нимаю, зачем меня пригласили? Мне остается только уехать.
- Если вы не желаете своевременно приступить к делу, то можете уда-
литься, - проговорил Альберт.
Доктор Вецелиус, глубоко оскорбленный тем, что его пригласили к
больной одновременно с каким-то неизвестным коллегой, относящимся к нему
без должного почтения, встал и прошел в комнату Амелии: ему надо было
заняться еще этой молодой нервической особой, не перестававшей звать его
к себе, и проститься с канониссой. Но последняя не отпустила его.
- О нет, дорогой доктор, вы не можете покинуть нас в таком положении!
Подумайте, какая ответственность лежит на нас! Мой племянник обидел вас.
Но стоит ли придавать значение вспыльчивости человека, который так мало
владеет собой?
- Неужели это граф Альберт? - спросил пораженный доктор. - Я никогда
бы не узнал его. Как он переменился!
- Конечно, за те десять лет, что вы его не видели, в нем произошло
много перемен.
- А я, признаться, считал его совершенно выздоровевшим, - не без
ехидства заметил Вецелиус, - поскольку меня ни разу не приглашали к нему
со времени его возвращения.
- Ах, любезный доктор, вы прекрасно знаете, что Альберт никогда не
соглашался подчиниться указаниям науки.
- Но, однако, он, как видно, сам стал врачом?
- Он знает кое-что во всех областях, но всюду вносит свою кипучую
стремительность. Ужасное состояние, в котором он застал эту молодую де-
вушку, очень его взволновало; если бы не это - поверьте, вы бы нашли его
более вежливым, более рассудительным, более признательным вам за те за-
боты, которые вы проявляли о нем, когда он был ребенком.
- Боюсь, что он сейчас более чем когда-либо нуждается в них, - возра-
зил доктор, которому, несмотря на все почтение, питаемое к графской
семье и замку, всетаки легче было огорчить канониссу, намекая на сумас-
шествие ее племянника, чем отрешиться от своей пренебрежительной манеры
и от мелочной мести.
Жестокость доктора очень огорчила канониссу, тем более что обиженный
Вецелиус мог распространить в округе слух о душевном состоянии ее пле-
мянника, которое она так тщательно от всех скрывала. Она промолчала, на-
деясь этим обезоружить доктора, и смиренно спросила его мнение относи-
тельно предлагаемого Альбертом кровопускания.
- В настоящую минуту я считаю это нелепостью, - заявил Вецелиус, же-
лая сохранить за собой инициативу и изречь собственными устами решение,
когда ему это заблагорассудится.
- Я подожду часок-другой, послежу за больной, - продолжал он, - и
когда наступит нужный момент, будь это даже раньше, чем я предполагаю, я
сделаю то, что надо. Но во время кризиса, при теперешнем состоянии ее
пульса, я не могу сказать заранее ничего определенного.
- Так вы остаетесь у нас? Да благословит вас бог, дорогой доктор!
- Коль скоро мой противник - молодой граф, - проговорил Вецелиус с
сострадательно-покровительственной улыбкой, - меня ничто не может уди-
вить: пусть говорит себе, что хочет.
Доктор собирался уже вернуться в комнату Консуэло, дверь в которую
была закрыта капелланом, чтобы Альберт не мог слышать приведенного сей-
час разговора, когда сам капеллан, бледный и растерянный, оставив
больную, прибежал за ним.
- Ради бога, доктор! - воскликнул он. - Идите, примените свой автори-
тет, ибо моего граф Альберт не признает, да, кажется, он не послушался
бы и голоса самого господа! Граф продолжает стоять на своем и, вопреки
вашему запрету, все-таки хочет пустить кровь умирающей; и, уверяю вас,
он это сделает, если только нам с вами не удастся силой или хитростью
удержать его. Одному богу известно, умеет ли он даже держать в руках
ланцет! Он может если не убить, то во всяком случае искалечить ее несво-
евременным кровопусканием.
- Конечно, - насмешливо проговорил доктор со злорадным эгоизмом бес-
сердечного человека, тяжелым шагом направляясь к двери. - То ли еще мы с
вами увидим, если мне не удастся образумить его!
