на уступки. Не бойся же обидеть меня, обнаружив непреклонность, которою
я восхищаюсь, и стоическую холодность, которая сочетается у тебя с самой
трогательной жалостью. Огорчить меня ты не можешь, Консуэло: я ведь не
заблуждался, я привык к жесточайшим страданиям, я знаю, что обречен в
жизни на самые мучительные жертвы. Не обращайся же со мной, как с чело-
веком слабым, как с ребенком без сердца и самолюбия, повторяя то, что я
знаю, - ибо я знаю, что ты меня никогда не полюбишь. Мне известна вся
твоя жизнь, Консуэло, хотя я и не знаю ни твоего имени, ни твоей семьи,
никаких обстоятельств твоего телесного существования. Я знаю лишь исто-
рию твоей души, а остальное не интересует меня. Ты любила, еще любишь и
всегда будешь любить существо, о котором я ничего не знаю, не хочу знать
и у которого я не буду тебя оспаривать, разве только ты сама прикажешь
мне это. Но знай, Консуэло, никогда ты не будешь принадлежать ни ему, ни
мне, ни самой себе. Бог уготовил тебе особое существование. Узнать и
предвидеть его обстоятельства я не стремлюсь, но знаю его цель и конец.
Раба и жертва своей великой души, ты не получишь в этой жизни иной наг-
рады, кроме сознания своей силы и ощущения своей доброты; несчастная в
глазах окружающих, ты, несмотря ни на что, будешь самым спокойным, самым
счастливым из всех человеческих существ, так как всегда будешь справед-
ливейшей и лучшей между ними. Ибо жалости достойны лишь злые и подлые
люди, дорогая сестра; и пока человек будет несправедлив и слеп, пра-
вильны будут слова Христа: "Блаженны гонимые, блаженны плачущие и надры-
вающиеся в труде".
Сила и величие, сиявшие на высоком и благородном челе Альберта, про-
извели на Консуэло такое неотразимое впечатление, что, забыв о своей ро-
ли гордой повелительницы и сурового друга, она почувствовала себя во
власти этого человека, воодушевленного верой и энтузиазмом. Едва держась
на ногах от усталости и волнения, она опустилась на колени и, сложив ру-
ки, начала горячо молиться вслух:
- О господи, если ты вложил это пророчество в уста святого, да свер-
шится воля твоя и да будет она благословенна! В детстве я молила тебя
даровать мне счастье суетное, полное веселья, а ты уготовил мне такое
суровое и тяжкое, какого я не могла постичь. Сотвори же, господи, чтобы
глаза мои раскрылись и сердце покорилось. Доля моя, казавшаяся мне столь
несправедливой, мало-помалу раскрывается перед моими глазами, и я сумею,
о господи, примириться с нею, прося у тебя только того, чего каждый че-
ловек вправе ждать от твоей любви и справедливости: веры, надежды и ми-
лосердия.
Молясь так, Консуэло почувствовала, как слезы полились у нее из глаз.
Она не старалась их удерживать. После стольких волнений, после всего пе-
режитого этот кризис был для нее благодетелен, хотя и ослабил ее еще
больше. Альберт молился и плакал вместе с ней, благословляя свои слезы,
так долго проливавшиеся в одиночестве и наконец смешавшиеся со слезами
великодушного и чистого существа.
- А теперь, - сказала Консуэло, поднимаясь с колен, - довольно думать
о себе. Пора заняться другими и вспомнить о наших обязанностях. Я обеща-
ла вашим родным вернуть вас. Они в полном отчаянии, плачут и молятся о
вас, как об умершем. Хотите ли вы, дорогой Альберт, возвратить им ра-
дость и покой? Хотите ли вы последовать за мною?
