мая "церковь" представляла собой просто огромную пещеру, высеченную,
вернее выдолбленную, в скалах руками природы и в особенности подземными
водами. Несколько факелов, укрепленных в разных местах на гигантских
глыбах, бросали фантастический свет на зеленоватые скалистые стены. Свет
этот не проникал в мрачные углубления, откуда неясно выступали очертания
длинных сталактитов, похожих на призраки. Это были огромные причудливые
нагромождения, образованные проникшей сюда когда-то водой. Они были то
скручены, как чудовищные змеи, которые, сплетясь, пожирали друг друга,
то, вылезая из почвы и опускаясь со сводов в виде чудовищных игл, похо-
дили на колоссальные зубы, оскаленные в раскрытых пастях, образуемых
черными углублениями скал. Кое-где виднелось что-то вроде бесформенных
статуй, исполинских изображений варварских богов древности. Свойственная
скалам растительность: огромные лишаи, жесткие, как чешуя драконов, гир-
лянды так называемых "оленьих языков" с широкими тяжелыми листьями,
группы молодых кипарисов, недавно посаженных посредине пещеры на бугор-
ках наносной земли, похожих на могильные холмы, - все это придавало пе-
щере мрачный, величественный и зловещий вид, поразивший воображение мо-
лодой артистки. Но первое чувство ужаса вскоре сменилось восторгом. По-
дойдя ближе, она увидела Альберта, стоявшего у источника, который проби-
вался в середине пещеры. Сделанный для него резервуар был так глубок,
что клокотание обильных вод источника совсем не было заметно на его по-
верхности. Она была гладка и неподвижна, как глыба темного сапфира, а в
красивых водяных растениях, посаженных по ее краям Альбертом и Зденко,
не было заметно ни малейшей дрожи. Источник был горячий, и его теплые
испарения придавали воздуху пещеры мягкость и влажность, благоприятные
для растительности. Вода из бассейна вытекала несколькими ручейками: од-
ни тотчас же с глухим шумом терялись в скалах, другие, чистые, прозрач-
ные, протекали по пещере и потом исчезали в темных углублениях, беско-
нечно расширявших ее пределы.
Как только граф Альберт увидел Консуэло, он пошел ей навстречу и по-
мог перейти через излучины источника. В более глубоких местах были пе-
реброшены стволы деревьев, в других же выступавшие из воды камни облег-
чали переход для привычных ног. Он протягивал ей руку и несколько раз
даже переносил ее. Но на этот раз Консуэло пугал не поток, мрачно и мол-
чаливо катившийся у ее ног, а этот загадочный проводник, к которому ее
влекла неодолимая симпатия и от которого в то же время отталкивало ка-
кое-то не поддающееся определению чувство. Подойдя к источнику, она уви-
дела на широком камне в несколько футов вышиной нечто такое, что мало
способствовало ее успокоению. То было четырехугольное сооружение, вроде
памятника, какие можно видеть в катакомбах, искусно сложенное из челове-
ческих костей и черепов.
- Не пугайтесь, - сказал ей Альберт, заметив, что она вздрогнула, -
это благородные останки мучеников моей религии, образующие алтарь, перед
которым я люблю размышлять и молиться.
- Какая же у вас религия, Альберт? - наивно и грустно спросила Консу-
эло. - Чьи это кости: гуситов или католиков? Разве и те и другие не были
жертвами нечестивой ярости и мучениками веры, одинаково горячей? Неужели
правда, что вы предпочитаете учение гуситов вере ваших родителей и что
реформы, последовавшие за реформами Яна Гуса, кажутся вам недостаточно
строгими и действенными? Скажите, Альберт, чему я должна верить из всего
того, что мне о вас говорили?
