лось, будто она слышит удары их тяжелых крыльев, видит, как кровь Христа
крупными каплями падает за их спинами, чтобы угасить пожар, зажженный их
яростью. То ей рисовалась ночь, полная ужаса и мрака, и она слышала сто-
ны и хрипение умирающих, покинутых на поле битвы; то мерещился ей осле-
пительно палящий день, и "Грозный слепец", в круглой каске, заржавленном
панцире, с окровавленной повязкой на глазах, проносился, словно молния,
на своей повозке. Храмы открываются сами собой при его приближении, мо-
нахи прячутся в недра земли, унося в полах своих одежд реликвии и сокро-
вища. Тогда победители приносят изможденных старцев, покрытых, подобно
Лазарю, язвами, прибегают юродивые, распевая и смеясь, как Зденко, про-
ходят палачи, обрызганные запекшейся кровью, малые дети с непорочными
руками и ангельскими личиками, женщины-воительницы со связками пик и
смоляных факелов - и все усаживаются за общий стол. И ангел, светозарный
и прекрасный, как на апокалиптических картинах Альбрехта Дюрера, подно-
сит к их жаждущим устам деревянную чашу прощения, искупления и божест-
венного равенства.
Этот ангел является во всех видениях, проносящихся в эту минуту перед
глазами Консуэло. Вглядываясь, она узнает в нем сатану, самого прекрас-
ного из всех бессмертных после бога, самого печального после Иисуса, са-
мого гордого из всех гордых; он влачит за собою порванные им цепи, и его
бурые крылья, истрепанные и повисшие, хранят на себе следы насилия и за-
точения. Скорбно улыбаясь людям, оскверненным злодеяниями, он прижимает
к своей груди маленьких детей.
Вдруг Консуэло почудилось, будто скрипка Альберта заговорила и произ-
несла устами сатаны: "Нет, Христос, мой брат, любил вас не больше, чем я
люблю. Пора вам узнать меня, пора, вместо того чтобы называть врагом ро-
да человеческого, снова увидеть во мне друга, поддерживающего вас в
борьбе. Я не демон, я - архангел, вождь восстания и покровитель великой
борьбы. Как и Христос, я - бог бедных, слабых и угнетенных. Когда он
обещал вам царство божие на земле, когда он возвещал вам свое второе
пришествие, он этим хотел сказать, что после преследований вы будете
вознаграждены, завоевав себе вместе с ним и со мною свободу и счастие.
Мы должны были вернуться вместе, и действительно возвращаемся, но нас-
только слитые друг с другом, что составляем одно целое. Это он, божест-
венное начало, бог разума, спустился в ту тьму, куда меня бросило неве-
жество и где я, горя в пламени вожделения и негодования, претерпевал му-
ки, подобные тем, что заставили и его испытать на кресте книжники и фа-
рисеи всех времен. Но отныне я навсегда с вашими детьми; он разорвал мои
цепи, загасил мой костер, примирил меня с богом и с вами. Отныне правом
и уделом слабого будет не хитрость и не страх, а гордость и сила воли.
Иисус милосерд, кроток, нежен и справедлив; я тоже справедлив, но я си-
лен, воинственен, суров и упорен. О народ! Разве ты не узнаешь того, чей
голос звучал в тайниках твоего сердца с тех пор, как ты существуешь? То-
го, который среди всех твоих бедствий поддерживал тебя, говоря: "Доби-
вайся счастья, не отрекайся от него. Счастье - твое право! Требуй его, и
ты его добьешься! "? Разве ты не видишь на моем челе следов всех твоих
страданий, а на моих истерзанных членах рубцов от оков, которые ты но-
сил? Испей чашу, которую я тебе принес: ты найдешь в ней мои слезы, сме-
шанные со слезами Христа и твоими собственными, и ты почувствуешь, что
они одинаково жгучи и одинаково целительны".
Эта галлюцинация переполнила скорбью и жалостью сердце Консуэло. Ей
казалось, будто она видит падшего ангела, слышит, как он плачет и стонет
подле нее. Он был высок, бледен, прекрасен, с длинными спутанными воло-
сами над опаленным молнией, но все же гордо поднятым к небу челом. Она
восхищалась им, трепеща и все еще боясь его по привычке, и уже любила
той братской, благоговейной любовью, какую рождают великие несчастья.