Но когда он подошел к кровати, Альберт уже держал в зубах окровавлен-
ный ланцет; одной рукой он поддерживал руку Консуэло, в другой держал
тарелку. Вена была вскрыта, и темная кровь обильно текла из нее.
Капеллан стал охать, возмущаться, призывать небо в свидетели. Доктор
попытался шутками отвлечь Альберта, думая потом незаметно закрыть вену,
с тем чтобы снова открыть ее, когда ему вздумается, и весь успех припи-
сать себе. Но Альберт остановил его выразительным взглядом. Когда вытек-
ло достаточное количество крови, он с ловкостью опытного оператора нало-
жил на ранку повязку, потом тихонько прикрыл руку Консуэло одеялом и,
протянув канониссе флакон с нюхательными солями, чтобы та давала его
вдыхать больной, пригласил капеллана и доктора в комнату Амелии.
- Господа, - обратился он к ним, - вы никак не можете быть полезны
лицу, которое я лечу. Нерешительность или предрассудки парализуют ваше
усердие и ваши знания. Объявляю вам, что я все беру на себя и не хочу,
чтобы вы отвлекали меня и мешали мне в таком серьезном деле. А потому я
прошу господина капеллана идти читать свои молитвы, а господина доктора
прописывать лекарства моей кузине. Я не допущу больше ни мрачных прогно-
зов, ни приготовлений к смерти у постели лица, к которому скоро должно
вернуться сознание. Да будет вам это известно, господа! Если я оскорбляю
этим ученого и огорчаю друга, то готов буду просить у них прощения, ког-
да смогу думать о себе.
Высказав все это спокойным, ласковым тоном, так противоречившим су-
хости его слов, он вернулся в комнату Консуэло, запер за собой дверь на
ключ и, положив его в карман, сказал канониссе:
- Никто не войдет сюда и не выйдет отсюда без моего разрешения.
XLIX
Ошеломленная канонисса не посмела ответить племяннику ни слова. В вы-
ражении его лица, во всей его осанке была такая непреклонность, что доб-
рейшая тетка даже испугалась и инстинктивно, с необыкновенной готов-
ностью и образцовой аккуратностью начала исполнять все его желания. Док-
тор, видя, что его авторитет решительно не признается, и не рискуя всту-
пать в препирательства с буйнопомешанным, как он потом рассказывал, бла-
горазумно удалился. Капеллан отправился молиться. Альберт же с помогав-
шими ему теткой и двумя служанками провел весь день в комнате Консуэло,
ни на минуту не ослабляя своего ухода за ней. После нескольких часов
спокойствия у больной снова повторился припадок, но только более корот-
кий. Когда благодаря сильным успокоительным средствам припадок затих,
Альберт стал уговаривать тетку пойти соснуть и прислать какую-нибудь
женщину на смену двум служанкам, которым тоже нужно было отдохнуть.
- А вы, Альберт, разве не хотите отдохнуть? - робко спросила Венцес-
лава.
- Нет, дорогая тетушка, я совершенно не нуждаюсь в отдыхе.
- Увы, - ответила она, - вы себя убиваете, дитя мое... Дорого же нам
обойдется эта иностранка! - добавила, уходя к себе, расхрабрившаяся ста-
рушка, заметив, что молодой граф не слушает ее.
Все же Альберт согласился немного перекусить, чтобы набраться сил,
которые, он чувствовал, могли ему понадобиться. Он поел в коридоре стоя
и не спуская глаз с двери. Кончив, он бросил салфетку на пол и вернулся
в комнату больной, затем наглухо закрыл дверь к Амелии, чтобы те немно-
гие лица, которых он допускал, проходили коридором. Тем не менее Амелия
сделала вид, будто хочет ухаживать за подругой. Но она бралась за все
так неловко, приходила в такой ужас от всякого движения больной, так бо-
ялась новых судорог, что Альберт, выйдя из себя, попросил ее ни во что
не вмешиваться, идти в свою комнату и заняться своими делами.
- В мою комнату? - отвечала Амелия. - Если бы даже приличие и позво-
ляло мне спать в комнате, отделенной от вас одной дверью, - ведь вы,
можно сказать, поселились у меня, - то неужели вы думаете, что я в сос-
тоянии заснуть хоть на минуту, слыша эти раздирающие душу вопли, эту
страшную агонию?