- Если вам говорили, что я предпочитаю реформу гуситов лютеранской,
великого Прокопия - мстительному Кальвину, подвиги таборитов - подвигам
солдат Валленштейна, - то это сущая правда, Консуэло. Но что вам до моих
верований? Вы по наитию чувствуете истину и знаете божество лучше, чем
я. Боже упаси, чтобы я привел вас сюда для того, чтобы отяготить вашу
чистую душу, смутить вашу спокойную совесть своими думами и душевными
муками! Оставайтесь такой, какая вы есть, Консуэло! Вы родились благо-
честивой и святой; более того, вы родились в бедности, неизвестности, и
ничто не пыталось затуманить ваш разум, вашу совесть, ваше чувство спра-
ведливости. Мы можем, не препираясь, молиться вместе, вы, знающая все,
ничему не учившись, и я, мало знающий, несмотря на все мои поиски. В ка-
ком бы храме вы ни молились, вы всегда будете обращаться к истинному бо-
гу и истинная вера будет гореть в вашей душе. Итак, не для того, чтобы
вас поучать, а для того, чтобы получить через вас откровение, хотел я
соединить наши голоса и мысли перед алтарем, сложенным из костей моих
предков.
- Значит, я не ошиблась, приняв эти благородные останки, как вы их
называете, за останки гуситов, сброшенные в колодец Шрекенштейна крово-
жадной яростью междоусобицы во времена вашего предка Яна Жижки, который,
как говорят, страшно отомстил за это. Мне также рассказывали, что после
того, как он сжег деревню, он велел засыпать колодец. Мне кажется, что я
вижу на темном своде, прямо над головой, круг из обтесанных камней, ука-
зывающий, что мы с вами как раз под тем местом, где я не раз сиживала,
утомившись искать вас. Скажите, граф Альберт, та ли это скала, которую,
как я слышала, вы окрестили камнем Искупления?
- Да, - ответил Альберт, - это здесь пытки и чудовищные жестокости
освятили место моих молений и алтарь моей скорби. Вы видите огромные
глыбы, нависшие над нашими головами, и вот те, другие, у источника? Мо-
гучие руки таборитов сбросили их сюда по приказу того, кого звали "Гроз-
ным слепцом"; но глыбы эти только отвели воды к подземным руслам, куда
они и пробились. Стенки колодца были разрушены, и, чтобы скрыть развали-
ны, я посадил эти кипарисы. Но чтобы засыпать совсем эту пещеру, понадо-
билась бы целая гора земли. Глыбы, застрявшие вверху колодца, задержа-
лись там благодаря винтовой лестнице, подобной той, по которой вы отва-
жились спуститься в водоем через мой цветник в замке Великанов. Оседание
горных пород с течением времени все больше и больше сдавливало и сдержи-
вало эти глыбы. Теперь если и случится незначительному камешку сорваться
оттуда, то это бывает только зимой, во время сильных ночных морозов;
вам, как видите, совершенно нечего бояться обвала.
- Вовсе не это заботит меня, Альберт, - возразила Консуэло, переводя
взгляд на мрачный алтарь, куда он положил свою скрипку. - Я хочу знать,
почему вы почитаете память и останки только этих жертв, как будто не бы-
ло мучеников и у противной стороны, как будто преступления одних прости-
тельнее преступлений других.
Консуэло сказала это, строго и с недоверием глядя на Альберта. Она
снова вспомнила о Зденко, и все эти вопросы были как бы частью того доз-
нания высокой судебной инстанции, которому она охотно подвергла бы его,
если бы отважилась на это.
Мучительное волнение вдруг охватило графа, и Консуэло приняла это за
угрызение совести; он схватился руками за голову, потом прижал их к гру-
ди, точно боясь, что она разорвется. Лицо его страшно изменилось, и де-
вушка испугалась, не догадался ли он об ее подозрении.
- Вы не знаете, какую причиняете мне боль! - воскликнул он наконец,
прислоняясь к алтарю из костей и склоняя голову к этим высохшим черепам,
казалось, смотревшим на него своими пустыми глазницами. - Нет! Вы не мо-
жете этого знать, Консуэло! И ваши холодные рассуждения будят во мне
воспоминания о злополучных днях, пережитых мною. Вы не знаете, что гово-
рите с человеком, пережившим века страданий, с человеком, который, пос-
лужив слепым орудием непреклонного правосудия божьего, уже получил наг-
раду и понес кару. Я так много страдал, так много пролил слез, так ста-
рался искупить свою жестокую судьбу, столько заглаживал ужасов, которые
рок заставлял меня совершать... я начал наконец надеяться, что смогу за-
быть обо всем. Забыть! Этого жаждало мое истерзанное сердце! Это было
мольбой, мечтой каждой минуты моей жизни! Распростертый над этими скеле-
тами, я здесь годами вымаливал сближения с людьми, примирения с богом! А
когда вы пожалели меня, я начал верить в свое спасение. Взгляните на
этот венок из засохших цветов, готовых уже рассыпаться в прах, - я увен-
чал им верхний череп моего алтаря. Вы не узнаете этих цветов; а я не раз
оросил их горькими и сладостными слезами: ведь это вы сорвали и передали
их мне через товарища моих страданий, верного обитателя моей гробницы. И
вот, плача и целуя эти цветы, я с тревогой спрашивал себя, сможете ли вы
когда-нибудь почувствовать глубокую, настоящую любовь к такому преступ-
нику, как я, к такому безжалостному фанатику, бездушному тирану!..