- Уже? - с горечью воскликнул молодой граф. - Уже расстаться! Так
скоро покинуть этот священный приют, где с нами один бог, покинуть эту
келью, ставшую мне дорогою с тех пор, как в ней появилась ты, покинуть
это святилище счастья, которое, быть может, я никогда уже не увижу, -
покинуть ради того, чтобы вернуться в холодную, лживую жизнь, полную ус-
ловностей и предрассудков! О нет, душа моя, жизнь моя! Еще один день,
который для меня равен целому веку блаженства! Дай мне забыть, что су-
ществует мир лжи и несправедливости, преследующий меня, как зловещий
сон; дай мне не сразу, а постепенно вернуться к тому, что они называют
рассудком. Я еще не чувствую в себе достаточно сил, чтобы выносить зре-
лище их солнца и их безумия. Мне надо еще созерцать тебя, слушать твой
голос. Притом я никогда еще не покидал так внезапно, без долгого раз-
думья, свое убежище - убежище и ужасное и благодетельное для меня,
страшное и спасительное место искупления, куда я бегу без оглядки, где
прячусь с дикой радостью и откуда ухожу всегда, испытывая сомнения слиш-
ком обоснованные и сожаления слишком длительные. Ты и не подозреваешь,
Консуэло, какими крепкими узами прикован я к этой добровольной темнице.
Ты не знаешь, что здесь я оставляю свое "я", настоящего Альберта, кото-
рый и не выходит отсюда; это "я" всегда находится тут, и призрак его зо-
вет и преследует меня, когда я бываю в каком-либо другом месте. Здесь
моя совесть, моя вера, мой свет - словом, вся моя действительная жизнь.
Сюда я приношу с собой отчаяние, страх, безумие; часто они нападают на
меня и вступают со мной в ожесточенную борьбу. Но, видишь, там, вот за
этой дверью, находится святилище, где я побеждаю их и обновляюсь душой.
Туда вхожу я оскверненный, со смятенною душой, а выхожу оттуда очищен-
ный; и никто не знает, ценою каких пыток я покупаю терпение и покор-
ность. Не вырывай меня отсюда, Консуэло! Позволь мне уйти медленными ша-
гами, сотворив молитву.
- Войдем туда и помолимся вместе! - сказала Консуэло. - А потом уй-
дем. Время бежит, и, быть может, уж близок рассвет. Надо, чтобы никто не
знал дороги, ведущей отсюда в замок, надо, чтобы никто не видел нашего
возвращения; надо, пожалуй, чтобы нас не видели возвращающимися вместе,
потому что я не хочу выдавать тайну вашего убежища, Альберт, а пока ник-
то ничего не подозревает о моем открытии. Я не хочу, чтобы меня допраши-
вали, не хочу лгать. Пусть у меня будет право почтительно молчать перед
вашими родными. Пусть они думают, что мои обещания были не чем иным, как
предчувствием, мечтою. А увидев нас возвращающимися вместе, они могут в
моей сдержанности усмотреть злую волю; и хотя для вас, Альберт, я готова
пренебречь всем, я не хотела бы без надобности лишаться доверия и дружбы
вашей семьи. Поспешим же! Я изнемогаю от усталости и если еще пробуду
здесь, то, пожалуй, утрачу и последние силы, необходимые мне для обрат-
ного пути. Помолимся же и пойдем!
- Ты изнемогаешь от усталости! Так отдохни же здесь, моя любимая!
Спи, я благоговейно буду охранять твой сон, а если мое присутствие бес-
покоит тебя, запри меня в соседнем гроте. Железная дверь будет между на-
ми, и пока ты меня не позовешь, я буду молиться за тебя в моей церкви.
- А в то время как вы будете молиться, я же - предаваться отдыху, ваш
отец будет переживать мучительные часы. Я видела однажды, как он, стоя
ослабевшими коленями на каменном полу своей молельни, согбенный от ста-
рости и горя, бледный, недвижимый, казалось, ждал только вести о вашей
смерти, чтобы испустить дух. А ваша бедная тетушка будет метаться, как в
жару, перебираясь с башни на башню и тщетно высматривая вас на горных
тропинках. И сегодня в замке все опять сойдутся утром и разойдутся вече-
ром в отчаянии и смертельной тоске. Альберт, вы, видимо, не любите ваших
родных, раз так безжалостно, без угрызений совести, можете заставлять их
томиться и страдать.
- Консуэло! Консуэло! - воскликнул Альберт, казалось пробуждаясь от
сна. - Не говори, не говори этого! Ты терзаешь мое сердце. Какое же
преступление совершил я? Какие причинил бедствия? Почему они так трево-
жатся? Сколько же часов протекло с тех пор, как я ушел от них?
- Вы спрашиваете, сколько часов! Спросите лучше, сколько дней,
сколько ночей, - чуть ли не сколько недель!
- Дней, ночей?! Молчите, Консуэло, не говорите мне о моем несчастье!