Альберт, пожав плечами, ответил ей, что в замке много других комнат и
что она может выбрать любую, пока больная не будет перенесена в помеще-
ние, где ее соседство никого не обеспокоит.
Раздосадованная Амелия последовала этому совету. Тяжелее всего ей бы-
ло смотреть на нежные, можно сказать материнские заботы, которыми
Альберт окружал ее соперницу.
- Ах, тетушка! - воскликнула она, бросаясь на шею канониссы, когда та
устроила ее в собственной спальне, где велела поставить еще одну кровать
рядом со своей. - Мы с вами не знали Альберта: теперь мы видим, как он
умеет любить!
Несколько дней Консуэло была между жизнью и смертью. Но Альберт бо-
ролся с недугом так упорно и так искусно, что наконец ему удалось побе-
дить его. Как только девушка оказалась вне опасности, он велел перенести
ее в одну из башен замка. Здесь дольше бывало солнце, и вид отсюда был
красивее и шире, чем из других окон. Вообще комната эта со своей старин-
ной мебелью более соответствовала серьезным вкусам Консуэло, чем та, ку-
да нашли нужным поместить ее по приезде, и уже давно можно было понять
из ее слов, что ей хотелось бы жить там. Здесь ей не угрожала назойли-
вость подруги, и, несмотря на постоянное присутствие женщины, сменявшей-
ся утром и вечером, она могла проводить в сущности наедине со своим спа-
сителем томительные и сладостные дни своего выздоровления. Они всегда
говорили по-испански: нежные слова, осторожно выражавшие страсть Альбер-
та, были милее для слуха Консуэло на языке, напоминавшем ей родину,
мать, детство. Преисполненная горячей благодарности, измученная страда-
ниями, от которых избавил ее один Альберт, она теперь предавалась тому
дремотному покою, который наступает после тяжкого кризиса. Память ее ма-
ло-помалу пробуждалась, но как-то неравномерно. Так, например, живо при-
поминая с чистой и понятной радостью помощь и самоотверженность Альберта
в главные моменты их встреч, она в то же время как-то неясно, как бы
сквозь густое облако, прозревала заблуждения его рассудка и всю глубину
его слишком серьезной страсти. Бывали часы, когда после сна или приема
успокоительного лекарства все, что возбуждало в ней прежде недоверие и
страх к ее великодушному другу, представлялось ей каким-то бредом. Она
до того привыкла к нему и его заботам о себе, что, когда он уходил, по
ее же просьбе, обедать со своей семьей, она волновалась и плохо себя
чувствовала, пока он отсутствовал. Ей казалось, что успокоительные
средства, приготовленные и поданные не им самим, производят на нее об-
ратное действие; когда же он сам подносил их ей, она с медленной и пол-
ной значения улыбкой, удивительно трогательной на красивом лице, с кото-
рого еще не совсем исчезла тень смерти, говорила:
- Теперь, Альберт, я верю, что вы чародей: стоит вам повелеть капле
воды оказать на меня благотворное действие, и она моментально передает
мне и ваше спокойствие и вашу силу.
Впервые в жизни Альберт был счастлив; а так как душа его, казалось,
была способна с такой же силой чувствовать радость, с какой она чувство-
вала скорбь, то в этот период его жизни, период восторгов и упоения, он
был счастливейшим человеком на земле. Комната, где он во всякое время,
без докучных свидетелей, мог видеть любимую, стала для него раем. Ночью,
когда все в доме ложились спать, он, делая вид, будто тоже идет к себе,
тихонько пробирался в эту комнату. Сиделка, которой поручено было сле-
дить за больной, крепко спала, он прокрадывался к кровати своей дорогой
Консуэло, глядел и не мог наглядеться на нее, спящую, бледную, поникшую,
словно цветок после бури. Потом он усаживался в большое кресло (уходя,
он никогда не забывал поставить его у постели больной) и проводил в нем
всю ночь, засыпая таким чутким сном, что стоило Консуэло пошевельнуться,