Вдруг ей почудилось, будто, окруженный группой чешских братьев, он обра-
тился именно к ней, мягко упрекая за недоверие и страх, почудилось, буд-
то он притягивает ее к себе магнетическим взором, против которого невоз-
можно устоять. Очарованная, вне себя, она вскочила, бросилась к нему и,
протянув руки, опустилась перед ним на колени. Альберт выронил скрипку,
которая упала, издав жалобный стон, и с криком удивления и восторга зак-
лючил девушку в свои объятия. Это его она слышала, его видела, мечтая о
мятежном ангеле; это его лицо притягивало и покоряло ее. Это ему, при-
жавшись сердцем к его сердцу, она прошептала прерывающимся голосом:
"Твоя! Твоя, о ангел скорби! Твоя и божья навеки!"
Но едва прикоснулся Альберт дрожащими губами к ее губам, как она вся
похолодела, и нестерпимая боль пронзила ей грудь и мозг, одновременно
леденя и обжигая ее. Внезапно очнувшись от своей мечты, она была так
страшно потрясена, что ей показалось, будто она умирает; вырвавшись из
объятий графа, она упала на алтарь, и груда черепов со страшным шумом
рухнула на нее. Покрытая этими человеческими останками, видя перед собой
Альберта, которого она только что, в минуту безумного возбуждения, обни-
мала, как бы давая ему этим право на свою душу и свою судьбу, она по-
чувствовала такую ужасную, такую мучительную тоску, что, спрятав лицо в
распустившихся волосах и рыдая, закричала:
- Скорей отсюда, скорей! Ради бога, воздуха! Света! Господи, выведи
меня из этого склепа, дай мне увидеть солнце!
Альберт, видя, как она все больше бледнеет и начинает бредить, бро-
сился к ней, чтобы вынести ее из подземелья. Но в своем ужасе она этого
не поняла, вскочила и кинулась бежать в глубь пещеры, не обращая внима-
ния на воды потока, таившего в некоторых местах несомненную опасность.
- Ради бога! - закричал Альберт. - Не туда! Остановитесь! Вам грозит
смерть! Подождите меня!
Но крик его только усилил ее страх, и она, не отдавая себе отчета в
том, что делает, бросилась вперед, дважды с легкостью козы перепрыгнув
через излучины потока; наконец, наткнувшись в темноте на земляную на-
сыпь, обсаженную кипарисами, она упала ничком на мягкую, недавно взрых-
ленную землю.
Этот толчок разрядил ее нервное состояние: ужас сменился в ней оцепе-
нением. Задыхаясь, с трудом ловя ртом воздух, она лежала, не отдавая се-
бе отчета в том, что с ней произошло, так что граф смог наконец подойти.
У него хватило присутствия духа захватить один из горевших факелов, в
расчете на то, что если ему не удастся догнать ее, то он хотя бы осветит
ей самое опасное и глубокое место потока, к которому она, видимо, уст-
ремлялась. Бедный молодой человек, совсем подавленный и разбитый такими
внезапно пережитыми противоположными волнениями, не смел ни заговорить с
ней, ни поднять ее. Тут она сама привстала и села на земляную насыпь, о
которую только что споткнулась. Она тоже не решалась заговорить с
Альбертом. Смущенная, опустив глаза, она рассеянно глядела в землю.
Вдруг она заметила, что холмик, на котором она сидит, - недавно засыпан-
ная могила, убранная слегка увядшими кипарисовыми ветками и засохшими
цветами. Как ужаленная, она вскочила и, не будучи в силах справиться с
новым охватившим ее припадком ужаса, вскричала:
- О Альберт, кого вы похоронили здесь?
- Я похоронил тут самое дорогое, что было у меня на свете до встречи
с вами, - с глубочайшей скорбью ответил он. - Если это святотатство,
господь простит мне его! Я совершил его в минуту безумия, стремясь вы-
полнить священный долг. Потом я вам скажу, какая душа обитала в том те-
ле, что покоится здесь. Теперь вы слишком взволнованы, и вам нужно ско-
рее на воздух. Идемте, Консуэло, покинем это место, где вы в течение од-
ной минуты сделали меня и счастливейшим и несчастнейшим из людей.