Я знал, что утрачиваю здесь представление о времени, знал, что происхо-
дящее на поверхности земли не доходит до этой гробницы... но не подозре-
вал, что это может исчисляться днями и даже неделями!
- Не преднамеренная ли это забывчивость, друг мой? В этих вечных по-
темках ничто не говорит вам об окончании и возрождении дня: тьма родит
вечную ночь. Здесь, кажется, нет у вас даже и песочных часов. Это устра-
нение всяких способов исчисления времени не является ли жестокой предос-
торожностью, чтобы заглушить угрызения совести, не слышать голоса серд-
ца?
- Признаюсь, что, приходя сюда, я ощущаю потребность отрешиться от
всего, что есть во мне чисто человеческого. Но, боже мой, я не знал, что
горе и думы способны до того поглотить мою душу, что часы могут протя-
нуться для меня днями, а дни пролететь как часы. Что же я за человек? И
как это никто никогда не сказал мне об этом новом злополучном моем
свойстве?
- Напротив, это признак огромной духовной силы. Она только отклони-
лась от своего пути и направлена исключительно на мрачные размышления.
Ваши близкие решили скрывать от вас горести, которые вы причиняете им,
они считают нужным, чтобы уберечь вас от страданий, умалчивать о своих
собственных. Но, по-моему, поступать так - значит, недостаточно уважать
вас, сомневаться в вашем сердце. А я, Альберт, не сомневаюсь в нем и по-
тому ничего не скрываю от вас.
- Идем же, Консуэло, идем! - проговорил Альберт, торопливо набрасывая
на себя плащ. - Несчастный! Я заставил страдать отца, которого обожаю,
тетушку, которую нежно люблю! Не знаю, достоин ли я увидеть их. Я готов
никогда не возвращаться сюда, лишь бы не повторять такой жестокости. Но
нет, я счастлив, я встретил дружеское сердце, - оно будет предостерегать
меня, оно поможет мне вернуть уважение к самому себе. Наконец-то нашелся
человек, который сказал мне правду обо мне и всегда будет говорить ее,
не правда ли, дорогая сестра?
- Всегда, Альберт, клянусь вам!
- Боже милостивый! И существо, явившееся мне на помощь, именно то
единственное из всех существ, которое я могу слушать, которому я могу
верить! Господь знает, что творит! Не подозревая о своем безумии, я об-
винял в нем других. Увы! Скажи мой благородный отец то, что вы сейчас
мне сказали, я даже не поверил бы ему, Консуэло! Вы - олицетворение са-
мой истины, олицетворение жизни, вы одна можете убедить меня, вы одна
можете дать моему помраченному уму небесное спокойствие, которое от вас
исходит.
- Пойдемте же, - настаивала Консуэло, помогая ему застегнуть плащ,
чего он никак не мог сделать своей неверной и дрожащей рукой.
- Да, пойдем, - повторил он за нею, растроганным взором следя за тем,
как она дружески помогает ему. - Но раньше поклянись мне, Консуэло, что,
если я вернусь сюда, ты не покинешь меня. Поклянись, что ты еще придешь
сюда за мной, хотя бы для того, чтобы осыпать меня упреками, обозвать
неблагодарным, отцеубийцей, сказать мне, что я не стою твоих забот! О,
не предоставляй меня самому себе! Ты видишь, что я весь в твоей власти и
что одно твое слово убеждает и исцеляет меня лучше, чем целые века раз-
мышлений и молитв.
- А вы поклянитесь мне, - ответила Консуэло, кладя ему на плечи руки
(толстый плащ придал ей смелости) и доверчиво улыбаясь, - поклянитесь,
что никогда не вернетесь сюда без меня!
- Так, значит, ты придешь сюда со мной! - воскликнул он, глядя на нее
в упоении, но не смея обнять ее. - Поклянись же мне в этом, а я даю тебе
обет никогда не покидать отцовского крова без твоего приказания или раз-
решения.
- Ну, так пусть господь услышит и примет наше взаимное обещание, -
сказала Консуэло вне себя от радости. - Мы с вами, Альберт, еще придем
сюда помолиться в вашей церкви, и вы научите меня молиться; ведь никто
не учил меня этому, а я горю желанием познать бога. Вы, друг мой, раск-
роете мне небо, а я, когда надо, буду напоминать вам о земных делах и
человеческих обязанностях.
- Божественная сестра! - сказал Альберт, и глаза его наполнились ра-