- Но какие же совершили вы преступления? - спросила, возвысив голос,
Консуэло, волнуемая самыми разнообразными чувствами и став смелее при
виде глубокого уныния Альберта. - Если вы хотите сделать мне какое-то
признание, сделайте его здесь, сделайте его сейчас, чтобы я знала, могу
ли я оправдать и полюбить вас.
- Оправдать меня - да, вы можете меня оправдать, ибо тот Альберт фон
Рудольштадт, которого вы знаете, жил чистой жизнью ребенка. Но тот, кто
вам неизвестен, - Ян Жижка, поборник чаши, - был вовлечен гневом божьим
в целый ряд беззаконий!..
Консуэло увидела, какую оплошность сделала она, раздувая тлевший под
пеплом огонь и наводя бедного Альберта на разговор о том, что составляло
предмет его помешательства. Но сейчас не время было разубеждать его с
помощью рассуждении: она попробовала успокоить его, говоря с ним языком
его недуга.
- Довольно, Альберт. Если ваше настоящее существование было посвящено
молитве и раскаянию, вам нечего больше искупать, и господь прощает Яна
Жижку.
- Бог не открывается непосредственно смиренным творениям, которые ему
служат, - отвечал граф, качая головой. - Он унижает или одобряет их,
пользуясь одними для спасения или для наказания других. Мы все являемся
лишь исполнителями его воли, когда, движимые духом милосердия, пытаемся
укорять или утешать наших ближних. Вы, милая девушка, не имеете права
отпускать мне грехи. У самого священника нет этой великой власти, хотя
церковь в своей гордыне и приписывает ее ему. Но вы можете добыть мне
господне прощение, полюбив меня. Ваша любовь может примирить меня с не-
бом и заставить меня забыть дни, называемые "историей прошлых веков"...
Вы можете давать мне именем всемогущего бога самые торжественные обеща-
ния, но я не смогу им поверить: я буду усматривать в них лишь благород-
ный и великодушный фанатизм. Положите руку на свое сердце и спросите
его, обитает ли в нем мысль обо мне, наполняет ли его моя любовь, - и
если оно ответит "да", это "да" будет священной формулой отпущения моих
грехов, моего искупления, будет тем чудом, которое даст мне покой,
счастье и забвение. Лишь таким образом можете вы быть жрицей моей рели-
гии, и моя душа получит отпущение на небесах, как душа католика получает
отпущение из уст духовника. Скажите, что вы меня любите, - воскликнул
он, страстно порываясь к ней, словно желая схватить ее в свои объятия.
Но она отшатнулась, испугавшись той клятвы, которой он требовал, а он
снова упал на кости алтаря, тяжко стеная.
- Я знал, что она не сможет полюбить меня, - воскликнул Альберт, -
знал, что никогда не буду прощен, что никогда не забуду тех проклятых
дней, когда еще не знал ее!
- Альберт, дорогой Альберт, - проговорила Консуэло, глубоко потрясен-
ная терзавшим его горем, - имейте мужество выслушать меня. Вы упрекаете
меня, будто я хочу обмануть вас надеждой на чудо, а между тем вы сами
требуете от меня еще большего чуда. Бог, который видит все и оценивает
наши заслуги, может все простить; но такое слабое, ограниченное сущест-
во, как я, - могу ли я понять и принять одним только усилием ума и пре-
данности такую странную любовь, как ваша? Мне кажется, что это от вас
