га.
- Нет, сестра, не говорите, - остановил ее граф Христиан, - ничего
нового вы мне не скажете. Я давно прекрасно понял вас, но только не по-
давал виду. Минута для объяснений по этому поводу еще не настала. Когда
придет время, я буду знать, что надо делать.
И он намеренно заговорил о другом. Канонисса совсем упала духом, а
Альберт взволновался, не понимая, что хотел сказать отец.
Капеллан, узнав, как глава семьи отнесся к его предостережению, пере-
данному окольным путем, страшно перепугался. Граф Христиан, несмотря на
свой беспечный, нерешительный вид, никогда не был слабым человеком. Не
раз случалось ему, выйдя из своего, казалось бы, апатичного состояния,
действовать энергично и разумно. Священник струсил, поняв, что зашел
слишком далеко и может получить выговор. И он принялся поспешно уничто-
жать дело рук своих, уговаривая канониссу больше ни во что не вмеши-
ваться. Две недели прошли самым мирным образом. Консуэло даже в голову
не приходило, что она является причиной семейных волнений. Альберт
по-прежнему заботился о ней, а об отъезде Амелии сообщил, как о времен-
ной отлучке, не возбудив в Консуэло ни малейшего подозрения относительно
его причины. Консуэло начала выходить из своей комнаты, и когда она в
первый раз прогуливалась по саду, старый Христиан своей слабой, дрожащей
рукой поддерживал неверные шаги выздоравливающей.
LI
То был чудесный день в жизни Альберта, когда вернувшаяся к жизни Кон-
суэло, поддерживаемая его старым отцом, на глазах у всей семьи протянула
ему руку и с несказанно кроткой улыбкой проговорила:
- Вот кто спас меня! Кто ухаживал за мной как за родной сестрой!
Но этот день, день апогея его счастья, сразу изменил, и притом
больше, чем он мог это предвидеть, его отношения с Консуэло. Отныне,
войдя снова в семейный круг, она довольно редко оставалась с ним наеди-
не. Старый граф, казалось еще больше полюбивший Консуэло после ее болез-
ни, по-отцовски заботился о девушке, что глубоко трогало ее. Канонисса,
правда, ничего больше не говорила, но все-таки считала своим долгом сле-
дить за каждым ее шагом и при появлении Альберта была всегда тут как
тут. А так как молодой граф не обнаруживал больше никаких признаков
умственного расстройства, то в замок стали усиленно приглашать родствен-
ников и соседей, чего давно уже не бывало. С какой-то простодушной и
трогательной гордостью старики хотели показать им, каким общительным и
любезным сделался снова молодой граф фон Рудольштадт; поскольку же Кон-
суэло, видимо, требовала и взглядами и своим примером, чтобы он исполнял
желания родных, то ему волей-неволей пришлось вернуться к роли светского
человека и гостеприимного хозяина замка.
Это внезапное превращение не легко далось Альберту. Он покорился
только ради той, которую любил. Но за это он жаждал награды в виде более
продолжительных бесед, откровенных излияний. Он терпеливо выносил целые
дни принуждения и скуки, лишь бы вечером услышать от нее слово одобрения
и благодарности. Когда же между ними появлялась, как навязчивый призрак,
канонисса и вырывала у него и эту чистую радость, он озлоблялся и падал
духом. Проводя ужасные ночи, он часто бродил у колодца, который был
всегда полон прозрачной воды с того дня, когда он поднялся из него, неся
на руках Консуэло. Измученный тяжелыми думами, Альберт почти проклинал
данный им обет не ходить больше в свою тайную обитель. Его пугало то,
что, чувствуя себя несчастным, он не может в недрах земли схоронить тай-
ну своего страдания.
Конечно, и родные и его подруга не могли не обратить внимания на его
измученный после бессонницы вид, на все чаще и чаще возвращавшееся к не-
му мрачное настроение и рассеянность. Но Консуэло нашла способ разгонять
эти тучи и возвращать себе власть над ним всякий раз, когда ей грозило
ее потерять: она начинала петь, и тотчас молодой граф, очарованный и по-
корный, находил облегчение в слезах или в новом приливе восторга.