- О да! Выйдем отсюда! Я не знаю, какие испарения поднимаются здесь
из земли, но чувствую, что умираю, теряю рассудок.
Не вымолвив больше ни слова, они вышли. Альберт с факелом шел впере-
ди, освещая своей спутнице каждый встречный камень. Когда он открывал
дверь кельи, Консуэло, несмотря на свое состояние, как истая артистка,
вспомнила о драгоценном инструменте.
- Альберт, - сказала она, - вы забыли у источника вашу чудесную
скрипку. Она доставила мне сегодня столько неведомых до сей поры пережи-
ваний, что я никак не могу примириться с тем, чтобы она погибла там от
сырости.
Альберт сделал жест, говоривший, как ему безразлично теперь все, кро-
ме Консуэло. Но она продолжала настаивать:
- Она сделала мне много зла, эта скрипка, но все же...
- Если она вам сделала только зло, пусть погибает! - с горечью прого-
ворил он. - Во всю свою жизнь я не дотронусь до нее. Мне даже хочется,
чтобы она погибла как можно скорее.
- Я солгала бы, сказав, что скрипка причинила мне только зло, - воз-
разила Консуэло, в которой снова проснулось уважение к музыкальному да-
рованию графа. - Просто волнение оказалось выше моих сил - и восхищение
превратилось в страдание. Друг мой, сходите же за ней! Мне хочется
собственноручно и бережно уложить ее в футляр до той минуты, когда ко
мне вернется мужество снова вложить ее в ваши руки и еще раз послушать
ее.
Консуэло была тронута тем взглядом, которым поблагодарил ее граф за
эти слова надежды. Он повиновался и пошел за скрипкой в пещеру. Остав-
шись на несколько минут одна, она стала упрекать себя за свой безумный
ужас, за страшное подозрение. С дрожью и краской стыда вспомнила она ли-
хорадочный порыв, бросивший ее в объятия графа, но при этом она не могла
не преклониться мысленно перед скромностью и целомудренной застенчи-
востью этого человека, который, обожая ее, не посмел воспользоваться та-
ким моментом, чтобы сказать ей хотя бы одно слово любви. Его грусть, вя-
лость движений достаточно красноречиво говорили о том, что в нем умерла
всякая надежда. Она почувствовала к нему бесконечную благодарность за
эту тонкость чувств и дала себе слово смягчить самыми ласковыми словами
прощальное приветствие, предстоящее им при выходе из подземелья.
Но воспоминание о Зденко, подобно мстительному призраку, продолжало
преследовать ее, обвиняя Альберта против ее воли. Подойдя к двери, она
увидела, что на ней написано что-то по-чешски. Все слова, за исключением
одного, были ей понятны по той причине, что она знала их наизусть. На
черной двери чья-то рука (это могла быть только рука Зденко) мелом напи-
сала: "Обиженный да... тебе". Одно слово было непонятно для Консуэло,
это изменение очень ее встревожило. Альберт возвратился и сам спрятал в
футляр свою скрипку: у Консуэло не хватило мужества сделать это, -
больше того, ей даже в голову не пришло исполнить то, что она обещала.
Ее снова охватило желание выйти поскорее из этого подземелья. Пока
Альберт с трудом запирал заржавленный замок, она не смогла удержаться и,
указав пальцем на таинственное слово, вопросительно взглянула на своего
спутника.
- Оно значит, - со странным спокойствием ответил Альберт, - что неп-
ризнанный ангел, друг несчастных, тот, о котором мы только что с вами
говорили, Консуэло...
- Да, сатана, я знаю. Но что же дальше?
- Так вот: "Сатана пусть простит тебе!"
- Что простит? - спросила она, бледнея.
- Если страдание тоже требует прощения, то мне нужно долго молиться,
- с какой-то светлой грустью проговорил граф.
Они вышли в галерею и до самого "Подвала монаха" не проронили ни сло-
ва. Но когда дневной свет, пробиваясь синеватыми отблесками сквозь лист-
ву, упал на лицо Альберта, Консуэло увидела, как безмолвные слезы двумя
ручьями медленно катятся по его щекам. Это огорчило девушку; и все-таки,
когда Альберт боязливо подошел к ней, чтобы перенести через воду в пеще-
ре, она уже собиралась промочить ноги в этой солоноватой воде, лишь бы
