываетесь здесь, и
с этой же минуты я ищу вас. Вы несколько раз звали меня через Зденко, но
он, исполняя лишь отчасти ваши приказания, не хотел вести меня к вам. Я
добралась до вас, преодолев тысячи опасностей...
- Но, не пожелай этого Зденко, вы не смогли бы прийти сюда, - прервал
ее Альберт, с трудом приподнимая голову над столом. - Вы - мечта, я это
хорошо знаю, и все, что я слышу, - игра моего воображения... О господи,
ты убаюкиваешь меня обманчивыми радостями, но внезапно я сам начинаю
сознавать беспорядочность, несообразность своих мечтаний. Тогда я снова
оказываюсь один, один во всем мире, со своим отчаянием, со своим безуми-
ем... О Консуэло! Консуэло! Мечта блаженная и губительная! Где же су-
щество, носящее твое имя и временами принимающее твой образ? Нет! Ты су-
ществуешь только в моем воображении, ты - создание моего бреда...
Альберт снова склонил голову на руки, становившиеся все напряженнее и
холоднее...
Консуэло видела, что ему грозит летаргия, но, будучи сама совершенно
измучена и близка к обмороку, боялась, что не сможет предотвратить ее.
Она попробовала отогреть руки Альберта в своих, но ее руки были почти
так же безжизненны, как и его.
- Господи, - в отчаянии проговорила она слабым голосом, - помоги двум
несчастным, которые почти не в силах поддержать друг друга!
Сама еле живая, взаперти с умирающим, она ниоткуда и ни от кого, кро-
ме Зденко, не могла ждать помощи, а его возвращение казалось ей более
страшным, чем желательным.
Ее молитва неожиданно взволновала Альберта.
- Кто-то молится подле меня, - проговорил он, приподнимая свою отяже-
левшую голову. - Я не один! О нет, я не один! - прибавил он, смотря на
руку Консуэло, сжимавшую его руку. - Рука помощи, таинственное сострада-
ние, человеческое, братское сочувствие! Ты делаешь мою агонию сладостной
и наполняешь мое сердце благодарностью!
Альберт прижался своими ледяными губами к руке Консуэло и замер...
Поцелуй этот, задев целомудрие девушки, вернул ее к жизни. Все же она не
решилась отнять руку у несчастного и, борясь со смущением и изнеможени-
ем, еле держась на ногах, вынуждена была опереться на Альберта и поло-
жить другую руку ему на плечо.
- Я чувствую, что оживаю, - проговорил Альберт через несколько минут.
- Мне кажется, что я в материнских объятиях... Тетушка Венцеслава, если
это вы подле меня, простите, что я забыл вас, отца, всю семью, - до того
забыл, что самые ваши имена едва не исчезли из моей памяти. Я вернусь к
вам, не покидайте меня! Но отдайте мне Консуэло, Консуэло - ту, которую
я ждал так долго и которую наконец нашел... Теперь я снова потерял ее...
А без нее я не могу дышать...
Консуэло хотела что-то сказать ему, но, по мере того как память и си-
лы, казалось, возвращались к Альберту, жизнь словно угасала в Консуэло.
Все эти ужасы, усталость, волнения, нечеловеческие усилия доконали ее -
у нее больше не было сил бороться. Слова замерли на ее устах, ноги под-
косились, в глазах потемнело; она упала на колени подле Альберта, и го-
лова ее беспомощно ударилась об его грудь. Тут Альберт, словно проснув-
шись, узнал ее наконец, громко вскрикнул и крепко сжал в объятиях. Слов-
но сквозь завесу смерти, увидела Консуэло его радость, но она не испуга-
ла ее: это была святая, целомудренная радость. Девушка закрыла глаза и
впала в состояние, которое было не сном, не бодрствованием, а каким-то
полнейшим безразличием, близким к бесчувствию.
XLIV
Когда Консуэло очнулась, она почувствовала, что сидит на довольно
твердой постели; не будучи еще в силах приподнять веки, она попыталась,
однако, припомнить, где она и что с ней. Но слабость ее была так велика,
что это ей не удавалось. Волнения и усталость последних дней оказались
выше ее сил, и она тщетно старалась вспомнить, что с ней произошло с мо-
мента отъезда из Венеции. Даже самый отъезд из этой приютившей ее роди-
ны, где она провела столько счастливых дней, казался ей сном, и для нее
было облегчением, - увы, слишком мимолетным, - забыть хотя бы на минуту
о своем изгнании и о несчастьях, вызвавших его. Итак, она вообразила,
будто все еще находится в своей убогой комнатке на Корте-Минелли, лежит
на старой материнской кровати и будто после бурной, тяжелой сцены с Анд-
золето (неясные воспоминания о ней всплывали в ее памяти) теперь возвра-
щается к жизни и надежде, ощущая его подле себя, слыша его прерывистое
дыхание, его нежный шепот. Радость, томная и сладостная, охватила ее
сердце, и она с усилием приподнялась, чтобы взглянуть на своего раскаяв-
шегося друга и протянуть ему руку. Но вместо того она пожала холодную,
незнакомую руку, вместо веселого солнца, заливавшего розовым светом бе-
лую занавеску ее окна, перед ней мерцал из-под мрачного свода, расплыва-
ясь в сыром воздухе, какой-то могильный свет, под собой она чувствовала
шкуры диких зверей, а над ней склонилось среди зловещего молчания блед-
ное лицо Альберта, похожего на привидение.