Средство это было неотразимо; и когда Альберту удавалось перекинуться с
Консуэло хоть словом наедине, он восклицал:
- Консуэло, ты нашла дорогу к моей душе! Ты обладаешь силой, недос-
тупной простым смертным: ты говоришь языком богов, тебе дано выражать
самые возвышенные чувства и передавать людям самые могучие переживания
твоей вдохновенной души. Пой же всегда, когда заметишь, что я изнемогаю!
На слова, произносимые тобой в пении, я почти не обращаю внимания, - они
являются только темой, несовершенным указанием, которое служит для раск-
рытия и развития музыкальной мысли, я почти не слушаю их, - до моего
сердца доходит только твой голос, чувство, с каким ты поешь, твое вдох-
новение! Музыка говорит о том таинственном и возвышенном, о чем мечтает
душа, что она предчувствует. В мелодии как бы раскрываются высшие идеи и
чувства, которые бессилен выразить человеческий язык. Это - откровение
бесконечного. И когда ты поешь, я принадлежу человечеству тем, что чело-
вечество почерпнуло божественного и вечного у создателя. Все то утешение
и ободрение, в которых отказывают мне твои уста в обыденной жизни, все,
что светская тирания не позволяет тебе высказать мне, - все сторицею
воздает мне твое пение. Оно раскрывает мне твою сущность, и тогда душа
моя обладает тобою и в радости и в горе, в вере и в сомнениях, в порывах
восторга и в неге мечты.
Иногда Альберт говорил все это Консуэло и в присутствии семьи -
по-испански, но видимое неудовольствие тетки и правила учтивости не доз-
воляли девушке отвечать ему. Наконец однажды, очутившись наедине с ним в
саду, когда Альберт снова заговорил о том, какое счастье дает она ему
своим пением, Консуэло спросила:
- Почему, если вы считаете музыку более совершенной и убедительной,
чем слова, почему вы сами не общаетесь со мною этим способом? Ведь вы
знаете музыку, быть может, еще лучше моего.
- Что вы хотите этим сказать, Консуэло? - воскликнул с удивлением мо-
лодой граф. - Я становлюсь музыкантом, только слушая вас.
- Не старайтесь меня обмануть, - ответила она. - Раз в жизни мне
пришлось слышать поистине божественную игру на скрипке, и это играли вы,
Альберт, - в пещере Шрекенштейна. В тот день я услышала вас, прежде чем
вы увидели меня. Я овладела вашей тайной, - простите мне и дайте услы-
шать еще раз ту чудную мелодию, из которой в моей памяти удержалось нес-
колько фраз и которая раскрыла мне в музыке еще неведомые красоты.
Консуэло попробовала вполголоса спеть смутно запомнившуюся ей мело-
дию, и Альберт сейчас же узнал ее.
- Это гуситский народный гимн, - сказал он. - Стихи, положенные на
музыку, - произведение моего предка Гинко Подебрада, сына короля Георга,
одного из поэтов нашей родины. У нас есть немало превосходных стихотво-
рений - Стрея, Шимона Ломницкого и многих других, но они запрещены им-
перской полицией. Эти религиозные и народные песни, положенные на музыку
неизвестными гениями Чехии, далеко не все уцелели в памяти богемцев. Не-
которые из них сохранились в народе, и Зденко, обладающий необычайной
памятью и музыкальным чутьем, знает их довольно много. Я собрал их и за-
писал. Они очень красивы, и вам будет интересно познакомиться с ними. Но
услышать их вы сможете только в моем убежище, там моя скрипка и все соб-
рание нот. Среди них есть очень ценные рукописные сборники старинных ка-
толических и протестантских композиторов. Ручаюсь, что вы не знакомы ни
с Жоскеном, несколько мелодий которого нам передал по наследству Лютер в
своих церковных песнопениях, ни с Клодом Ле Женом, ни с Аркадельтом, ни
с Георгом Рау, ни с Бенедиктом Дуцисом, ни с Иоанном Вейсом. Скажите,
дорогая Консуэло, не побудит ли вас интерес к этим любопытным произведе-
ниям еще раз прийти в мою пещеру, откуда я так давно изгнан, и посетить
мою церковь, которую вы еще не знаете?