У Консуэло мелькнула мысль, что она живой попала в могилу; она снова
закрыла глаза и с болезненным стоном опустилась на свое ложе. Потребова-
лось несколько минут, пока она смогла разобраться в том, где она и кто
этот страшный человек, к которому она попала. Страх, до сих пор заглу-
шавшийся и побежденный ее преданностью и экзальтированным состоянием,
теперь овладел ею настолько, что она не решалась даже открыть глаза,
опасаясь увидеть нечто ужасное - приготовление к смерти или раскрытый
гроб. Почувствовав что-то на лбу, она дотронулась до него рукой. Это бы-
ла гирлянда из листьев, которою Альберт увенчал ее. Она сняла ее и уви-
дела в ней веточку кипариса.
- Я думал, что ты умерла, о моя душа, о мое утешение"! - воскликнул
Альберт, опускаясь подле нее на колени. - И прежде чем последовать за
тобой в могилу, я хотел украсить тебя эмблемой брака. Цветы не растут
вокруг меня, Консуэло. Только из темного кипариса мог я сплести для тебя
свадебный венок. Вот он, не отвергай его. Если нам с тобой суждено уме-
реть здесь, то позволь мне поклясться тебе: если я вернусь к жизни, у
меня не будет другой супруги, кроме тебя, а если умру, то умру соединен-
ным с тобой этой неразрывной клятвой.
- Как? Разве мы обручены? - с испугом, растерянно глядя по сторонам,
воскликнула Консуэло. - Кто связал нас брачными узами? Кто освятил наш
брак?
- Судьба, мой ангел! - ответил Альберт с невыразимой нежностью и
грустью. - Не думай уйти от нее! Странная судьба для тебя и тем более
для меня. Ты не понимаешь меня, Консуэло, но ты должна узнать истину.
Только что ты запретила мне переноситься воспоминаниями в прошлое, во
тьму времен. Мое существо повиновалось тебе, и теперь я больше ничего не
знаю о предшествовавшей жизни. Но я постиг свою теперешнюю, и я знаю ее:
она мгновенно пронеслась вся передо мной, в то время как ты покоилась в
объятиях смерти. Это твоя судьба, Консуэло, принадлежать мне; однако ты
никогда не будешь моею. Ты не любишь меня и никогда не полюбишь так, как
я люблю тебя. Твоя любовь ко мне - только милосердие, твоя самоотвержен-
ность - только героизм. Ты святая, которую господь посылает мне, и ты
никогда не будешь для меня женщиной. Я должен умереть, снедаемый лю-
бовью, которую ты не можешь разделить. И все же ты будешь моей женой,
как сейчас ты уже моя невеста: если мы с тобой погибнем здесь, ты из
сострадания согласишься назвать меня своим мужем, хотя ни один поцелуй
никогда не должен скрепить это; если же мы увидим солнечный свет, то со-
весть заставит тебя исполнить по отношению ко мне то, что предначертано
богом.
- Граф Альберт, - сказала Консуэло, порываясь встать с ложа, покрыто-
го шкурами черных медведей, напоминавшими погребальный покров, - я не
знаю, что заставляет вас так говорить: слишком восторженная благодар-
ность ко мне или все еще продолжающийся бред. У меня нет больше сил бо-
роться с вашими иллюзиями, и если они обратятся против меня - меня, ко-
торая пришла к вам с опасностью для жизни, чтобы утешить вас и помочь
вам, то я чувствую, что не смогу постоять ни за свою жизнь, ни за свобо-
ду. Если мое присутствие вас раздражает, а господь покинул меня, да бу-
дет его святая воля. Вы думаете, что знаете много, но вы не подозревае-
те, насколько отравлена моя жизнь и с каким равнодушием я бы пожертвова-
ла ею.
- Я знаю, что ты несчастна, моя бедная, моя святая Консуэло! Знаю,
что на челе твоем терновый венец, но сорвать его с тебя мне не дано. Не