Предложение это хотя и возбудило любопытство молодой артистки, однако
заставило ее вздрогнуть. Ужасная пещера будила в ней такие воспоминания,
что она не могла без дрожи подумать об этом, а мысль, что она может сно-
ва очутиться там вдвоем с Альбертом, невзирая на все доверие к нему, бы-
ла ей мучительна. Он сразу заметил это.
- Я вижу, вас отталкивает самая мысль об этом паломничестве, хотя вы
и обещали мне отправиться туда со мной, - сказал он. - Не будем больше
говорить об этом. Верный своей клятве, я не пойду в свое убежище без
вас.
- Вы, Альберт, напомнили мне о моей клятве, - сказала она, - и я
сдержу ее, как только вы этого потребуете. Но, милый мой доктор, вы
все-таки не должны забывать, что мои силы еще недостаточно окрепли. Не
можете ли вы пока показать мне здесь эти любопытные произведения и дать
мне послушать замечательного артиста, который играет на скрипке гораздо
лучше, чем я пою?
- Вы смеетесь надо мной, дорогая сестра! Но все равно - вы услышите
меня только в моей пещере. Именно там я попытался заставить этот инстру-
мент говорить так, как внушало мне сердце; до того я ничего не смыслил в
нем, несмотря на многолетние занятия с блестящим, но поверхностным про-
фессором, которому отец платил большие деньги. Именно там я постиг, что
такое музыка, постиг также, каким святотатственным глумлением заменяет
ее большинство людей. А я, признаюсь, не был бы в состоянии извлечь из
скрипки ни единого звука иначе, как распростершись мысленно перед бо-
жеством. Даже если бы я видел, что вы, холодно стоя рядом со мной, вни-
мательно прислушиваетесь к исполняемым мною вещам, стремясь из любо-
пытства определить степень моего таланта, то я, наверно, играл бы так
плохо, что, пожалуй, вы не смогли бы и слушать. С тех пор как я немного
овладел этим инструментом, который посвятил восхвалению господа и жаркой
молитве, я никогда не прикасался к нему иначе, как переносясь в иде-
альный мир и повинуясь вдохновению, которое ни вызвать, ни удержать не в
моих силах. А когда у меня нет этого вдохновения, потребуйте, чтобы я
исполнил самую простую музыкальную фразу, и я знаю, что, при всем жела-
нии угодить вам, память изменит мне, а пальцы будут неуверенны, как у
ребенка, берущего первые ноты.
- Я в состоянии понять ваше отношение к музыке, - ответила растроган-
ная Консуэло, внимательно выслушав его, - и надеюсь, что смогу присоеди-
ниться к вашей молитве с душой настолько сосредоточенной и благоговей-
ной, что присутствие мое не расхолодит вашего вдохновения. Ах, дорогой
Альберт, отчего мой учитель Порпора не слышит того, что вы говорите о
святом искусстве! Он стал бы пред вами на колени! Но даже этот великий
артист менее суров, чем вы: он считает, что певец и виртуоз должны чер-
пать вдохновение в симпатии и восхищении своих слушателей.
- Быть может, Порпора, что бы он ни говорил, соединяет в музыке рели-
гиозное чувство с человеческой мыслью. Быть может, он относится к духов-
ной музыке как католик. Стань я на его точку зрения, я рассуждал бы, как
он. Если бы я разделял веру и симпатии с народом, исповедующим одну со
мной религию, я тоже искал бы в близости этих душ, проникнутых одним со
мной религиозным чувством, то вдохновение, которое я вынужден был до сих
пор находить в уединении, благодаря чему, быть может, оно и не бывало
полным. Если когда-нибудь, Консуэло, мне выпадет счастье слить в молит-
ве, как я ее понимаю сердцем, твой божественный голос со звуками моей
скрипки, тогда, без сомнения, я поднимусь до высоты, какой никогда еще
не достигал, и молитва моя будет более достойна божества. Не забывай,
дорогая, что до сих пор верования мои были ненавистны всем окружающим, а
те, кого они не оскорбляли, издевались над ними. Вот почему слабое свое
дарование я скрывал от всех, кроме бога и бедного моего Зденко. Отец мой
любит музыку и хотел бы, чтобы моя скрипка, столь же священная для меня,
как систр элевсинских мистерий, развлекала его. Но, боже великий, что
